Мария Косовская подготовила интервью со Светланой Владимировной Василенко, писательницей, сценаристкой и Первым секретарем Правления Союза российских писателей. О “Новых амазонках”, феминизме и мире женщины во всем его многообразии, реализме, о писательских нишах и многом другом.
Василенко Светлана Владимировна. Родилась 24 января 1956 г. в военном городе Капустин Яр. В 1983 г. закончила Литературный институт им. Горького, в 1989 г. – Высшие сценарные и режиссерские курсы. В 1988 совместно с Ларисой Ванеевой создали группу женщин-писателей «Новые амазонки», выпустили несколько сборников. Рассказы, повести, романы и стихи опубликованы во множестве литературных журналов. Изданы книги: «Звонкое имя», изд.»Молодая гвардия», М., 1991 г.; «Шамара», изд. «Столица», М., 1991; «Рассказы», изд. «Меценат и мир», Рязань, 1997; «После войны» (в соавторстве с А. Яхнисом), Рязань, 1998 г.; «Русалка с Патриарших прудов», изд. Виктора Гоппе, М., 2000 г.; «Дурочка» изд. «Вагриус», М., 2000 г.; «Дурацкие рассказы», изд-во Виктора Гоппе, М., 2005 г.; «Стихи», изд. «Гуманитарий», М., 2007 г.; «Город за колючей проволокой», изд. «Библиотека «Огонька», М., 2009 г.; «Проза в столбик», изд. «Союз российских писателей», М., 2010 г., «Дневные и утренние размышления о любви», М., 2015, изд. «Союз российских писателей». По сценариям Светланы Василенко поставлены фильмы: «Некрасивая» (по мотивам рассказа Юрия Казакова «Некрасивая» («Мосфильм»,1994 г.), «Шамара»(Киевская студия им. А.Довженко, 1994 г.), «Горячев и другие» (в соавт., «Мосфильм», 1995), «Простые истины» (в соавт., студия им. Горького 2000 г.), докум. фильм «Место» (студия «Человек и время», 2001г.), худ. фильм «Ботинки из Америки» (студия «Глория», Берлин, 2001.), «Котлован» («Случайный взгляд») — по мотивам произведений Андрея Платонова; режиссер Владимир Мирзоев, 2005 год. Первый секретарь Правление Союза российских писателей.
Начать интервью хотелось бы с разговора о творчестве. Думаю, у каждого автора есть своя философия, творческая идеология, может быть даже, литературный манифест. Расскажите, каких принципов Вы придерживаетесь в своей прозе?
Когда я начинала писать, у меня был один принцип – писать о жизни, моей и вокруг меня. Потом этот стиль назвали «черным реализмом», и он возник одновременно в творчестве нескольких авторов: Людмилы Петрушевской, Сергея Каледина и других. Я оказалась в их числе.
Конечно, мне нравилась Петрушевская. Я считаю ее родоначальницей женской современной прозы, хотя она себя никогда не мыслила таковой. Да и мы: я, Лариса Ванеева, Нина Садур, Татьяна Набатникова – будущие «Новые амазонки», учась в Литинституте, не думали, что создаем какую-то женскую литературу. К пониманию этого мы пришли уже в конце 80-х.
Как-то мы с Ларисой Ванеевой случайно встретились в ЦДЛ, зашел разговор о публикациях. Ее не публиковали, меня тоже, как и многих других молодых писательниц. А шла перестройка, и печатали всех, даже матершинников и постмодернистов. Девушки-писательницы вынуждены были работать сторожами и дворниками. И мы неожиданно для себя сделали открытие, что дело не в таланте, а в дискриминации по половому признаку. Нас не публиковали, потому что мы женщины. Тогда мы решили объединиться в группу, которую позже назвали «Новые амазонки» и создать сборник женской прозы.
