20 октября в Культурном Центре имени Крупской состоялась сорок шестая серия литературно-критического проекта «Полёт разборов». В центре внимания на этот раз оказались два разноплановых автора: Алексей Колесниченко (Воронежская область – Москва) и Мария Затонская (Саров Нижегородской области). Алексей Колесниченко – дипломированный филолог, уже довольно известный в литературных кругах, выпускник Майи Кучерской на литературном факультете Высшей школы экономики. Внимания заслуживают его занятия литературной критикой (в том числе, напомним, его статья о Михаиле Айзенберге, опубликованная к юбилею поэта, была первой полноценной статьёй о поэзии на сайте «Горький»). Неудивительно, учитывая образование Алексея, что на обсуждении много говорили о «филологической» поэзии, о позиции автора «внутри текста». Мария Затонская – участник XVIII ежегодных Семинаров молодых писателей Союза писателей Москвы (2018), участник Ежегодного Всероссийского Совещания молодых литераторов Союза писателей России (2019), стипендиат XIX Форума молодых писателей России, стран СНГ и зарубежья (2019). Её стихи публиковались в «Арионе» и были отмечены Алексеем Алёхиным. И это тоже предсказуемо – поэзия Марии видится мне продолжающей традиции постакмеизма: сочетание наглядной, детализированной и психологически нюансированной «вещности» – и внезапной вспышки поэтического чуда, о чём тоже зашла речь на обсуждении. Представляем рецензии Юлии Подлубновой, Александра Григорьева, Людмилы Казарян и Алексея Чипиги об участниках мероприятия.
Борис Кутенков, куратор проекта
Читать обсуждение подборки Алексея Колесниченко в следующем выпуске “Формаслова”
Полёт разборов. Серия 46, ч. 1 // Мария Затонская
Рецензия 1. Юлия Подлубнова о подборке стихотворений Марии Затонской
Мне кажется, оба автора, которых мы с вами сегодня обсуждаем, поэты не то чтобы состоявшиеся, но с оформившимся лицом, что, кстати, характерно для многих авторов, попавших в «Полёт разборов». Читать эти тексты было интересно.
Тексты Марии Затонской – тексты пограничья между субъектностью и телесностью, в которых жизнь спокойно, как должное, перетекает в смерть, тексты, фиксирующие саму хрупкость жизни и тем самым акцентирующие её непреложную ценность. Телесность в моделируемом автором мире отступает, терпит поражение – отсюда внимание к старости, болезни, речь об утере близкого и проч. – но вступает в свои права память. Здесь сильны семейные связи и семейная память и вообще идея родства как таковая, родства по крови и по присутствию в жизни. Затонская тонко выписывает малейшие нюансы отношений между субъектом и родственным другим. Иногда приёмы Затонской заставляют вспомнить Елену Фанайлову, но в целом перед нами уже сложившаяся поэтика. Надеюсь прочитать в скором времени книгу этого автора.
Рецензия 2. Александр Григорьев о подборке стихотворений Марии Затонской
Подборку Марии прочитал – и неоднократно – с большим удовольствием. В ней чувствуется нечастая цельность: интонация, способ размышления, своего рода «аромат стихотворений» отчётливо опознаются как приметы самобытной поэтики. У автора есть и свой поэтический мир – область волнующих его смыслов, и своя поэтическая походка – способ пройти от первого слова текста к последнему. Стоит ли говорить, что это исключительно ценно и что за этим видится большая работа; впрочем, как устроены другие стихотворения Марии – те, что остались за рамками представленного комплекса, – судить не могу. Но перед участниками сегодняшнего «Полёта» тексты Затонской предстали счастливым и живым поэтическим монолитом.
Попытаюсь хотя бы отчасти разобраться в причинах этой цельности; в том, что её составляет. В самом общем виде характер представленных стихотворений я бы определил как «суховатую одухотворённость» – кажется, эта одухотворённость чувствовалась бы даже не будь в самой середине подборки такого маркера, как слово «мандала». Вкрапления рифм и размытой силлабо-тонической просодии очень удачны: например, четверостишие из второго стихотворения с рифмами «впереди – потом – сиди – дом» исключительно обаятельно. Просодически обаятельно и последнее стихотворение – кстати, в нём слышится что-то от Михаила Гронаса, от его книги «Дорогие сироты». Не удивлюсь, если Мария знает и любит эти стихи.
