Юбилей – он всегда юбилей, даже, если это юбилей проекта, а «Полёт разборов» – проект особый, необычный, поэтический, умный, во многом – импровизационный. Автор и руководитель его поэт, культуртрегер, редактор Борис Кутенков по случаю юбилейного «Полета» был красив (как всегда) и торжественен (как никогда). Пришла послушать поэтов и критиков даже любимая учительница Бориса, преподаватель литературы, Ирина Евгеньевна Павловская.
Были подарки, конфеты, печенье и много улыбок.
Обсуждали стихи Евгении Ульянкиной, совершенно очаровательной девушки с очень стильной стрижкой, и подборку стихов задумчивого, как Александр Блок, Марка Перельмана. Говорили присутствующие критики: Александр Григорьев, Ростислав Русаков и ваша покорная слуга, читались, как всегда, рецензии критиков заочных. Немало высказано было точных замечаний, но гораздо больше прозвучало хороших слов. Вдумчиво и подробно анализировал стихи Евгении и Марка Ростислав Русаков, эвристичные мысли высказывал Александр Григорьев.
О подборках Евгении очень поэтично и тонко написала поэт Мария Маркова (см. её рецензию ниже). А критик Алексей Колесниченко (там же) отметил, что «самое удивительное в стихах Евгении Ульянкиной – то, что они в короткой даже для стихотворения форме, в нескольких строках демонстрируют массивный культурный пласт, оставаясь при этом оригинальными и неповторимыми». Александр Григорьев ощутил, что стихотворения Евгении «дышат общим воздухом, интонационно целостны и самобытны». Юлия Подлубнова (заочное участие) написала, что «автор пытается работать в рамках довольно определённой картины мира, зиждущейся на предметности, вещественности и бытовой узнаваемости».
Яркими получились диалоги Бориса Кутенкова и Евгения Морозова (за отсутствующего Евгения артистично прочитал реплики Александр Григорьев). Особенно насыщенной стала беседа о стихах Марка Перельмана:
Борис Кутенков: «В стихах Марка чувствуется попытка обозначить свою позицию по отношению ко времени с аристократическим пренебрежением».
Евгений Морозов: «Образы, которые он приводит, по-хорошему продуманные и если анализировать саму галерею смысла, то они вполне гармоничные и поэтически полнокровные».
Было много слушателей. Как всегда интересно говорили о стихах Людмила Вязмитинова, Екатерина Ливи-Монастырская, Светлана Тахтарова, Николай Архангельский и другие участники. «Полёт» продолжается! Ждём всех 28 марта на пятьдесят первой серии проекта с участием Владимира Кошелева и Алёны Белавежской.
Мария Бушуева
Читать первую часть выпуска “Полета разборов” – обсуждение Марка Перельмана
Рецензия 1. Алексей Колесниченко о подборке стихотворений Евгении Ульянкиной
Самое удивительное в стихах Евгении Ульянкиной – то, что они в короткой даже для стихотворения форме, в нескольких строках демонстрируют массивный культурный пласт, оставаясь при этом оригинальными и неповторимыми. Можно постараться вычленить из них культурный бэкграунд и предпочтения автора и найти широкий контекстуальный разброс от «веточек» и «водички» Всеволода Некрасова до «медленного зрения травы» Алексея Кубрика. Однако – как и всегда – их внутренние контексты кажутся мне значительно интереснее и важнее внешних.
Огромное, едва ли не ключевое место в (последних по дате публикации) стихах Евгении занимают образы природы. Но их обилие не низводит её поэзию до «есенинщины» или «кольцовщины». Природа здесь – не набор лирических пейзажей, а метод. Образы природы – одновременно и действующие лица, и место действия, и само действие:
было время по небу ходили
в час полночный дикие как мыши
праздничные звёзды
Вместе этот ансамбль даёт значительно больше, чем просто вдумчивую созерцательность. Но чтобы понять это, необходимо преодолеть замкнутость поэтики и взять на себя ответственность за свободу слова от набора смыслов, которые сильнее всего хочется ему навязать. Так, движение смычка по струне даёт ноту, однако человеку, не знакомому с концепцией музыки, это действие покажется лишённым смысла или, по крайней мере, недостаточно осмысленным. Стихи Ульянкиной требуют от читателя тонкой настройки того пресловутого «органа для шестого чувства», в котором смыкаются слух и зрение:
скажешь тоже что-нибудь погромче
ничего не слышно
Временами в стихи Евгении врывается повседневная лексика, просторечность. Она снижает уровень дискурса, придаёт этим стихам дополнительные обертона, одновременно упрощая – эффектом узнавания – и усложняя читательскую идентификацию, поскольку это вторжение довольно агрессивно разрывает систему образов:
этсамое а ты чего не ешь
или неожиданно взятое в кавычки
«Шёл бы ты, чувачок залётный,
не то превратишься в лёд»
Эффект, производимый этими разрывами, остаётся на совести автора и на его усмотрение. Скажу лишь, что без него стихи были, на мой взгляд, менее современными, и наверняка возникло бы желание «акмеизировать» их до предела, что им только навредило бы.
