Короткие стихи Марины Цветаевой о любви являются прямым отражением её натуры – мятежной, непримиримой с земными условностями, противоречивой и безмерной. Любовные лики поэтессы очень разные, иногда находящиеся на противоположных полюсах: от безграничной привязанности, одержимости до презрения и гнева нередко подать рукой.
Марина Ивановна Цветаева, русская поэтесса, родилась в Москве 26 сентября (8 октября) 1892 года. Ее отец был профессором университета, мать – пианисткой. Творческая биография Цветаевой пополнилась первыми стихами еще в возрасте шести лет. Первое образование получила в Москве в частной женской гимназии, затем обучалась в пансионах Швейцарии, Германии, Франции. После смерти матери Марина и ее брат и две сестры воспитывались отцом, который старался дать детям хорошее образование. Первый сборник стихотворений Цветаевой был опубликован в 1910 году («Вечерний альбом»). Уже тогда на творчество Цветаевой обратили внимание знаменитые Валерий Брюсов, Максимилиан Волошин и Николай Гумилёв.
Почти всегда ее поэзия – предельное откровение с читателем и «вскрытие жил неостановимо». Любовь – всепоглощающая страсть, живущая в сердце Марины, может сравниться только со жгучими лучами солнца: и неизвестно, какое из солнц остынет раньше:
Два солнца стынут, — о Господи, пощади! —
Одно — на небе, другое — в моей груди.
Как эти солнца, — прощу ли себе сама?-
Как эти солнца сводили меня с ума!
И оба стынут — не больно от их лучей!
И то остынет первым, что горячей.
Раннее творчество Цветаевой 1914-1916 годов проникнуто темой порочной, запретной любви, связанной с именем близкой подруги Марины Софии Парнок. Они встретились в 1914 году – Цветаевой в то время было 22 года, и у неё были муж и маленькая дочь Ариадна, а София Парнок оказалась на 9 лет старше. И всё же вспыхивает обоюдная страсть, переродившаяся в замечательный цикл стихов:
Есть имена, как душные цветы,
И взгляды есть, как пляшущее пламя…
Есть темные извилистые рты
С глубокими и влажными углами.
Есть женщины. — Их волосы, как шлем,
Их веер пахнет гибельно и тонко.
Им тридцать лет. — Зачем тебе, зачем
Моя душа спартанского ребенка?
Цветаева и Парнок расстались в 1916 году. Отношения с Софией Марина охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году поэтесса, подытоживая, напишет: «Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное – какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное – какая скука!»
На известие о смерти подруги Цветаева отреагировала бесстрастно: «Ну и что, что она умерла? Не обязательно умирать, чтобы умереть».
Хочу у зеркала, где муть
И сон туманящий,
Я выпытать — куда Вам путь
И где пристанище.
Я вижу: мачта корабля,
И Вы — на палубе…
Вы — в дыме поезда… Поля
В вечерней жалобе —
Вечерние поля в росе,
Над ними — вороны…
— Благословляю Вас на все
Четыре стороны!
Цветаева, как бы ни тяжело ей было расставаться с прежними увлечениями, всегда оставалась поэтом, чья душа распята между любовью земной и небесной, и в то время, как одни лица сменялись другими в бесконечной череде новых знакомств, неизменной оставалась любовь к поэзии – главному кумиру и божеству Марины:
Лежат они, написанные наспех,
Тяжелые от горечи и нег.
Между любовью и любовью распят
Мой миг, мой час, мой день, мой год, мой век
И слышу я, что где-то в мире — грозы,
Что амазонок копья блещут вновь.
— А я пера не удержу! — Две розы
Сердечную мне высосали кровь.
Будучи поэтом до мозга костей, Цветаева отдавалась чувству всецело, но была неизменно требовательна к своему новому избраннику. Был у неё роман с Петром Эфроном – братом мужа, за которым она ухаживала во время его болезни туберкулёзом. Тяжело переживающий это Сергей уезжает на фронт, где воюет за «белых» и в итоге эмигрирует из России. А Цветаева увлекается Парнок, о которой уже шла речь. Однако даже подобное непостоянство в личных привязанностях поэтессы можно объяснить одним удивительным свойством её души: близость тел для неё значила меньше, чем близость душ. Точнее, с близости душ всё начиналось, а иначе и быть не могло:
И взглянул, как в первые раза
Не глядят.
Черные глаза глотнули взгляд.
Вскинула ресницы и стою.
— Что, — светла? —
Не скажу, что выпита до тла.
Всё до капли поглотил зрачок.
И стою.
И течет твоя душа в мою.
Каждое любовное стихотворение Цветаевой – это её лирический дневник, душевное откровение, вплоть до описания самых личных, интимных переживаний. Например, бессонная страстная ночь, следы которой остаются на теле и в глазах героини. В такие минуты мир кажется совершенно другим – ярким и как будто потусторонним. А может быть всё дело в той блаженной усталости, которая наступает после сильнейшего эмоционального подъёма:
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим,— ничьим,
В медленных жилах еще занывают стрелы,
И улыбаешься людям, как серафим.
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубоко равнодушен и враг и друг.
Целая радуга в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик,— и от темной ночи
Только одно темнеет у нас — глаза.