Первый из сборников назывался «Непомнящая зла», так же, как опубликованная в нем повесть Елены Тарасовой, студентки Литературного института и ученицы Анатолия Кима. У нас было много хороших вариантов для названия сборника, но выбрали именно этот, потому что в своей повести Лена изобразила женщину, с которой происходит нечто странное: у нее выпадают волосы, ногти, она разлагается и стесняется смотреть на себя в зеркало. Из женщины она превращается в фантом. Кстати, на обложке сборника была изображена лысая женщина. Мы поняли, что это многозначный образ, метафора современной женщины в литературе. Потому что традиционно женщин в литературе изображали Наташами Ростовыми, тургеневскими девушками, то есть существами, которые должны нравиться мужчинам. Как бы предполагалось, что женщина предназначена для мужчины. Вот она вышла из ребра Адама и этим ребром должна быть. Но что мы представляем сами по себе? Если женский образ в литературе изменит вектор своего развития? В повести «Непомнящая зла» миф о женщине разлагается вместе с ее плотью. Во второй сборник женской прозы «Новы амазонки» уже вошли и стихи поэтесс, близких нам по духу, пьеса Нины Садур и другие произведения.
А на следующий день после выхода первого сборника в Литературной газете появилась разгромная статья Павла Басинского, который писал, что нет ни женской, ни мужской прозы, а есть плохая и хорошая. Ему довольно резко ответила переводчица и критик из США Елена Гессен. Началась полемика, благодаря которой мы узнали, что в мире женская литература давно и успешно существует.
К нам приезжали исследователи женской литературы, слависты из Германии, Америки, Дании, Швеции. Местом наших встреч стал буфет ЦДЛ, где само наше присутствие казалось вызывающим. Молодых девушек не пускали в ЦДЛ, считалось, что они охотятся на мужчин-писателей. Мы приходили большой шумной компанией и решали творческие задачи: обменивались опытом, составляли сборники, работали над переводами, так как нас начали публиковать в других странах, и просто общались. Именно тогда у нашей группы появилось название «Новые амазонки». Этой же компанией мы ездили по литературным совещаниям, университетам. Многих интересовало, что же такое женская литература. Мы, как умели, рассказывали. Иногда нас приглашали на феминистские конференции на Западе, но там мы выглядели неубедительно, потому что плохо понимали, что такое феминизм. Наше женское творчество некоторые феминистки называли восточным вариантом феминизма. На Западе уже был «унисекс», феминистки стремились к тому, чтобы стереть различия между мужским и женским. Мы же продолжали талдычить, что мы – женщины, у нас особый женский мир, который мы хотим донести до читателей.
Что произошло с сообществом «Новые амазонки». Оно существует?
Да, оно существует. Мы издали много сборников, провели несколько конкурсов. Например, литературный конкурс имени Анны Ахматовой. Хороших произведений оказалось так много, что мы издали два сборника под названием «Я научила женщин говорить». Первый уже стал библиографической редкостью. Мы издали сборник совместно с Ассоциацией журналисток, сопредседателем которой была тогда Надежда Ажгихина, журналист и литератор. В книгу вошли произведения современных и активных женщин, пишущих на стыке прозы и журналистики, которым близки идеи феминизма. Это привнесло, что называется, свежую кровь. В прошлом году мы вместе с Надей Ажгихиной выпустили сборник «Русский женский Декамерон», а в этом – «Дочки-матери».
А как распространяются сборники? Где их можно купить?
Здесь, в Союзе российских писателей или на наших мероприятиях. Мы не умеем распространять. Я сама вожу книги по разным тусовкам.
Как вы относитесь к современному феминизму?
Боюсь, разговор о феминизме заведет нас далеко. Я не теоретик феминизма. Мы практики женской литературы. Я присутствовала на нескольких конференциях, и поняла, что феминизм неоднороден. В разных странах он очень отличается. Скажем, в бывшей Восточной Германии – восточный феминизм, где женственность, образ женщины. Но едешь три часа на поезде, попадаешь в другой университет, и там уже другой феминизм, в котором «унисекс». И есть много других подвидов, волн и направлений, и каждый считает, что он прав. Когда я высказываю свои мысли на этот счет, всегда находится кто-то, кто оценивает: тут верно, здесь не верно. И я понимаю, что вмешиваюсь в чужую область. У меня есть свой феминизм. Он состоит в том, чтобы описать жизнь женской души, женского тела, женщины как таковой. Мир женщины во всем его многообразии. Чтобы это было зафиксировано. Раньше я считала, что нужно создавать реалистическую прозу о своем времени, летопись жизни, которая потом станет историей.
Какие свои произведения Вы имеете в виду?
Рассказы «Хрюша», «Звонкое имя», «Ген смерти», повесть «Шамара», наверное. Рассказ «За сайгаками».