Если вся поэзия о том, чтобы в малом разглядеть большое, то в каждой описанной Евгенией лилии, вороне или в облаке – нечто большее, чем можно вообразить.
Неожиданно проникающие в её стихи гражданские мотивы напоминают и зверинцы Цветкова, и неясные лесные тени Айзенберга, но не торжественны ни тем, ни другим. Они органичная часть целостного и непротиворечивого общего, часть леса, ясно видимого за деревьями. К конфликтному потенциалу этих отдельных образов поэтика Ульянкиной относится снисходительно:
ты чего не дышишь дорогой
маешься чего-то
Впрочем, снисходительно она относится ко многому. Эти стихи будто созданы для снижения важности: биографии, истории, творчества, повседневности. Что, однако, парадоксальным образом порождает в некоторых случаях подлинный поэтический трагизм, трагизм смирения и принятия:
не для нас та лилия цвела
памятный завязывала узел
жгучие рубашечки плела
Каждое стихотворение Евгении Ульянкиной – самодостаточный, но эпизод личной литературной антологии. Лингвистические системы, внутри которых работает поэтесса, замкнуты с точки зрения внутренней логики, а значит, целостны, но диалогичны по отношению к окружающей культуре («входит и выходит») – и не только словесной. Они не терпят общих мерок и сопротивляются категоризации. Мне не известен устоявшийся термин, которым можно было бы окрестить эту поэтику, а значит, она вряд ли принадлежит к какому-либо литературному мейнстриму. Но главное их свойство, на мой взгляд, – редкое для современной поэзии жизнелюбие. Мало кто среди поэтов может похвастаться таким отношением к миру.
Рецензия 2. Мария Маркова о подборке стихотворений Евгении Ульянкиной
Тревожащие стихи Евгении Ульянкиной цепляются друг за друга и держатся так крепко, что кажется невозможным разделить их и рассматривать по одному, и в то же время и сами стихотворения, и части их – цык-цыкающие ногами, мающиеся, вспыхивающие, ходящие по воздушным половицам, – рассыпаются кубиками детского алфавита, из которых можно собрать текст о чём-то ещё. Мнимые лаконичность и аскетичность обманчивы, они скрывают многослойность интерпретации – одно из несомненных достоинств этих стихотворений. Даже графически распадающееся на свои дробные составные, преуменьшенное со всех сторон «кар-лаг», почти уничтоженное – изъятое из истории – заданной, ритмически насильственной последовательностью, расширяется само по себе в момент прочтения вслух, а не пропадает в весёлой отчётливости цепочки «каникулы-каракули-кар-лаг», следующая же за ним «юшка» поразительным образом гармонично соединяет оба свои значения – крови и навара, и вот уже за минимумом слов разверзается пропасть «этсамое а ты чего не ешь», и каким бы логически оправданным ни было продолжение, само по себе являющееся неким оправданием, пропасть уже не исчезнет. Не спасёт и почти жалобное, притворно храбрящееся «ну ёлки-палки женя не гони». Это ещё и тот случай, когда отсутствие знаков препинания дополнительно скрывает растущую экспрессивность, но не может её скрыть, и восклицание после «не гони» ощутимо повисает в абсолютной пустоте. Словно свойственная для театральной практики немая сцена осуществляется в тексте, точнее уже без него, где-то за текстом, чем парадоксальным образом продолжает его до какого-то неизвестного предела.
