Литературный критик Ольга Бугославская знакомит читателя с новой книгой Дмитрия Воденникова «Сны о Чуне» (2020) с помощью «череды прозрачных, хрупких образов».
Дмитрий Воденников. «Сны о Чуне». – М.: Издательство АСТ, Редакция Елены Шубиной, 2020. – 288 с.
Дмитрий Воденников не Достоевский. Его интересует тьма не внутри нас, он всматривается в ту, что снаружи. И не Янагихара. Чтобы расшевелить ваши чувства, он не будет воспроизводить сцены из фильма «Молчание ягнят», изображая мучения несчастной жертвы, оказавшейся в плену у маньяка. В его арсенале значительно более тонкие и острые крючочки и лезвия.
Главных действующих лица в книге два – автор-рассказчик и его собака. В мире «Снов…» всё повторяется и в ком-то отражается: когда-то в детстве рассказчик поймал и выпустил ящерицу, которая спустя много лет вернулась к нему в обличье длинной таксы. Её хозяин, изысканный эстет, дал ей простонародное и мягкое, как подушка-думочка, имя – Чуня. Теперь эта такса состарилась, да и сам рассказчик не чувствует себя молодым. У бедной собаки слабеет слух, слабеет зрение, а вместе с ними и все связи с окружающей действительностью. Живое существо потихоньку остаётся наедине с собой, а её любящий хозяин живёт в ожидании предстоящей неизбежной разлуки. Весь мир «Снов…» как будто помещается в кружок света, распространяемого настольной лампой. Внутри светло, тепло, всё двигается, дышит. А вокруг – непроглядная темень. Щемящая история об убывающей жизни и обречённой любви разворачивается под пустым акульим взглядом обступающей черноты. Мёртвый этот мрак или нет, но оттуда иногда выходит кто-то и смотрит в упор на тех, кто пока шевелится в маленьком светлом кружочке. Все лампочки, увы, рано или поздно перегорают. Даже энергосберегающие. Об этом напоминает короткое замыкание в сети, когда рассказчика настигает и бьёт тяжёлая болезнь. Да и «сны» из названия отсылают к последнему сну разума, последнему проблеску гаснущего сознания.
Чуня – сплошная реинкарнация. Или большое зеркало, отражающее осколки разрозненных образов настоящего и прошлого. Вернее, она сама целиком сложена из этих осколков. Все ассоциации и сближения здесь отличаются некоторой парадоксальностью и нелинейностью, которая даёт лёгкий английский, кэролловский призвук. К примеру, от несчастного императора Павла I непоседливую Чуню отделяет буквально одно рукопожатие – через хозяина. А хозяин уподоблен Павлу уже напрямую. Чуня – часть того стихийного беспорядка, который бедный Павел пытался запретить законодательно: «запрещение дамам носить через плечо разные цветные ленты», «запрещение всем носить широкие большие букли», «чтоб кучера и форейторы, ехавши, не кричали»… На стороне хаоса слишком много воинов – цветные ленты, букли, крикливые форейторы… А Павел один. Исход битвы предопределён. Хозяин таксы, подобно Павлу, тоже старается запретами упорядочить пространство вокруг себя, и тоже тщетно: «Чуне тоже многое что запрещено. Ей нельзя лаять, когда я сплю. Нельзя воровать из помойки. Нельзя бросаться на детей. Лает, ворует, бросается». На пути Дон Кихота слишком много мельниц.
Но торжество хаоса – это торжество жизни. В том же ракурсе Чуня смахивает на 48-летнюю Агату Кристи, которой её родственники хотели запретить замужество с молодым человеком. Однако великая писательница не послушалась и не ошиблась: «Она дожила с мужем до глубокой старости… А послушалась бы, не шутя, сестру – и куковала бы одна».
Если чуть перенастроить объектив, то становится видно, что Чуня похожа на писателя Тургенева. Точнее, молодая Чуня похожа на молодого Тургенева, старая – на старого. Сходство обнаружила анкета, которую Тургенев заполнял дважды: сначала в 1869-ом году, а потом 11 лет спустя:
«… Ваши любимые герои в изящной литературе?
1869: Джульетта.
1880: Г-жа Коробочка.
Кого вы больше всего презираете в истории?
1869: Наполеона, Торквемаду.
1880: Того, кто мешает мне спать.
Чуня теперь тоже не любит, когда ей мешают спать. Раньше была игривой и подвижной… а теперь всё больше спит».
Чуню легко представить рядом с Мэрилин Монро, у которой всегда были собаки. И в больнице рядом с Анной Ахматовой. И на картине Франсиско Гойи. И в романе «Мастер и Маргарита». Чуне есть место везде. Образы, из которых состоит Чуня, все воплотившиеся в ней жизни говорят своими голосами и посылают друг другу стихи.
… Но если вдруг они все замолчат
и перестанут плакаться, как дети,
они почувствуют, что через них сейчас
(как через нас, живых, пять-шесть секунд назад)
проходит розовый и серый ветер.
(Дмитрий Воденников).
Череда прозрачных, хрупких образов в «Снах…» напоминает мультфильмы Юрия Норштейна. «Я атеист, но Пасха мне кажется самым сильным, нежным и нужным праздником. Который всегда про то, чего и на свете этом нет. Про то, что все мы вернёмся, всё всем простим, покатимся, как цветное яичко, и не разобьёмся. Про то, что смерти нет. Как и той мышки, которая пробежит мимо нас и заденет хвостиком, а мы – раз, и разбились. Нет ни смерти, ни мышки, ни хвостика. А мы есть. И как будто бы навсегда». А книга про то, как мы сидим в нашем маленьком светлом пятнышке, окружённом мглой, празднуем Пасху, верим, что у нашей лампочки вечная спираль, и мы никогда не услышим короткого хлопка и последней вспышки. Вот если бы эта книга попала в руки гениального режиссёра…