На меня рассказ «За сайгаками» произвел неизгладимое впечатление. Мироощущение женщины передано очень тонко и точно. Но я бы не назвала этот рассказ реализмом.
Психологический реализм, скажем так. В реализме же много всего, он вобрал в себя все современные литературные достижения. И сейчас, если писатель говорит: «я – реалист», это дорогого стоит. Это значит, он пишет нашу реальность, но со всем прозаическим инструментарием 20 и 21 века.
Для моего поколения слово «реализм» долгое время звучало как оскорбление.
В 90-х это действительно было оскорбление. Потому что постмодернизм стал мейнстримом. Вот казалось бы, что может сказать читателю человек, который пишет непонятно. Но, как выяснилось, читатель устал от реализма. Критики говорили мне в лицо: «Вас нет. Вы пишете, а вас уже нет». От этого, конечно, опускались руки. Многим талантливым авторам приходилось писать в стиле постмодернизма, иначе их не принимали. Они ломали свой тонкий реалистический дар и писали какие-то странные тексты на потребу дня.
Мы решили сопротивляться этому. Олег Павлов, я, Павел Басинский, Алексей Варламов, Владислав Отрошенко и Михаил Тарковский. Мы поняли, что нужно противодействовать этой тенденции, иначе русская литература будет уничтожена. Мы определили себя как «новые реалисты». Это было еще до нашей женской истории, в восемьдесят шестом году.
Позже появились молодые и талантливые писатели: Сенчин, Прилепин, Шаргунов, Садулаев и еще несколько человек. Не зная о нашей группе, созданной в 80-х, они в точности повторили нас в 2000-х. Любопытно, что среди них совсем не было женщин. В нашем сообществе я была одна.
Честно сказать, мне было не по себе в чисто мужской компании. Женская творческая среда оказалась для меня более продуктивной. Возможно, я не права, но женщины мягче, не способны ненавидеть друг друга, им не нужна иерархия, в них меньше честолюбия и нет необходимости быть начальником над другими. У нас все было демократичней, никто не старался перетянуть одеяло на себя, утверждая, что я больше сделал.
Как Вы думаете, нужно ли писателю для успеха честолюбие?
Нужно. Но оно же может и разрушить. Я знаю это по себе. У меня были периоды острого тщеславия, когда казалось, что я – центр мира. Меня вылечила фраза одной известной писательницы. Мы тогда сидели с Ниной Садур у нее в коммуналке на Вспольном переулке, пришла эта писательница и сказала: «А вы знаете Татьяну Толстую?». Мы не знали. У нее тогда вышло два первых рассказа в журнале «Октябрь». «Татьяна Толстая далеко пойдет, – сказала эта известная писательница. – Она нашла свою нишу». «Какую еще нишу? – спрашиваю я. «Это петербуржские бабушки – дворянки, бывшие графини, эти старички, бывшие князья. И столько этих чудиков в Петербурге, что можно описывать всю жизнь. А описывать она умеет».
Мне стало обидно. Как же так? «Разве у Достоевского была своя ниша? А у Толстого?»
«У каждого писателя есть ниша», – сказала известная писательница – У меня – московское коммуналки, с хамством, с нахальными жителями». Я спрашиваю: «А у меня?» «У вас – Капустин Яр, военный городок». Я внутренне воспротивилась ее словам. Ходила и размышляла сама с собой, как же так, писатель – это же целая вселенная! А тут какая-то ниша.
Второй раз я пережила похожую ситуацию во время съемок фильма по моей повести «Шамара». Сценарий тоже писала я. Фильм снимался на Киевской студии имени Довженко, творческим объединением «Талисман». Его возглавлял Роман Балаян. Прочитав сценарий, он сказал: «Здесь нет земли». «Что за земля?» – не поняла я. «Придумайте землю своему произведению». А я приехала в Киев, чтобы подписать договор на сценарий и уехать, но получалось, что я должна что-то дописывать, и вообще, менять основу. И тут я вспомнила, как в 1972 году сидела пять дней в холерном изоляторе – обсерваторе, – так это называлось – в астраханской степи под Капустиным Яром. Тогда началась эпидемия холеры, как сейчас коронавируса, но более локально: Одесса, Астрахань, Керчь и близлежащие регионы. А у нас под Капустиным Яром освободили гостиницу для офицеров на ракетной площадке и там сделали карантинную зону. И я вспомнила эти дни.