За кажущейся несерьёзностью, за игрой, возникающей в момент перехода от правдивости происходящего к его невозможности или наоборот, разрушаются базовые стереотипы читательского восприятия. Кажется, пора бы уже привыкнуть к абсурду в любых его проявлениях, но склонность к упорядочиванию всего хаотического определяет и запросы, и ожидание. За песней, которая отдаётся глухим травам, следуют лучшие слова, но не «книги младенческих трав», и перечисление «муравьишки бабочки грибочки» уже выбивается из привычного из-за почти незаметной, но уже появившейся издевательской интонации, чтобы превратиться в отрицающее отчаяние, подчёркнутое не только парными мучительными жги-жгу, не только зубным зудением отдельных звуков и рифм, но и разрушением вещей неприкосновенных – волшебства, сказочной надежды на воссоединение и разрушение злого колдовства. В какой-нибудь иной сказке героиня сможет подтвердить свою невиновность, сможет уйти от ложных обвинений и несправедливого суда, но до этого, благодаря чистоте и жертвенности своей, спасёт ещё и других. Мы – эти другие, но вне сказки, и оркестр торжественен, как и требуется в минуты наивысшего отчаяния: не для нас жертвенность, память – не для нас.
Вот беспамятство, проявляющееся во всей полноте в наступающей «по соседским по дворам» медленной сорной траве – про нас, и даже если «брат укроет брата», все в этой братской могиле останутся безымянны, а оживлять пейзаж будут лишь железные крестики и кажущиеся живыми парники, в которых дышит и живёт только земля, покинутая всеми. Спокойная размеренность стихотворения про глушь только раз прерывается плясом, но это разделяющее созерцательные части четверостишие звучит так, что кажется всего лишь слегка мешающей фоновой музыкой. От неё легко отмахнуться и снова подпасть под влияние глухого, зарастающего пространства. Даже вспышка, возможно, блеснувшего в траве стёклышка, не нарушает общей оцепенелости.
Язык поэзии всегда чувствителен к истории, к происходящему, и там, где прозаическая речь бывает бессильна в почти любовном использовании стремительно прирастающего нового словаря, речь поэтическая оказывается способна расшатать старый, перевернуть его и с минимумом средств – интуитивно – рассказать просто о сложном. Были родные берёзы и осины, стали – только твои, а терновник – всегда твой, символ только твоих страданий, стоящий в стороне не только от осин и берёз – «вот он», – но и вынесенный за границы замкнутого «без окон без дверей» пространства, внезапно на вот этом видимом расстоянии становится общим. За мягкой, благополучной посадкой, за приветственными хлопками схлынувшего напряжения – уже случившаяся катастрофа. Чем-то это похоже на воображаемое опережение событий, на продуманное крушение всего, на заклинание смерти в будущем, которое всегда не такое. Это безопасное и безболезненное заклинание: вот сейчас мы полетим, но обязательно разобьёмся. Игра в самое страшное всегда граничит с удивительной наивностью игроков, но наивность – лишь условие, при котором можно заглянуть за черту и остаться невредимыми. Такими же наивными кажутся берёза с лёгкой слезой и осина с шапкой набекрень. Они ли маются, не дыша, переступившие черту и всё ещё не вернувшиеся обратно?..
Рецензия 3. Александр Григорьев о подборке стихотворений Евгении Ульянкиной
Даже самого поверхностного прочтения подборки Евгении Ульянкиной достаточно, чтобы увидеть: стихотворения дышат общим воздухом, интонационно целостны и самобытны. Проще говоря, сквозь них проступают черты развитой личной поэтики. Это уже – очень и очень много. Это уже – подлинное свершение, с которым я автора от всей души поздравляю.
Чрезвычайно ценно и то, что поэтическая речь Ульянкиной, как мне кажется, отчётливо современна: не прибегая к популярным именно сейчас словечкам и не ввёртывая в стихи злободневные реалии, поэт какими-то иными – более тонкими, трудно описываемыми и оттого особенно мастерскими способами – схватывает дух времени. Да, именно такое звучание сегодня поэтично. Именно такая пропорция регулярности и сбивчивости, высокой образности и просторечной приземлённости, призрачной трансцендентности и полустёртой иронии – в ладу с мироощущением человека, гуляющего в городском парке со смартфоном в кармане, обсуждающего в электричке отпуск в Турции или Таиланде, знающего и любящего одновременно и советского мультипликационного «Винни-Пуха», и новинки Netflix. Разумеется, каждая из этих деталей может не иметь никакого отношения к Евгении Ульянкиной лично, но общее – очень острое – ощущение, что находишься в присутствии современника, не отпускает с первой строки подборки до последней. Мне кажется, такой эффект – запланирован он или нет – является большой, подлинной удачей.