Но в недрах музыкального ли, амузыкального ли звукового потока скрывается нечто более важное – сам способ поэтического мышления. Разбираться в работе поэта со смыслами – с механизмами, благодаря которым что угодно, даже самое заурядное и повседневное, оборачивается необщим поэтическим высказыванием, – труднее, но и важнее, чем в акустической стороне дела.
Начну с того, что при всей внешней простоте стихи Затонской не понять с первого прочтения. У каждого есть секрет. «Стихи с секретом» – будь моя речь статьёй, я, наверное, назвал бы её именно так. В какой-то момент, после энного перечитывания, понимаешь, что принципиальная неброскость, будничность интонации не самоценны, что это – приём, часть эффекта.
Собственно, эффект заключается в том, что в обыденной картине мира, которую автор в каждом стихотворении создаёт, есть какое-то потайное место. И если нажать на нужную кнопку, подковырнуть половицу или вытащить секретную книгу из шкафа – в посюсторонний обыденный мир врывается яркое, цветное, поэтическое. Откуда ни возьмись появляется радуга. Взять, например, вторую часть стихотворения «Живое»: оно написано от лица орнамента на советском ковре или, что, может быть, то же самое, от лица самого ковра. С точки зрения ковра-«мандалы», мир вокруг него – с живыми людьми и тёплыми предметами их домашнего обихода, например, чайником, – складывается в гармоничный рисунок. Судьба этого рисунка трагична: едва сложенный, он подлежит разрушению – подобно тому, как подлежит уничтожению реальная мандала, создаваемая буддийскими монахами из порошков. Обо всём этом не сказано напрямую – приходится какое-то время «втыкать» в стихотворение (слово заимствовано из его же текста), чтобы понять, что речь в нём идёт о хрупкости жизни, о необратимости смерти, о конечной обречённости всех человеческих попыток уютно и гармонично обустроить своё земное существование.
Схожим образом – через нахождение «секрета», тайничка, спрятанного в смысловом поле стихотворения, но за пределами непосредственно текста – читатель и получает главное удовольствие от стихов Затонской. В итоге возникает эффект, который прекрасно описывает название известной книги Джонатана Фоера: Everything is illuminated (позволю себе перевести его так – «И всё прояснилось»).
Тайник, в котором лежит смысловой центр стихотворения, может быть спрятан с разной степенью хитроумия, но, кажется, в целом Мария вовсе не стремится к аутичности, энигматичности. Ей важно не то, что тайник вообще есть, а то, что читатель – не сверхэрудированный, не идеальный, а просто в меру интеллигентный и внимательный – приложив усилия, может его найти. Лично мне эта замаскированная обращённость к читателю, надежда на встречу с ним в общей зоне понимания симпатична.
Иногда смысловой центр стихотворения находится почти на поверхности, но всё же «почти» – элемент разгадывания обязательно присутствует. Так, идея первого стихотворения – позволю себе предложить ещё одну интерпретацию – состоит в том, что «постояльцы» кардиологического отделения – по всей видимости, пожилые люди, – обладают подлинным душевным, сердечным здоровьем. Ключом к пониманию этого – то есть к мгновенному проникновению-вчувствованию в чужих, в общем-то, для лирического героя людей – служит его собственный дед, говорящий о своей «сердечной недостаточности». Но какая, простите, недостаточность, если для сердечников незнакомая потерянная девочка, её несчастье, несчастье её семьи оказывается важнее собственных нешуточных кардиологических проблем? Какая недостаточность, если их «Потише, пожалуйста» по своему смыслу – полная противоположность аналогичной фразе, которую в гипотетической ситуации могла бы произнести из сугубо формальных, администраторских, дисциплинарных соображений строгая, «бессердечная» медсестра? Весь этот пучок смыслов осознаётся достаточно быстро, но для понимания авторской поэтики принципиально важно повторить, что от читателя здесь непременно требуется интеллектуальное усилие по расшифровке текста, вознаграждением за которое служит интеллектуального же толка озарение.