Во времена Пушкина была холера, когда он сидел в Нижегородской губернии и писал «Пир во время чумы». Это ощущение пира во время чумы, когда рядом зараза, а может быть даже смерть, а мы все вместе в этом общежитии-гостинице, и настолько объединены. Такое запоминается. Я сказала Балаяну, что действие фильма должно происходить в городе, закрытом из-за холеры. И, собственно, в фильме это ощущение есть.
Но в повести этого нет?
В повести нет. Это уже в сценарии, причем в сценарии режиссерском, который сделала, Наташа Андрейченко, она переосмыслила мою идею, углубила ее.
Как можно посмотреть этот фильм?
Надо в Киев ехать. Недавно была премьера, через двадцать лет, даже больше. Меня не пригласили. Я узнала из Фейсбука. Жаль, я бы с удовольствием поехала, интересно было бы посмотреть на реакцию зрителей. Фильм абсолютно гениальный.
Вы говорили о нише писателя.
Да. Иногда мне приходят такие мысли, что я пишу, допустим, роман, есть у меня не то что задумки, а уже наработки, и многое сделано. А потом вдруг вижу, что не туда иду, что отхожу от себя, от своей правды «капустиноярской». Для меня военный ракетный город, где я родилась, Капустин Яр – модель мира, в нем есть все: история, характер, люди, философия, юмор – все. И когда забредешь куда-нибудь не на свою делянку, которая, может, и интересная, но появляется ощущение, что занята не тем, что твоя задача – по кирпичику возводить ту вселенную, которую начала строить изначально.
В Ваших рассказах несколько сквозных тем и образов, которые появляются от произведения к произведению: дурочка, то беременная, то глухая, тетка Харыта, тема апокалипсиса, ядреная война. Все это создает вселенную. И сюжет «Дурочки» – рождение нового мира, спасение от ядерной войны – это потрясающе. В повести очень сильна христианская тематика. Как Вы относитесь к христианству, к религии? Ведь Капустин Яр – это город ученых-атеистов, и Вы там выросли.
Я тоже была атеисткой. Но меня всегда интересовала тема смерти. В детстве я всем задавала вопрос, что будет после смерти. И никто не мог мне ответить. В религии ведь два основных вопроса – жизнь и смерть: откуда мы пришли и куда уходим. Но вот в 1962 году во время Карибского кризиса, когда нас, детей, вывезли в степь, потому что были уверены, что начнется ядерная война, и по нашему городу будут нанесены первые удары, это сидение в степи, когда все, в том числе взрослые, ждали смерти, это меня потрясло, это запомнилось. Мне было шесть лет, возраст, когда ребенок уже все понимает.
Вы тогда действительно думали, что умрете?
Конечно, а как же? Даже сейчас, когда читаешь о Карибском кризисе документы, понимаешь, что должно было произойти нечто фантастическое, что предотвратило ту ядерную войну. Мы, дети, слышали разговоры взрослых, а они разговаривали о том, что мы все погибнем. Гражданские люди, которые здесь жили, может и не знали, но те, кто имел непосредственное отношение к ракетам, понимали четко. Все уже были готовы к уничтожению, но кто-то или что-то спасло мир. Может быть, его спас Бог?
Недавно умер Язов, бывший министр обороны СССР, тот человек, который привез на Кубу ракеты. И в газете вместе с некрологом было его интервью, в котором он говорил, как был удивлен, что война не началась тогда.
И вот это ощущение, что тебя сейчас убьют, не мир даже, а тебя – это самый страшный момент, который может пережить ребенок. Я этот ужас запомнила. Толстой пережил свой Арзамасский ужас в сорок один год, Достоевского чуть не казнили, когда ему было двадцать восемь. Представьте, когда это переживает ребенок? После такого ты, может, атеист, и все же не атеист, как бы не говорили тебе в школе, что бога нет, что ты – октябренок, ты – пионерка, ты – комсомолка. Но личный опыт, который не всем дан, говорит о том, что есть нечто большее. Иначе, собственно, не стоило бы и писать.
Сколько Вам было, когда вы начали писать?
