С поэзией Дмитрия Близнюка я знакома давно, и это знакомство позволяет мне дойти до некоторых обобщений. Близнюк – поэт-накопитель, поэт-документалист. Он практически всеохватен. Он проводит липкой лентой по предметам, людям, явлениям – и они застывают в смоле его поэтической ткани. К счастью, эта кинематографичность не превращается в бытописательство. Исчезновение небесных мамонтов, призраки, добывающие туман, хлебная природа сельской тишины, зубная боль лифта – все это защищает читателя от скуки, а повествование от линейности. Читаешь – и кажется, что то ли Джек Николсон с топором покажется, то ли агент Купер сделает комплимент твоему чертовски хорошему кофе.
Евгения Джен Баранова
Дмитрий Близнюк – поэт. Публикации: “Знамя”, “Нева”, “Homo Legens”, “Новая Юность”, “Prosоdia”, “Сибирские Огни”, “Радуга”, “Плавучий Мост”, “Южное Сияние”, “Невский альманах” и др. Публикации на английском: The Pinch, Press53, Dream Catcher, Magma, Sheila Na Gig, Adelaide, The Nassau Review, Havik и др. Лауреат нескольких международных конкурсов. Книги стихов “Сад брошенных женщин” 2018, “Утро глухонемых” 2018. Вышел сборник стихов на английском “The Red Fоrest” 2018 (“Fowlpox press”, Canada). Живёт в Харькове.
Дмитрий Близнюк // Сахар луговых стрекоз
***
осенний лес, как беспризорник,
нюхает клей из целлофанового кулька;
листву безжалостно выгоняют на пенсию – в перегной,
без выходного пособия.
дороги после танков больше не доверяют
ни бездумным шагам людей, ни шинам машин,
даже песьим лапам.
в городе по ночам от обилия фонарей, огней
вымирают созвездия – небесные мамонты.
и ты обломком бивня упираешься в звезду,
лбом – в грязное стекло общаги.
а воздух – снаружи, внутри –
виртуозно отравлен на зависть Медичи,
(оглашается список добровольцев-горынычей,
гостей-канцерогенов)
и ты молишься о внезапном очищающем дожде,
будто о манне небесной.
и дождь исподволь начинает идти,
но какой-то мазутный, вперемешку с градом.
капли не падают, а косо дрожат, как струны.
прохожие с зонтами вибрируют на улицах –
черными замочными скважинами
бороздят вечерний город,
а ключи – от людей – утеряны Богом…
Господи, сколько же миров
умирает втемную?
***
она стоит на носу корабля,
как воробей на краю чугунной кастрюли
с остатками собачьей каши.
и оранжевость ее волос ликует – ветер угодил в ловушку –
мурена внутри громадного стеклянного бутыля
крутится, нервничает, вращается, но не может выбраться, ибо
отверстие, выход в мир – это я.
твердая улыбка и сощуренные глаза.
я сейчас сделаю этот шаг – прыжок
с вышки в бассейн женщины.
ее лицо плавно мерцает, дно выложено голубой плиткой,
а чистая вода – иллюзия.
наверняка сломаю ногу или даже шею.
здесь нет глубины, дурачок,
но когда меня это останавливало?
***
осеннее пасмурное утро.
фонари, точно жирафы, тихо бродят в тумане,
косые сгустки теней вздрагивают
за деревьями – это плотва прошедшей ночи
запуталась в водорослях во время отлива.
пахнет паленым войлоком и подгнившими сливами;
осень тонкокостная дрожит, будто жеребенок-рахит
с гнутыми ножками-ветвями.
старушка тащит тележку с яблоками.
иные листья еще рдеют – цвета желчи с кровью.
внезапно срывается мелкий дождь,
сотни призраков трут мокрые ветки ладонями,
добывая туман.
две студентки укрылись от измороси в беседке:
курят, бережно кормят друг друга кусочками шоколада,
словно птицы окающих птенцов – червячками,
лишь бы не размазать на губах помаду.