То же в «Жёлтых птичках»: догадаться, что похоронен был именно попугай, нетрудно, но загадка присутствует. Увы, для понимания всех стихотворений подборки моей проницательности не хватило. Например, в стихотворении «Сад» мне так и не удалось разгадать, от чьего имени ведётся рассказ, – может быть, от имени неназванного, но спрятанного в саду пруда? Конечно, не исключено, что я просто иду по ложному следу, но как-то не верится, что лирическим героем здесь может быть девочка или девушка. Мерещится какой-то тайник, увы, не вскрытый.
Возвращаюсь к своей центральной мысли: стихи Затонской при всей мнимой сдержанности, повседневной неприукрашенности тяготеют к эффекту, к смысловому взрыву. Стихотворение как будто стремится точным ударом сбить читателя с ног, ошеломить. Это хорошо чувствуется и там, где никакого «секрета», тайника как будто нет, – например, в финале второго стихотворения, где день рождения предстаёт датой выпуска (вот он – эффектный интеллектуальный ход!), а продолжительность жизни – сроком годности. Хотя, может быть, «секрет» есть и в этом стихотворении – и его лирическим героем является не человек, как кажется на первый взгляд, а, например, собака элитной породы.
Установка на эффект – на мой субъективный вкус – составляет и силу, и слабость такой поэтики. С одной стороны, самые удачные находки заставляют читателя внутренне ахнуть. С другой же, иногда остаётся ощущение самодостаточности произведённого эффекта. И в этом случае ты понимаешь, что да, прокатился на интеллектуальных американских горках или увидел интеллектуальный же фейерверк. Но яркое впечатление проходит – и не всегда понятно, что остаётся. Фокус интересно смотреть только один раз – или, по крайней мере, до тех пор, пока не раскрыл его секрет. Поражающее не так уж часто способно встроиться в самую ткань твоего мышления и чувствования – оно было создано с другой целью. Эта цель – вызвать разовое впечатление.
В последнем – и, возможно, самом безэффектном стихотворении подборки – речь идёт о жизни и смерти. О самом важном, что может быть в мире с человеческой точки зрения. Мы обречены думать, говорить, спорить о жизни и смерти, об их смысле или бессмысленности. В этих разговорах есть место привлекательным неожиданностям, парадоксам, сдёргиванию платков и доставанию кроликов из цилиндра, но соль, думается, всё же не в них.
Рецензия 3. Людмила Казарян о подборке стихотворений Марии Затонской
ЗЕМНЫЕ ПОСТОЯЛЬЦЫ
Я озаглавила свой отзыв по слову, которое меня зацепило, показавшись неправильным (в больницах пациенты, не постояльцы). Захочет ли автор его исправить? За что полюбилось и было выбрано именно это слово – ради благозвучия? Или несёт глубокий смысл?
Вопросы эти – не праздные, потому что речь идёт о свободном стихе, в котором, по идее, может не быть ни единого лишнего слова – и который при этом притворяется обычной речью (а вот она бывает и неправильной, и избыточной, и аграмматичной…).
Человек, привыкший к тем стихам, которые проходят в школе (мимо которых проходят…), зачастую о верлибре спрашивает: «Почему вот это стихи, а не рассказ?» И для ответа понадобятся знания по теории литературы (о которой спросивший, возможно, и знать не хочет), опора на авторитеты….
Перед нами именно стихи, в которых есть и смысл, и тайная музыка, только надо в них вслушаться.
пытаюсь узнать родной дом
в лице, покрытом красными пятнами
Мария Затонская пристально всматривается в грань, за которой жизнь завершается, – и пытается за эту грань заглянуть. Постояльцы, посетители, птица – то живая, то мёртвая, пёс «по снам перебирается. / Высовывается из-за полога реальности», кто здесь кто? Кто здесь, кто не здесь?
Люди превращаются в узоры на ковре – или же орнамент очеловечивается, оживает и, как в детстве, начинает рассказывать истории?
Подборка Марии Затонской включает несколько мини-циклов, каждый – со своим заглавием. «Потише, пожалуйста», «Живое», «Сад»… Они все – о самом важном: о жизни и о смерти, о любви, которая завершится разлукой. О старости – умиротворённой и счастливой. О детстве, которое никуда не исчезает.