При этом в стихах Евгении полно – на мой вкус, даже слишком много – темнот, областей непрозрачного смысла, через которые лично мне не удалось прорваться. Не знаю и не буду гадать, насколько все эти строки и образы внятны самому автору: среди поэтических практик встречается и такая, которая предполагает нутряное доверие автора к складывающемуся тексту без необходимости до конца понимать его. Но, конечно, я был бы рад узнать, как ко всему этому относится сама Евгения. Тем более что мне – признаюсь – чаще всего не хватает очарованности речевым узором как таковым, хочется дойти до самой сути – до того, что за рубашечки плела лилия и почему они жгучие, какие такие права запятой и точки отстаивают насекомые и грибы, у чьей берёзы лёгкая слеза и почему у осины шапка набекрень.
С другой стороны, иные загадочные образы – не утрачивая своей энигматичности – кажутся совершенно самодостаточными, не нуждающимися в толковании: таковы, например, автобус, едущий «через гул и воду», «день… короткой белки», «мелкий воздух». Из того же, что ощущается как предельно понятное своей выразительной посюсторонней пластичностью, нравится многое и сразу: «глаза сном наружу», «медленный убыточный огонь», «ломкий дождик», «лётные учения у птиц», «дикие как мыши / праздничные звёзды» (последняя цитата – полный восторг!).
Из смеси поэтических откровений, позволяющих остро почувствовать красоту описываемой-творимой реальности – отчасти физической, отчасти метафизической, – и темнот, досадливо встающих на пути читательского любопытства, и складывается в моём случае общее впечатление от стихов Ульянкиной. Проще всего об этом сказать на примере стихотворения «ходит по воздушным половицам…». Его начало:
ходит по воздушным половицам
ветер из окна в окно
входит и выходит
правда замечательно выходит
иногда немножечко застрянет
а потом нормально так выходит
мне кажется исключительно прелестной, в высшей степени художественной, самодостаточной фиксацией не то действительных сквозняков и дуновений, не то каких-то высших сущностей и материй, метафорически постижимых через образ живого воздуха. Но продолжение чем-то смущает:
трубным гласом
голосом утробным
говорит:
не спи а то застанешь
перемену мест живых и мёртвых
Возможно, смущает тем, что «перемену мест живых и мёртвых» лично мне трудно представить, трудно в неё поверить. Кажется, здесь поэтическая метафизика претендует на большее, чем способна; тонкое и образное, призрачное и прозрачное конденсируется, чтобы обернуться слишком прямолинейным, слишком буквальным и оттого малодостоверным высказыванием. А финал стихотворения:
утро нас встречает где придётся
и на том спасибо
как будто ещё и делает шаг в сторону. «Как упомянутое утро связано с тем воздухом, с которого всё начиналось?» – спрашиваю я себя и не нахожу ответа. Разумеется, можно играть в бисер и подыскивать ключи (самый очевидный из возможных ассоциативных рядов – библейский: ангел трубит, мёртвые восстают из могил, воздух что Дух парит над земной юдолью), но лично у меня так и не возникает нутряного ощущения взаимосвязанности, взаимопригнанности разных частей стихотворения. Чистая поэзия, дышащая в первых строках, начиная с фразы «трубным гласом» как будто уходит в россыпь не вполне ясных образов, как в песок.
Впрочем, рассказ о моих сомнениях и читательских трудностях – не более чем реплика в диалоге. Возможно, Евгения Ульянкина сочтёт возможным как-то пояснить ту или иную строку, тот или иной образ – и после её объяснения мне станут ясны собственные невежество и нехватка чуткости. То же, что её подборка ярко талантлива, обаятельна и самобытна-аутентична, не вызывает ни малейшего сомнения. Я с этого начал и рад этим же закончить.