Как только научилась, где-то семь. Через год после тех событий я написала свое первое стихотворение, потом перешла на прозу, если можно так сказать. Скорее это были сочинения на вольную тему, я писала какие-то рассказы, а учителя оставляли их себе. До сих пор, при встрече рассказывают, что, вот, у меня лежит твое сочинение.
Получается, что Капустин Яр – это Ваша ниша? Ваша вселенная?
Да, наверное. Мне кажется, что когда я попадаю на эту свою «землю», я пишу в особом состоянии. Другие вещи, из другой материи, не вызывают во мне такого сильного озарения. Но Капустин Яр уже написан в разных обличиях. И я больше не то чтобы не хочу о нем писать, не могу. Нет того вдохновения, ярости, с которой я писала. Начала писать стихи, издала книгу стихов «Проза в столбик». Самое интересное, что для этих стихов в прозе нужно другое вдохновение, оно какое-то необычное, высокое, вертикальное, скажем так.
А расскажите, как Вы начали писать сценарии?
Я закончила Высшие сценарные курсы. Мне очень хотелось писать для кино. Не знаю почему. Мне казалось, что мы можем совершить какой-то прорыв, создать новый русский кинематограф. И весь наш курс был примерно так же настроен. А осуществил мечту всего курса один человек – Алексей Балабанов, он взял и снял это русское кино.
Он тоже был в вашей группе?
Да. И Сельянов Сережа, который распознал в нем гения и стал его продюсером. И хотя Сережа сам снимал прекрасные фильмы, он принял решение заняться поиском денег и организацией съемок фильмов Балабанова. Но сколько Алексей Балабанов успел сделать!
А литературную деятельность Вы тогда оставили?
В литературном мире мне тогда стало неприятно. Началась перестройка, и в Союзе писателей, где все дружили, началось разделение и раздоры. И тот, кто был мне лучшим другом, оказался на другой стороне. Мы вышли из Cоюза писателей СССР. Создали свой союз, сначала Союз писателей Москвы. Но подобный раскол происходил и в других городах. В Калининграде, Петербурге, Красноярске, Иркутске. Так, собственно, и возник Союз российских писателей. Люди моего поколения, которые всё это видели, помнят, что это было ужасно. Они сжигали чучело Евтушенко здесь, во дворе Союза писателей. А Евтушенко ходил с походом на Комсомольский проспект, чтобы тех оттуда выкурить. В общем, много чего было. И эта история пока не забыта.
Многим молодым литераторам она не известна. Поэтому так удивляет, когда нас заставляют выбрать какой-то из союзов. Для меня, например, это выбор не между идеологиями, а между людьми. И там и там есть хорошие люди.
Возможно, мы к вам, молодым, несправедливы. Вы уже не хотите бороться друг с другом, а мы продолжаем эту борьбу. Почему? Потому что разошлись слишком сильно.
Давайте поговорим про сегодняшнюю деятельность Союза российских писателей. Как он сейчас существует, какие есть мероприятия, какова общая стратегия?
Нам с самого основания Союза хотелось, чтобы у нас было товарищество, чтобы он был устроен по-новому, не как предыдущий, без начальников, перед которыми все трепещут. Мы даже названия брали другие. Скажем, если у всех президиумы, то у нас координационный совет. Если у всех председатель, то у нас со-председатели. И моя должность, хоть я и называюсь первый секретарь, исполнительная. Надо мной пять со-председателей: Юрий Кублановский, Михаил Кураев, Николай Шамсутдинов, Арсен Титов и Глушкин Олег.
Решения принимаются коллегиально?
Да. Решения принимают большинством. Если возникает вопрос, я должна собрать правление. И поскольку мы все-таки творческий союз, то решение часто оказываются очень творческими.
А какие требования вы предъявляете к членам союза? Должен ли он ходить на собрания? Или что нужно делать?
Если человек состоит в союзе, значит он – писатель. Он может сидеть и писать, может не ходить на собрания, может ходить, может голосовать, может не голосовать. Мы все люди творческие. Если один обуреваем общественной деятельностью, пусть он на себя берет организационные вопросы, потому что для него это естественно. А другой не может, потому что социофоб, он сидит и пишет. Самое главное, конечно, это книги. Наша деятельность заключалась в том, чтобы продвигать в Министерстве культуры идею развития литературы, публикации книг писателей.