Это негромкая поэзия, хотя там смеются «широко и безбожно» и стучат в маракасы.
И в этом тексте – вполне оправданно – появляются и рифма, и барабанный ритм:
Есть только смерть и жизнь, которая велика
– стоят по разным углам: тут, там.
И куда ни пойдёшь – в дом, в сад, в дождь, –
и о чём ни услышишь – о сне, вине и о прочем «вне», –
это они.
В маракасы стучат ча-ча-ча,
то из-за правого плеча,
то из-за левого плеча
Всё-таки слово «постояльцы» – не ошибка или небрежность. Стоит на своём месте, где поставили.
Автор умеет правильно забивать гвозди (была у Юрия Буйды такая героиня).
Рецензия 4. Алексей Чипига о подборке стихотворений Марии Затонской
При чтении подборки Марии Затонской меня не покидало чувство некого тревожного, но и уютного равновесия. Знаменательно, что в стихах Марии оно передаётся в форме своеобразного выяснения отношений существительного и глагола: первые строки стихов в подборке представляют собой либо назывные предложения «птичка в коробочке – жёлтая окаменелость», «август. запись из дневника», «день, когда я родилась», «семейство: мужчины, женщины, чайник», «есть только жизнь и смерть, которая велика», либо фразы, где главная весть обозначена глаголом «дед сидит в стороне и совсем меня не замечает», «мой умерший пёс смотрит на меня», «смотрю в зеркало – молодость». И хотя бы даже из приведённых строк можно догадаться о волнующей автора тематике. Конечно же, если речь идёт о смерти, времени, пропаже, доме, то существительное – наиболее подходящая часть речи, чтобы выразить неподвижность мёртвого, его необходимость, как и необходимость живого, выраженного в движении. Не зря эти стихи написаны верлибром, ведь он создаёт ощущение медленной перемены в неподвижном пространстве стихотворения. Действительно, в первом же стихотворном диптихе «Потише, пожалуйста» читатель наблюдает баланс, где одно корректирует другое: обстоятельность описания холла больницы («в местной кардиологии в холле пахнет старостью, хлоркой, йодом. Постояльцы смотрят новости на Первом») впускает в себя весть, провоцирующую на речь от первого лица. Тут подробности уступают место наречию «где-то», дающему почувствовать неизвестность, куда уходит вместе с вниманием жизнь. Но уходит, служа ей сочувствием, отправляясь на помощь телевизионным спасателям. Прямая речь склеивает две половины поэтического диптиха: «потише, пожалуйста, – шикают на посетителей, – тут вообще-то важное показывают». Обратим внимание – в единственном числе в этом отрывке упомянута только девочка, вокруг пропажи которой сплотились почти абстрактные постояльцы, спасатели и, наконец, посетители, отвлекающие от важного. Так действуют эти стихи: некая реальность наплывает, тесня другие реальности, которые уподоблены служителям её культа. Прямая речь и тире здесь и в других стихотворениях – место перехода из одного мира в другой. Во второй части диптиха становится ясна реальность пропажи: «дед» тоже пропал, «совсем меня не замечает», говорит о теле, «что с трудом носит радость, хлопающую крыльями в голубизне глаз». Но именно таким, «пропавшим», он получил возможность быть здесь отдельно от своей группы, от «постояльцев». Возможно, на поиски радости отправились другие спасатели, вот отчего телевизионная новость была так важна. В следующем стихотворении пробивающая себе дорогу реальность представлена в качестве роста лирической героини:
День, когда я родилась.
День, когда измеряют мой рост,
Моё соответствие возрасту –
В общем, расту.
Те, кто измеряют, не названы, но они позволяют выйти на свет признанию «в общем, расту», где отображается собственный взгляд на вещи. Позже мы видим, как соотношение сил меняется, теперь инициативу голоса берёт лирическое «я», а ему поддакивают обобщённые «они» («как хорошо: ещё вся жизнь впереди, потом – полжизни, потом, говорят, – «пожинай плоды»). Тире напоминает о рельсах на железной дороге, и действительно, цель стихов Марии, как представляется, в том, что на дальнем расстоянии жизненные этапы и миры уже существуют и надо лишь наладить сообщение между ними. Признаюсь, стихи Марии меня увлекли одновременно авторским волнением и сдержанностью, в которой это волнение прочитывается. Думаю, автор владеет всем необходимым, чтобы его нота была слышна среди нас.
