В Культурном Центре имени Крупской 21 декабря состоялась предновогодняя, заключительная в этом году серия «Полета разборов». На этот раз в экспертном составе «сошлись звезды» – поэт и педагог Дмитрий Веденяпин, прилетевший из Парижа, со своей вкрадчивой и мягкой «учительской» манерой и умением сказать разбираемому автору самое важное, и поэт, философ, эссеист Андрей Тавров с глубочайшими рассуждениями о метафизике слова; поэт, прозаик, философ Валерия Исмиева, как никто умеющая рассмотреть поэтическое слово в культурологическом и философском контексте, и поэт, эссеист, талантливый читатель Татьяна Грауз. Зрители активно подключались к обсуждению – таким образом, наш литературно-критический проект снова помог автору получить всестороннюю оценку профессионалов и читательской аудитории. Следующая серия – с участием Ивана Купреянова и Анны Долгаревой – состоится уже через 10 дней, 25 января (место встречи изменить нельзя – Культурный Центр им. Н. К. Крупской на Большой Спасской, 31). Представляем рецензии Ольги Балла, Татьяны Грауз и Марии Мельниковой о стихах Евгении Юдиной и ее подборку.
Борис Кутенков, куратор проекта
Обсуждение Александра Григорьева читайте в этом же выпуске «Формаслова».
1. Ольга Балла о подборке стихотворений Евгении Юдиной
= Первое, что бросается в глаза: автор крайне экономно расходует речевые средства, почти не позволяя себе языковых вольностей, и экспериментов автор себе почти не позволяет, предпочитая изъясняться сдержанно до осторожности, почти до скупости, употребляя слова в строгом соответствии с их словарными значениями. Это – тексты, (принципиально) бедные красками, но богатые воздухом, пространством и движением.
= Язык в них – по видимости прозрачный, сдержанный, как будто не претендующий на самоценность и призванный только наводить взгляд на сущность вещей – на самом деле выстроен тонко, с внимательным подбором звуков.
У Юдиной прослеживается устойчивый образный комплекс – совокупность немногих, явно связанных друг с другом мотивов (вполне возможно – персональных архетипов автора). Эти мотивы повторяются от текста к тексту: горы (вообще – движение вверх), небо (в том числе в его взаимоотношениях с землей, и оба они – метафизические сущности, при этом живые и чувствующие) / высота (и связанные с ними, отсылающие к ним предметы – например, «высокая башня»), воздух / ветер (и разные его облики: например, сквозняки – дом заколочен не чем-нибудь, а именно «сквозняками»: бесплотным движением воздуха); и родственные им действия, например: дыхание («невидимый мальчик» оказывается тождественным «вдоху бесконечному»), полет / подъем («летят простыни над улицей»; само «время летит над эскалатором» – кстати, еще один предмет из смыслового куста, связанного с высотой и подъемом; и даже «уборщицы моют стены» (архетипического) дома не как-нибудь, а поднимая «все выше швабры») и родственные ему предметы – например, крылья; свет / огни, дом / дома, время, смерть (которой, может быть, нет: «умерший жив во времени», «смерти нет», а если вдруг есть, то она «живая» – настолько, что ей больно, когда она ходит по земле, как русалка); руки – очень насыщенный семантически образ, родственный самым коренным вещам мира: сама смерть, если она вдруг есть, – не что иное, как «сцепленные руки», а если они «стоят воздеты» [вот снова важное для Юдиной направление вверх], то «смерти нет», и мимо них проходят «корабли, нагруженные светом» (этот символический ряд кажется отсылкой к Чюрленису, изображавшему невидимое в очень похожих образах). Кстати, и у Юдиной есть важный мотив невидимости, недоступности телесному взгляду: тот же «невидимый мальчик» (который одновременно – «луч света» и «вдох бесконечный»); умерший, живой в остановленном времени, невидим для нас, продолжающих во времени двигаться.
В каждом тексте эти доминирующие мотивы образуют новую комбинацию: «дома <…> к воздуху прислонились», «Как на самой высокой башне / будто встав у великой пропасти / Я прислонилась к воздуху / Мы прислонились к воздуху». Они могут переходить друг в друга, становиться друг другом: так поседевшие крылья найденных под снегом бабочек становятся «нашим небом / белым небом» и «светом, опрокинутым в тело», а ветер оказывается «мальчиком невесомым». Диалог-борьбу с небом и ветром ведут люди в последнем стихотворении подборки. Люди вообще в каждом из этих текстов действуют в символических декорациях и сами становятся символами.