а захмелевший дворник Ефим грустит у подъезда,
скучает по отчему яблоневому саду;
но не пройдет и месяца, как явится чистокровная зима,
и глянешь – с утра уже снегопад бредет за окном,
точно чистокровный сказочный единорог,
и его жалят белые слепни,
а он нервно отмахивается поземкой-хвостом…
***
точно больной зуб,
глубокой ночью дернется лифт сквозь тонкие стены,
тишина передернет затвор –
а я, будто зафлейтенная кобра,
всё еще раскачиваюсь перед монитором,
отдираю строки от зеленого лица,
как мидии с валуна, – наросли
за время прилива вдохновения…
исподволь прихожу в себя,
а крылатая душа всё еще парит в эмпиреях,
гуляет по комнатам
заброшенного дворца созвездий –
так олененок, освещенный синим лунным светом,
бродит по картинной галерее,
где серые мерцающие стены
увешаны шевелящимися
мордами львов.
не грусти, Златоуст
сельская тишина – толстый бутерброд с маслом,
щедро присыпанный сахаром луговых стрекоз.
в ближайшие сто лет здесь ничего не произойдет.
в future simple тебя никто не ждет.
только внезапно нахлынет красноватая синева вечеров
с повышенным гемоглобином,
и зашевелятся хищные звезды, задвигают клешнями –
настоящие, страшные звезды,
а не мелкое городское зверье в намордниках смога.
и луна привинчена ржавыми болтами к небесам на века,
как баскетбольное кольцо,
и филин летит слишком низко – не достать
трехочковым броском. а вдруг?
(и заметалась паутина под желтым сквозняком.)
парочка поедает друг дружку под темным окном.
кожа плотной девицы с толстой косой
покрыта лунной пылью –
со вкусом плохо смытого мыла;
и поцелуи грубы и жадны, сладки и приторны,
как рахат-лукум. такое опьяняющее постоянство,
что ты не отличаешь дня от ночи.
весь ландшафт, куда ни глянь –
голубой газовый шарф с запутавшимся воробьем;
коза улеглась на старой будке,
петух важно бродит с хлястиком мозга наружу.
и по ночам упрямый мотылек
бьется головой об освещенное стекло,
как буйнопомешанный ангел
в мотоциклетном шлеме о стену.
здесь революционеры впадают в спячку, как лягушки.
здесь не имеет смысла откладывать с получки
на путевку в Египет.
здесь всё живет согласно теореме Ерёмы.
здесь всё поддернуто дремой.
и заманчивые холмы
бесконечной сказкой увиваются вдаль –
камень, брошенный вдоль болотистой гати.
и пролистав две-три страницы, два-три холма,
ты ощущаешь волшебную плотность под пальцами –
еще не скоро наступит сказке конец.
и пьянят по вечерам крепкие, как спирт,
рулады сверчков,
хочешь – грильяж созвездий погрызи.
а на рассвете грубые домики примеряют дожди,
как самки гоблинов – ожерелья…
мечты не сбылись? ну и что?!
ангелы на мотоциклах умчались без вас,
бросили с рюкзаками на проселочной дороге?
жар птица разменялась на зажигалки?
так не грусти, златоуст,
ты – нарисованный человечек на школьной доске,
и тебя медленно стирают снизу вверх,
сейчас виден один бюст, и уже растворяется
локоть во влаге.
жизнь не идет, а прыгает, как царевна лягушка
со стрелой в толстых губах,
по-песьи тащит апорт, и вершины не взяты.
и тишина всё так же неприступна,
и приступ взросления длится,
спущенные колеса велосипеда шамкают
по теплой пыли, и звезда со звездой всё больше молчит.
жизнь проходит, оттесняя тебя к шумящему краю.
Господь давал помечтать,
посидеть за рулем лимузина-мира…
а затем, как щенка, бросал назад,
и вставлял ключ-рассвет в зажигание…