Подборка стихотворений Марии Затонской,
предложенных к обсуждению
ПОТИШЕ, ПОЖАЛУЙСТА
1.
В местной кардиологии в холле
пахнет старостью, хлоркой, йодом.
Постояльцы смотрят новости на Первом –
спасатели ищут девочку: девочка где-то в лесу.
– Потише, пожалуйста, – шикают на посетителей, –
Тут вообще-то важное показывают.
2.
Дед сидит в стороне и совсем меня не замечает,
потом рассеянно щурится:
я это или не я?
«Он это или не он?» – тоже щурюсь,
пытаюсь узнать родной дом
в лице, покрытом красными пятнами,
в руке, на которой под пластырем – огромный синяк на вене.
– Это просто сердечная недостаточность, –
пожимает плечами.
Это просто тело кончается,
с трудом носит
радость, хлопающую крыльями в голубизне глаз.
***
День, когда я родилась.
День, когда измеряют мой рост,
моё соответствие возрасту –
в общем, расту.
Как хорошо: ещё вся жизнь впереди,
потом – полжизни, потом,
говорят, – «пожинай плоды» – сиди,
сторожи дом.
Потому должны быть указаны верно
знак качества, срок годности, и, возможно –
дата выпуска, так:
второе-седьмой-девяносто первый.
ЖЁЛТЫЕ ПТИЧКИ
Птичка в коробочке – жёлтая окаменелость.
Лапки, прижатые к животу, как будто боялась.
Уложили трупик, закрыли крышку,
на балкон покурить вышли, и из-под балкона
взлетает жёлтая – крыльями нервно машет.
Думаю – а если это моя воскресла.
Или похожая птичка.
Или меня глючит.
Муж говорит: «Не бойся,
просто синичка. Вон села на ветку»,
так и сидела напротив балкона.
ЖИВОЕ
1.
Мой умерший пёс смотрит на меня
с каждой фотографии.
Выглядывает даже оттуда, где его раньше не замечали.
То хвост в левом углу кадра, то мохнатое ухо,
то стрёкот когтей о линолеум, когда спать ложимся,
то дыхание различаю из шума телека.
Он по снам перебирается.
Высовывается из-за полога реальности.
2.
Семейство: мужчины, женщины, чайник.
Узор на советском ковре, расположившемся перед нами.
Каждый из нас втыкает в многоугольники и завитушки.
Я звенящая мандала посередине,
а вокруг меня
золотая пыль,
замысловатые орнаменты людей.
САД
1.
Уедешь, женишься,
будет всё, как полагается, хорошо.
Близкая женщина станет смотреться в твою синеву,
в которой и я отражалась:
билась крыльями, пыталась взлететь.
2.
Крестик тянется с твоей шеи к моей груди.
Холодно ли, горячо ли.
Небо светится, а более –
ничего не останется.
Только жизнь, которая вся дрожит,
как дрожит последний осенний лист,
только свет, который ты
отбрасываешь на меня.
***
Смотрю в зеркало – молодость
из мимических морщинок, из трещинок на губе.
Бабушка рядом приглаживает рыжее и поёт,
дедушка, вытирая посуду, ворчит:
«Поберегла бы себя, слабенькая уже».
Она хохочет,
широко и безбожно,
презирая мучения тела, конечность земного.
Горькое меццо-сопрано смеха
на совковой кухне, совсем как на сцене Центра Досуга.
***
Август. Запись из дневника:
Есть только смерть и жизнь, которая велика –
стоят по разным углам: тут, там.
И куда ни пойдёшь – в дом, в сад, в дождь, –
и о чём ни услышишь – о сне, вине и о прочем «вне», –
это они.
В маракасы стучат ча-ча-ча,
то из-за правого плеча,
то из-за левого плеча.