Все тексты подборки кажутся эпизодами одного большого – может быть, бесконечного, во все стороны разомкнутого – текста; вариациями на одни и те же волнующие автора темы. (Может быть, из этого круга тем стоило бы рискнуть выбраться?).
Из всех направлений движения Юдина явно предпочитает движение вверх (с него начинается и самое первое стихотворение подборки: «Наш язык – скарабей / катит шар / как на гору таскают камень <…> к кромке неба, где нет ограды»), из всех типов взаимодействия с миром и населяющим его предметами и сущностями – прикосновение. Этот мотив с особенной настойчивостью повторяется во втором тексте подборки: само время на лету прикасается к ступеням эскалатора «лишь пальцами / самыми кончиками» – ему важно «не оттолкнуться», но «всего лишь почувствовать, что чего-то касаешься»; того же хочет и другой герой этого текста, старик: «всего лишь почувствовать <…> что все здесь чего-то касается / что касаюсь я темноты <…> что свет касается меня». Вместе с этим, не менее настойчиво, повторяется и мотив ограничения, воздержания, довольствования малым: подряд – «лишь», «всего лишь», «всего лишь»…
Ее поэзия вообще представляется мне способом философствовать: практически в каждом стихотворении из представленных (даже в том, где зэк спасается со строительства высотки, улетая на картонке, – это, пожалуй. единственное стихотворение со встроенным в него дополнительным сюжетом. но в нем, кстати, есть по крайней мере два важнейших для автора мотива, нет, даже три – даже четыре! – дом, высота, полет и воздух) широкими штрихами намечены онтология и антропология – в которой нет выводов, но обозначены направления внимания и усилия.
2. Татьяна Грауз о подборке стихотворений Евгении Юдиной
Стихотворный воздух Евгении Юдиной юн и свеж. Правда, иногда в нем чувствуется ритмический строй «Заратустры», но дух стихов Юдиной, вырвавшийся из тисков ницшеанского крика: «Бог умер», освещенный (и освященный) любовью, – уютный и городской. Прикосновение к темноте мира у Юдиной теплое, ласкательное. Устрашающая близость шевелящегося хаоса, имя которому смерть, насилие, не вполне реальна. Поэтому, видимо, и появляется в одном из стихотворений отсылка на статью из Википедии. Однако выуженные из информационного поля образы и безликие слова автор умудряется одухотворить, бережно и целомудренно обнимая жизнь светом умного сердца. И тогда страшный мир с его темными углами и закоулками становится несколько сказочным, как бы завороженным. В детской свободе слов можно заметить туманные дали раннего Мандельштама: как будто где-то там, за незримыми границами стихотворения, сияют рождественские елки, из темноты глядят игрушечные волки и сверкает – над разбуженным миром – хрустально смеющийся небосвод.
Интонация поэтического голоса Юдиной естественная, как будто с тобой говорит родной и сочувствующий всему человек, говорит о важном, глубоком, существенном, о том, о чем так порой сложно говорить. Но поэт чувствует, что говорить об этом нужно, поэтому и возникает порой некоторая многословность, которая, вероятно, нужна говорящему, чтобы прорваться к непостижимому и сверхчувственному.
Наш язык – скарабей
катит шар
как на гору таскают камень
как Сизиф поднимает глыбы
к кромке неба, где нет ограды –
лишь огни
постепенно гаснут
И хотя образный строй этого стиха поначалу движется по уже известным тропам, по которым ходила мысль, например, философа А. Камю в «Мифе о Сизифе», однако Юдина размыкает мифологическое и проводит нас, читателей, по обдуваемым стылыми ветрами пространствам, где – как бы из ниоткуда, из неожиданно новой тишины – возникают слова:
не прощение –
лишь прощание
Да, плохо-и-хорошо быть-жить в мире Евгении Юдиной. Плохо, потому что существует зло. Хорошо, потому что зло в этих стихах – это неосвященная любовью темнота мира.