Любовь невозможна без ревности, и Цветаеву не миновала эта участь. Самая большая и трудная любовь её жизни – Никодим Акимович Плуцер-Сарна (1883 – 1944), о котором мало что известно кроме того, что он был женат. Черноволосый красавец-аристократ, окончивший лейпцигский университет, защитивший докторскую диссертацию по экономике, изданную в Германии на немецком языке. В 1910 году он приехал в Россию в качестве агента одной берлинской фирмы. С сестрами Цветаевыми его познакомил в 1915 году друг – Маврикий Александрович Минц (1886-1917), ставший вскоре мужем младшей из сестер – Анастасии. Кстати, Маврикию Минцу посвящено знаменитое цветаевское стихотворение «Мне нравится, что Вы больны не мной…».
А вот своей сопернице – супруге Никодима, Цветаева посвятила следующее стихотворение:
Соперница, а я к тебе приду
Когда — нибудь, такою ночью лунной,
Когда лягушки воют на пруду
И женщины от жалости безумны.
И, умиляясь на биенье век
И на ревнивые твои ресницы,
Скажу тебе, что я — не человек,
А только сон, который только снится.
И я скажу: — Утешь меня, утешь,
Мне кто-то в сердце забивает гвозди!
И я скажу тебе, что ветер — свеж,
Что горячи — над головою — звезды…
Горечь и страсть, верность и ревность уживались не только в душе Цветаевой, но и в её поэтических строках, где она, персонифицируя абстрактные категории чувств, обращается к ним как к своим подругам, союзницам, единомышленницам. Героиня не боится «окончательнее пасть» – напротив, в этом извечном искусе ей видится залог полноты жизни:
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
Я от горечи — целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи — другую
Ночью за руку ведешь.
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
Но любовь для поэтессы – это не только зона абсолютной вседозволенности, это ещё и тихий приют, где можно укрыться от житейских бурь, людского безумия и разочарования. Как «всеобщее развержение умов» и всеобщее безумие Цветаева восприняла революцию. Поэтому, пугаясь чуждого ей мира, спасаясь от глубокой душевной драмы, поэтесса хочет только одного: как ребёнок, тихо и безмятежно уснуть на груди возлюбленного:
Мировое началось во мгле кочевье:
Это бродят по ночной земле — деревья,
Это бродят золотым вином — гроздья,
Это странствуют из дома в дом — звезды,
Это реки начинают путь — вспять!
И мне хочется к тебе на грудь — спать.
На долю Цветаевой выпало много жизненных испытаний – от предательства любимых до потери собственной родины. Её голос, порой трагический и безысходный, начинает звучать как сталь, когда гнев одерживает верх над страстью, а любящая женщина превращается в амазонку, орлеанскую деву:
Любовь! Любовь! Куда ушла ты?
– Оставила свой дом богатый,
Надела воинские латы.
– Я стала Голосом и Гневом,
Я стала Орлеанской Девой.
Любовь без взаимности, любовь-лицемерие, когда вынуждена жить с одним, а тоскуешь по другому – по Цветаевой, страшная и непосильная ноша, «каменные горы на груди того, кто должен вниз». Особенно если ты – поэт, чья душа чутко откликается на любую ложь, на малейшую фальшь. Это горе неизбывно, но и с ним Цветаева, отвергнутая сиюминутными поклонниками и чужими мужьями, была знакома не понаслышке. Здесь высокое чувство становится вселенской тоской, кликушеским причитанием, песней чёрного лебедя:
Ночи без любимого — и ночи
С нелюбимым, и большие звезды
Над горячей головой, и руки,
Простирающиеся к Тому —
Кто от века не был — и не будет,
Кто не может быть — и должен быть.
И слеза ребенка по герою,
И слеза героя по ребенку,
И большие каменные горы
На груди того, кто должен — вниз…
Знаю всё, что было, всё, что будет,
Знаю всю глухонемую тайну,
Что на темном, на косноязычном
Языке людском зовется — Жизнь.
Любящая и ненавидящая, капризная и покорная, верная и непостоянная, страстная и равнодушная, Цветаева сама была воплощённой любовью – без берегов и границ, без страхов и запретов. Потому что жизнь даётся один раз – и она должна быть яркой и неповторимой, единственной в своём роде:
Шампанское вероломно,
А все ж наливай и пей!
Без розовых без цепей
Наспишься в могиле темной!
Ты мне не жених, не муж,
Твоя голова в тумане…
А вечно одну и ту ж —
Пусть любит герой в романе.
Можно обвинять Цветаеву в греховности и непостоянстве, можно уличать её в порочности земных увлечений, но перед своим читателем она предстаёт как перед исповедником, ничего не скрывая и не утаивая. Она до предельной душевной наготы откровенна и чиста, а её неизменные адвокаты – её стихи и книги – святые альковы её души.
А напоследок приведем посвящение Цветаевой современного поэта Романа Смирнова:
А стоит ли дальше, а нужно ли
искать этой жизни резон?
Уходит дорога зауженно,
спускается за горизонт.
Эй, ворон, чего начертил ещё?!
В ночи не видать ни черта!
За мной, мои сёстры, в чистилище, –
гордыня, тщета, нищета!
Не первая и не последняя,
меняя простор на постой,
в закатный придел поселения
вхожу прихожанкой простой.
А если в землицу ложиться мне,
то так, чтоб «ищи-не ищи».
Покроет Россию божницами
души переломленный щит.
Не выла в бреду и не плакала,
бродя меж берёз и осин.
Прольются дожди над Елабугой,
слезами пойдут по Руси
и вымоют долгими ливнями,
и вымолят сотни Марин,
пока будут ждать терпеливые,
бумажные «церкви» мои.
(Роман Смирнов)