Скажем, нужны были стипендии для издания книг, мы шли в Министерство, выпрашивали, бились, чтобы они были больше, чтобы количество стипендий было больше. Потому что каждая стипендия – это книга. Книга для писателя – самое важное. Без союза он и так все напишет, но союз поможет опубликовать. Да, есть интернет, есть издательства. И человек, обладающий определенным талантом и силой характера, может пробиться сам. Но это в Москве, в Питере или таких крупных городах, как Екатеринбург или Красноярск. В провинции это сложно. Там часто даже не с кем поговорить о творчестве. И надо быть Захаром Прилепиным или Алексеем Ивановым, чтобы из провинции выйти на общероссийский уровень. Есть города, как Астрахань, Волгоград, Оренбург, Рязань, Калуга, Владимир, в которых существует своя литературная жизнь. Я ездила по городам, чтобы узнать, что писателям важно. Им нужно опубликоваться, например, в «Новом мире». Но там уже сложился свой писательский круг, издательский портфель. И в «Новом мире», и в «Знамени», и в журнале «Октябрь». И новых разглядывают под увеличительным стеклом. Поэтому нужно издавать свой журнал, альманах, что мы и делаем.
У нас два альманаха. «Паровоз», где мы печатаем поэзию. Этот альманах устроен как поезд, где в каждом вагоне едут поэты. Этот необычный поезд едет по России, открывая читателю стихи поэтов, живущих в провинции. В дополнение к ним иногда выходят так называемые «спецномера»: уральский, сибирский, московский, военный, сейчас выходит питерский. Второй альманах – «Лед и пламень». Он литературно-художественный. Там и проза, и поэзия, и даже живопись. Мы публикуем в нем произведения молодых писателей по итогам каких-нибудь семинаров. Вот как вас, участников Волошинского фестиваля и семинара прозы. До этого был семинар «Мы выросли в России», который проходил в Оренбурге. В рамках этого семинара ездим в село Аксаково, где Аксаков ребенком услышал сказку про аленький цветочек и записал ее уже будучи взрослым. Лучшим на семинарах мы вручаем награды и сертификаты на стипендию на публикацию книги. Когда книга выходит, мы принимаем этого писателя в союз.
Также совместно с литературными музеями и творческими вузами России проводим литературные конкурсы: Тютчевский конкурс «Мыслящий тростник» в Доме-музее Ф.И. Тютчева в Овстуге Брянской области, Тургеневский конкурс «Бежин луг» в Доме-музее И.С. Тургенева в Спасском-Лутовинове Орловской области, Чеховский конкурс «Краткость – сестра таланта» в Ялте в Доме-музее им. А.П. Чехова, Крымский литературный конкурс им. Владимира Коробова в Ялте, Лермонтовский конкурс «Белеет парус одинокий» в Дом-музее М.Ю. Лермонтова в Тарханах Пензенской области, литературный конкурс С.Н. Сергеева-Ценского «Преображение человека» в Доме-музее С.Н. Сергеева-Ценского в селе Преображенье Рассказовского района Тамбовской области и литературный конкурс А.В. Жигулина в Воронеже. В этом году проводим еще конкурс «Линия фронта», посвященный 75-летию Победы. Это конкурс произведений о Великой Отечественной войне.
А есть какие-то регулярные семинары?
Да. Недавно в Чеховской библиотеке (Москва) начал работать «Литературный клуб Союза российских писателей», где каждую неделю по вторникам проводятся семинары поэзии и прозы. Им руководят Геннадий Калашников и Александр Евсюков, а также Виктория Чембарцева. Это стало возможно благодаря директору Чеховского культурного центра Елене Пахомовой. Сейчас, в дни карантина, семинары проводятся в режиме онлайн. Так же в Москве с недавнего времени ведет литературные семинары под эгидой Союза российских писателей прозаик и психолог Дмитрий Стахов.
Марина Кулакова в Нижнем Новгороде вот уж много лет возглавляет творческое объединение для юных писателей «Светлояр русской словесности». Они выпускают журнал с тем ж названием, путешествуют по литературным и историко-культурным местам России. В Орле работает организация «Глубинка», которая совместно с нашим Орловским региональным отделением СРП печатает книги молодых.