Я ведь знаю, на улице потемнело –
так темно, что не видно стен
/…/
и дома наши к воздуху прислонились
И оно преодолимо.
И невидимый мальчик из толпы
/…/
луч света, невидимый мальчик, стен не знающий
вдох бесконечный
И если бы поэт Евгения Юдина стремилась (как в лучших стихах из этой подборки, например, в «Тихий дворник под снегом…») только выявлять – являть, проявлять – тайну мира, что стоит за словами, тогда ее «Косточки и кофточки» засияли бы по-настоящему драгоценным светом. И голос тонкой тишины (или веянье тихого ветра) согревали бы каждую букву, каждую паузу этих теплых и, безусловно, талантливых стихов.
Тихий дворник под снегом
находит бабочек
Это мы – с поседевшими крыльями
ставшими нашим небом
белым небом
схоронившимся подо льдами
Это свет, опрокинутый в тело
свет, который уже
не тает
и скрывает себя от солнца
прижимаясь виском
к прошлогодним травам
3. Мария Мельникова о подборке стихотворений Евгении Юдиной
Вопрос «что общего у языка и жука?» может показаться фразой из Кафки или родственником хрестоматийного «что общего у карандаша и ботинка?»: ничего, если вы не шизофреник. Однако в образном пространстве Евгении Юдиной сходство обнаруживается легко и естественно: «Наш язык – скарабей /катит шар / как на гору таскают камень». Можно вспомнить, как выгибается, словно под какой-то невидимой круглизной, язык во рту, когда хочешь сказать что-то тяжкое. Можно вспомнить хоть раз в жизни бывающее у любого мыслящего человека ощущение нескончаемого труда по выговариванию, проговариваю, уговариванию – все равно никто тебя не поймет, но остановиться не можешь. Евгения Юдина знает секрет образования метафор.
Художественный мир, видимый в подборке, – очень цельный. Это таинственное, весьма увлекательное для изучения печальное разреженное пространство, где самые важные касания – самые легкие, «лишь пальцами, самыми кончиками». Постигнуть действующие тут законы легко и трудно одновременно. Можно подняться к самой кромке неба, но там небезопасно – нет ограды. Можно героически полететь на фанерных крыльях (правда, летит совсем не Икар и не Егорка с картины Гелия Коржева) и даже не умереть, потому что смерти, строго говоря нет. А пули изначально были вишневыми косточками – и те, которыми стреляли в оленя, и те, что попали в человека. Как будто барон Мюнхгаузен приходит на помощь героям «Трудно быть богом» с их «Но это была не кровь – просто сок земляники». Или же смерть все-таки есть, но в мире живых она совершенно неожиданно обратилась в русалку не зловеще фольклорную, а андерсеновскую – и бродит по земле, мучаясь от невыносимой боли в ногах, а где принц – непонятно. Парадоксальные поигрушки со сказочными сюжетами давно уже стали в современной литературе общим местом, но эта русалочка, честное слово, удивляет, и удивляет приятно.
Люди здесь тоже много ходят и разговаривают, однако к дому подходят немыми ногами. Да, здесь обязательно найдется дом – но будь он «запечатан сквозняками» или освещен изнутри, на спасение от наружной пустоты он не очень похож. Войти туда нелегко и находиться там – тоже. Как раз в доме, где вместо пуль вишневые косточки, так невыносимо ярко горит свет – слишком ярко, настолько ярко, что лучше заснуть, чтобы не видеть, что натворили его обитатели. Про странности затейливо вывернутого наизнанку образа родного очага можно размышлять долго – и выводы довольно пугающие.
Свои ребусы Евгения Юдина не раскрывает до конца, но и не заставляет читателя чувствовать себя автомехаником, разглядывающим «Черный квадрат». В ее философии вообще чрезвычайно органично соседствуют абстрактное и конкретное, прямое и косвенное, ясное и скрытое. «Тихий дворник под снегом» – замечательный пример такой хитрой смысловой архитектуры, где каждую деталь некрупной литературной конструкции можно долго рассматривать под разными углами, обнаруживая все новые и новые удивительные эффекты. Замечательны у Юдиной и прямые философские высказывания – стихотворения о жизни и смерти. Живая философия, способная уверенно пройти по грани между заумью и Паоло Коэльо, – сегодня редкость.