Рецензия 4. Юлия Подлубнова о подборке стихотворений Евгении Ульянкиной
Евгения Ульянкина как автор мне уже известна, ранее я читала ее подборку на портале «Лиterraтура» и, видимо, что-то где-то ещё – по крайней мере, имя осталось в памяти. При этом то, что пишет Ульянкина, заставляет вспомнить игровые стратегии детских поэтов, типа Григория Осткра, затем, работу со словом, например, Геннадия Каневского, затем, немного (или много?) авторов с портала Стихи.ру (там всегда был сегмент, как бы продвинутый в плане конструирования стиха), затем и вовсе поэтов уральской поэтической школы – от Андрея Санникова до Владислава Семенцула. По крайней мере, автор пытается работать в рамках довольно определённой картины мира, зиждущейся на предметности, вещественности и бытовой узнаваемости. Внутреннее движение, в определенном смысле сюжетность, в таких текстах строится на смене визуальных и визуализированных образов, и хорошо если, как в данном случае, непредсказуемой – унылая рутинизированность быта Ульянкиной все же отменяется. Сюда же добавим игровые приёмы, которыми она умело владеет, и получаем почти сформировавшуюся поэтическую технику, убедительный набор инструментов для создания именно поэтической материи. Однако этого обычно мало – не случайно мной были упомянуты детские поэты – очевидные коды инфантильности в стихах Ульянкиной так или иначе должны быть в дальнейшем трансформированы (не обязательно вытеснены!) зрелой решительностью говорения, общей зрелостью мыслящего и ощущающего субъекта.
Подборка стихотворений Евгении Ульянкиной, предложенных к обсуждению:
Евгения Ульянкина. Родилась в 1992 году в Караганде (Казахстан), живёт в Москве. Работает в театральном Центре имени Вс. Мейерхольда. Участница поэтического семинара Алексея Кубрика. Стихи публиковались в журналах «Дружба народов», «Кольцо А», «Литерратура». Соредактор отдела поэзии электронного журнала «Формаслов», ведёт телеграм-канал «поэты первой необходимости».
///
тётка слева смотрит осьминога
мальчик справа держится за воздух
едет едет синенький автобус
через воду через гул и воду
край далёкий свет необратимый
скажешь тоже что-нибудь погромче
ничего не слышно
было время по небу ходили
в час полночный дикие как мыши
праздничные звёзды
не боись такое дело космос
улыбнёмся в дуло как Гагарин
и помашем
///
глушь какая ни лесочка ни реки
только тощие от солнца стебельки
крестики железные жилые парники
я уехал ты уехал мы уе
мы уё мы нехорошие внучата
(были бы солдаты аты баты
родина бы нам вполне)
наступает по соседским по дворам
медленная сорная трава
вспышка справа
брат укроет брата
///
ходит по воздушным половицам
ветер из окна в окно
входит и выходит
правда замечательно выходит
иногда немножечко застрянет
а потом нормально так выходит
трубным гласом
голосом утробным
говорит:
не спи а то застанешь
перемену мест живых и мёртвых
утро нас встречает где придётся
и на том спасибо
///
а если говорить по чесноку
я целый чемодан его припёрла
из города который мне оплакать
каникулы-каракули-кар-лаг
дед масляную допивает юшку
этсамое а ты чего не ешь
ну как не ем глотаю воду с солью
и вашу речь записываю тайно
на валики из мертвенного воска
ну ёлки-палки женя не гони
///
эту песню пусть поют глухие
травы пальцами сухими
мы запишем лучшие слова
муравьишки бабочки грибочки
митингом выходят за права
запятой и точки
а на стыке облачных страниц
лётные учения у птиц
жги оркестр маршевую музу
за её волшебные дела
не для нас та лилия цвела
памятный завязывала узел
жгучие рубашечки плела
///
День хромой вороны, короткой белки,
дождик ломкий и воздух мелкий.
«Шёл бы ты, чувачок залётный,
не то превратишься в лёд»
— говорят они, а вода и правда
так тверда, что почти поёт.
И мотивчик-то ну такой знакомый,
как вернуться домой
из дома.
Все по норам, одни вороны
цык-цык ногой.
///
облако без окон без дверей
медленный убыточный огонь
сном наружу липкие глаза
сядем и похлопаем пилоту
ты чего не дышишь дорогой
маешься чего-то
у твоей берёзы лёгкая слеза
у твоей осины шапка набекрень
твой терновник вот он