Мероприятий много. И в Москве, и в регионах. Екатеринбург, Челябинск. На Урале Союз писателей России и Союз российских писателей объединились в Ассоциацию Писателей Урала. Они проводят вместе совещания молодых писателей в городе Каменске-Уральском. В Сибири проводится фестиваль «КУБ», расшифровывается как «книга, ум, будущее», проводит его Дом Искусств. Мероприятия разнообразны. Например, в рамках Волошинского фестиваля – одного из старейших литературных фестивалей в Коктебеле, отцом-основателем и бессменным организатором которого является поэт и культуртрегер Андрей Коровин, проводятся семинары прозы, поэзии и драматургии. В Магнитогорске проводится прекрасный литературно-кинематографический конкурс поэтических видеоклипов «Видеостихия». В каждом городе, в каждом регионе – своя фишка. В Вологде проводится фестиваль «Плюсовая поэзия». В Питере – поэтический фестиваль «Петербургские мосты». В Калининграде уже несколько лет проводится литературный фестиваль-конкурс «Русский Гофман». В Ставрополе – Форум творческих союзов «Белая акация», куда съезжаются представители всех творческих союзов – писатели, художники, композиторы. В Татарстане – в Набережных Челнах и Елабуге – ежегодно проходят мероприятия, посвященные памяти Марины Цветаевой. В Калуге был организован конкурс произведений для детей «Детское время». И так далее. Единственное, чего мы не делаем, а надо бы, не продвигаем изданные книги. У нас нет никакого промоушена. А книги интересные. Приходил недавно торговец редкими книгами, скупал у нас все подряд. Сказал, что у нас совершенно необычные книги, таких больше нигде нет. Они действительно штучные, потому что тираж обычно 200-300 экземпляров.
Я пыталась найти сборники “Новых Амазонок”. Невозможно купить. Мы же привыкли, что всегда все есть на Литресе или на Озоне. Вы не планируете начать сотрудничество с Озон?
Пока некому этим заниматься. Надеюсь, скоро в библиотеках все оцифруется, и можно будет найти в сети. У некоторых писателей, которых мы опубликовали, вторые книги были тут же выпущены в крупных издательствах: у Арины Обух, у Аглаи Набатниковой. По-сути, тираж 200 штук существует на правах рукописи. Это как самиздат.
Но при этом есть гарантия качества. Вы же их отбираете.
Да, конечно. Эти книги можно подавать на премии. На «Большую книгу», «Ясную поляну», «Нацбест». Мы с радостью даем рекомендательные письма. Роман Михеенков опубликовал книгу на стипендию, она попала в лонг-лист «Большой книги». Для первой книги это замечательно. И появляется шанс быть замеченным крупными издательствами. Мы сотрудничаем с Литературным институтом, с ВГИКОМ, с ГИТИСом и другими творческими вузами страны. И как я уже говорила, проводим литературные конкурсы, по итогам которых отбираем произведения молодых писателей для публикации.
А где можно узнавать об этих конкурсах?
Обычно мы публикуем информацию на сайте Союза (www.writers.ru). А если вы состоите в Союзе, то получаете рассылку со всеми новостями и положениями о конкурсах. По итогам каждого конкурса выходит сборник. Сейчас мы готовим книгу военной прозы и поэзии «Линия фронта».
При таком объеме общественно-полезной работы Вы успеваете что-то писать?
Ой, нет. Я мало пишу, короткие рассказы, все короче и короче. Либо стихи.
На длинные вещи нет времени?
Чтобы написать длинное, нужно сосредоточиться. Я помню, что никак не могла закончить «Дурочку», все время работала в Союзе. Мне пришлось взять отпуск за свой счет, чтобы ее дописать. Но тогда у меня был заместитель – поэтесса Людмила Абаева. А сейчас оставить некого, чтобы в отпуск уйти.
С одной стороны, я рада, что Вы много делаете для начинающих авторов, поддерживаете их. А с другой стороны мне, как читателю, хотелось бы, чтобы Вы еще что-то написали.
Да, мне тоже хотелось бы. Надеюсь, что я все-таки как-то распределю свое время. Раньше я одновременно писала прозу, снимала кино и работала в Союзе. В 2005 году сказала сама себе, что я не могу больше заниматься кино, оно отнимает слишком много времени и сил. Хотя, на это были и другие причины, связанные со съемками фильма по повести Платонова «Котлован». Потом мне предлагали писать сценарии, но я отказывалась, так как решила, что не могу сидеть на трех стульях, надо хотя бы на двух (смеется).