Своей емкой полупризрачностью этот мир подбивает читателя попытаться его продолжить. Хочется представить музыку, которая могла бы звучать в нем, нарисовать его, снять по нему мультфильм. Хочется взаимодействовать с ним. А это, пожалуй, один из лучших подарков, какие текст может сделать человеку.
Подборка стихотворений Евгении Юдиной, представленных на обсуждение
Евгения Юдина родилась и живет в Подмосковье. Стихи публиковались на сайте «Полутона».
***
Я говорю
может быть ты – это рука
которой Земля
с лица
срывает цветы
И, сорвав, открывает глаза
наблюдает за небом
Слушай
здесь и вдали
тела
друг над другом
лежащие так безучастно
– все выше и выше –
разве не способ Земли
на небо упасть всем весом
Говорят
она нам подобна
или мы ей подобны
но одно –
лежать и укрыться
в мире
лишенном спокойствия
в мире
кишащем туристами
и головастиками –
ей не дано
Ранним утром
летят простыни
над улицей
с лужами из кока-колы
Ты знаешь
какие у нас дожди
днем выпадают лампочки
а вечером – мандарины
Улыбнись
ты идешь по лицу
склоненному
для поцелуя
Пар над рекой
мертвые облака
сыплются на паркет
и такое блаженство
в их взглядах уставших
Слушай
недавно в Индии
родилась девочка
с четырьмя руками
Папа, мама, поденщики
пыль на дорогах
они так радовались
назвали ее богиней
по имени Лакшми
Она не могла ходить
и приносила счастье
Врачи говорили – она умрет
и отрезали
лишние руки
Слышишь, не умирай
Еще чуть-чуть
мертвых тел
и Земля перестанет крутиться
Послушай
может быть ты – это способ
которым Земля
нащупывает ночлег
Будь осторожней
Земля
в тоске
глаза закрывая
тянется
Не умирай
***
Здесь, где люди как воздух в горах
разреженный
Здесь, где их так много, так мало
я стою и смотрю
как они собираются вместе
и кто-то невидимый делает вдох
Слышишь – время над эскалатором
летит, прикасаясь к ступеням
лишь пальцами
самыми кончиками
Не оттолкнуться
нет
лишь почувствовать
Всего лишь почувствовать
что чего-то касаешься
Слышишь
– Я хочу всего лишь почувствовать, –
сказал старик, –
что все здесь чего-то касается
что касаюсь я темноты, которая надвигается из ниоткуда
что свет касается меня, даже когда закрываю глаза
что смерть – живая
что по земле она ходит, русалка
смерть, русалка
и ей больно
ходить по ножам
Я ведь знаю, на улице потемнело –
так темно, что не видно стен
Ты ведь знаешь, на улице потемнело
и дома наши к воздуху прислонились
Как на самой высокой башне
будто встав у великой пропасти
Я прислонилась к воздуху
Мы прислонились к воздуху
Всего лишь почувствовать
как светло в этом доме
как хорошо, как по-простому обыденно
Вот уборщицы моют стены, поднимают все выше швабры
Я и не знала, что швабры – такие хрупкие, как жирафы над нами –
наклоняются, воду пьют, хрупкие, тощие, трогательные
Всего лишь почувствовать
что чего-то касаешься
головой жирафьей от тела почти
отделенной
Всего лишь почувствовать
И невидимый мальчик из толпы
посмотри – он скользнул на перила –
и идет, балансируя – только призрак
луч света, невидимый мальчик, стен не знающий
вдох бесконечный
***
Когда я работала фотографом
на теплоходах, курсирующих по Москва-реке
туристы
забредающие на палубы
как в места общественного питания
щелкались
сходили
падали
на фоне огромной высотки
играли на лютне
танцуя с вишневыми косточками
Тем временем
убраны решетки
на этажах восьмом и пятом
Этот дом строили зэки
позируя для барельефов
и в Википедии
есть одна строчка
о заключенном, бежавшим со стен
на фанерных крыльях
Поверните голову
я сниму вас поближе
на фоне башни
с которой однажды
летел, мечтая спуститься
Только мгновение
в воздухе
Кто-то виновный
летел
о чем он думал
в штанах полосатых
Говорят
что живой приземлился
не обжегся
и не ударился
ходил по баракам
искал где спрятаться
Говорят, что поймали
и срок добавили
на без конца
или близко-около
киркой ли лопатой
или Сизифом
да и неважно
кем
и какого вида
Ты как-то сказал мне
Умерший жив во времени
остановлен, но жив
потому мы его
и не видим
***
Тихий дворник под снегом
находит бабочек
Это мы – с поседевшими крыльями
ставшими нашим небом
белым небом
схоронившимся подо льдами
Это свет, опрокинутый в тело
свет, который уже
не тает
и скрывает себя от солнца
прижимаясь виском
к прошлогодним травам
***
Идешь по тропинке, а путь неизвестен. Небо на лес опустилось, как будто птица. Горбогрудое небо глотает воздух. И миру становится тише. И идешь в тишине. Все, что дышит сейчас, перестанет когда-то дышать. А дальше? Идешь по тропинке, а путь неизвестен.