Я хочу спросить про конкретный рассказ, который произвел на меня самое сильное впечатление – «Ген смерти». Расскажите, как он был написан. Ведь это же невозможно выдумать.
Вы знаете, все выдумано. Вообще, иногда ко мне приходят герои. Вот, скажем, дурочка пришла. Я была в Америке, в творческом лагере, писала фантастический роман, который до сих пор пишу. Но по ночам ко мне стала приходить девочка. Она была требовательна. А на нашей улице в Капустином Яре действительно жила такая Надька, с которой я дружила. Она приходила и приходила. Я забросила роман и стала писать «Дурочку».
Рассказ «Ген смерти» я написала так же. Ко мне стала приходить женщина. Мама моей подруги, тетя Римма. Она повесилась. И мама мне рассказывала, что она делала аборт, и умерла бездетная. Это поколение послевоенных девушек, все они делали аборты, потому что тогда было стыдно родить одной, без мужа. У мамы было несколько таких бездетных подруг. Нас с мамой отец бросил, и нас осуждали. Я помню это осуждение, потому что тогда неполная семья была редкостью. Разводились мало. Если у кого-то из мужчин появлялась любовница, жена шла в партком. Партия была как католическая церковь, не разрешала разводиться. Во всяком случае, в нашем военном городке мужчина терял чины, все терял, если разводился. Ну и папа уехал от нас, когда ему было тридцать пять лет.
Куда он уехал?
В Ригу. У него была там женщина, с которой, видимо, были отношения. Она ему все время писала. Я езжу время от времени в Ригу, на его могилу и к его вдове. Ей 90 лет, она еще жива. Очень бодрая и энергичная, тетя Катя. А тетю Римму я очень любила, она была веселая, всегда танцевала и носила желтое платье в черный горох. А потом повесилась. И, видимо, эта тетя Римма под видом Тамары стала ко мне приходить, как та дурочка. Придет, и говорит, говорит. Это было сумасшествие. Говорят, что именно так сходят с ума.
И еще один эпизод был, ко мне приехала подружка Нинка и рассказала, что сделала аборт. Меня это поразило. Потому что она любила мужа, у них все было хорошо. Я говорю: «Зачем? Ты с ума сошла?» А она, мол, еще рано. И я решила написать дидактический рассказ для нее. У меня многие вещи написаны для конкретных людей. Я так, собственно, и начинала писать уже в сознательном возрасте. Дочь соседки бросила родителей и уехала во Владивосток, обиделась, что ей родители денег не дали, а брату дали. Мать семь лет не знала, где дочь. Тетя Вера так плакала. И я написала повесть, как ее родители живут, как хорошо у нас. И она приехала. Меня поразило, что я могу своими произведениями воздействовать на людей, на конкретного человека. И для подруги Нинки я решила написать рассказ «Ген смерти». Он первоначально был короче. Я отправила ей. И она впоследствии родила четверых детей. То есть – вот награда для писателя, что нравственный посыл работает.
У рассказа два варианта, я то один публикую, то второй. Первый вариант короче. Во втором варианте много монолога Тамары, той женщины, которая приходила. Я когда первый вариант опубликовала, она стала не просто приходить, но и диктовать. Я вскакивала, записывала на каких-то огрызках, потом утром собирала это все, и появился второй вариант. Это длилось около полугода. И когда я закончила, она успокоилась. Ей понравился рассказ. Мне кажется, это тетя Римма, повесившаяся, меня взбудоражила. Поэтому героиня имеет такое имя: Тамара, Римма. Я хотела слишком много вложить в этот рассказ. Там много историй в одном. Может поэтому вы так на него запали.
Беседовала Мария Косовская
Косовская Мария Геннадьевна родилась в 1979 году в Москве, детство провела в городе Веневе Тульской области. Первое образование – Московский Горный Университет. Второе – Литературный институт им. Горького. Публиковалась в альманахах «Тверской бульвар» и «Лед и пламень», литературных журналах «Литературная учеба», «Волга», «Сибирские огни», «Гостиный двор», «Бельские просторы», в интернет-журналах «Кольцо А», «Лиterraтура», «ТЕКСТ.express», «Сетевая словесность», «Литературный оверлок», «Формаслов» и других.