И может быть мир –
это старая
большая собака,
бегущая впереди тебя, как друг.
Смерть – лишь мост, который разведут. И что не дышит, то вздохнет когда-то. А смерть – лишь сцепленные руки. И вот они стоят воздеты. И смерти нет. И корабли, нагруженные светом, проходят мимо этих рук.
Опускается небо и шепчет жизни:
– Ты – умение не держаться.
***
На улице Ветра плясала девочка,
а ветер сносил флюгера и балконы.
Железные люди в ладоши хлопали,
напевы из пыли пускали бутоны:
«Небо, ты избавь от ветра, небо,
Небо, будь отныне счастливо.
Небо, будь для нас опорой, небо,
Небо, будь отныне счастливо»
На улице Ветра плясала девочка,
а ветер не трогал ее одежды.
Железные люди боролись с ветром,
но ветер был мальчиком невесомым.
На улице Ветра смеялся ветер,
плясала девочка.
Напевы из пыли пускали бутоны:
«Небо, ты избавь от ветра, небо,
Небо, будь отныне счастливо.
Небо, будь для нас опорой, небо,
Небо, будь отныне счастливо»
А под небом дул нам ветер.
А над небом тихо плыли баржи.
***
Наш язык – скарабей
катит шар
как на гору таскают камень
как Сизиф поднимает глыбы
к кромке неба, где нет ограды –
лишь огни
постепенно гаснут
Только горы
быть может, знают –
ходят по миру люди
говорят и толкуют
и прорицают
и немыми ногами
подходят к дому
Дом наш
дом
заколоченный сквозняками
как войти в тебя
без паролей, без слов ответа
Достаем эту жизнь
из прощелин света
и от ветра, продрогнув, слышим
не прощение –
лишь прощание
***
По ночам мотыльки выползают греться на наших окнах
и конфорки в домах напоминают чистилища
я скажу тебе правду, как на прощанье –
пули, которыми мы стреляли
были вишневыми косточками
Ты считаешь подбитых птиц –
не считай – птицы живы, они возвратятся
Мы стреляли в них горстью ягод –
шиповником и рябиной – и поэтому птицы живы
смерти нет, есть плоды, есть почки
и когда мы срывали яблоки
и когда узнавали свинец, железо –
смерти не было, были ягоды
Мы стреляли в оленей, лисиц, кабанов
и они погибали, и они возвращались
и когда я стрелял в человека
он вернулся под вечер
по крышам киосков
и на лбу у него
прорастали пули –
пули, которыми мы стреляли
Ты уснешь в нашем доме, где свет
так ярок, что тебе лучше спать, чтоб не знать
не видеть, что посеяли мы
что вспахали своей печалью
я сказал – «будет ночь» – и она наступает
и взрываются льдины
и плесневеют лампочки
ты уходишь по броду в страну терновника
обещают, что ты растаешь
как растаяли звери в пустых зоопарках
И когда ты проснешься – утром – ты найдешь –
здесь светло – здесь наш дом –
беззаботен
весел, и приходит олень, и в рогах у него –
цветущее древо, и тогда и теперь – он приходит
и тогда, и теперь, и после
он приходит, и в наши двери
стучит ветвями
и пули, которыми мы стреляли
были косточками
