Если бы джаз мог превратиться в текст, то это был бы текст Алексея Остудина. Рассказчик свободен, смел, внезапен и по-хорошему нахален — его голосу подчиняется многое, если не все. Кажется, ты знал всегда, что “губой примёрзла к берегу река”, что месяц “плавает по небу, как курсор”, что “тишину шнурует белка”, но нет, это придумал другой, поэт, умеющий приручить страх перед водородной бомбой, сравнив ее с одуванчиком. Щедрость определений завораживает, но стоит быть осторожнее — за звоном и блеском (о, эта переливчатая звукопись!) скрывается колючая правда человека, который в детстве считал, что умрет, а теперь вот не знает. В такие стихи влюбляешься. Влюбляйтесь.
Евгения Джен Баранова
Алексей Игоревич Остудин родился в Казани 27 июня 1962 года, учился в Казанском государственном университете на филологическом факультете 1985-1990 гг., на Высших литературные курсах при Литинституте им. М. Горького 1991-1993 гг. Публиковался с 1978 года в советских журналах и газетах. Выпустил восемь книг стихотворений в издательствах Харькова, Киева, Петербурга, Москвы и Казани.
Алексей Остудин // Хрустальная люстра над полем
Дым и рым
Зима — как штукатурка — с потолка:
повсюду гипс рассыпан и размазан,
губой примёрзла к берегу река,
и полынья мерцает щучьим глазом,
позёмка брызжет кашей просяной,
рябины куст синицами изгвоздан,
сквозь острый воздух именно зимой
виднее обезжиренные звёзды,
а ты большой и больше не шалишь,
а там, в овраге, лежбище Прокруста,
сама с себя расщелинами лыж
скользит гора, опухшая от хруста,
валежника навяжешь второпях,
где, гнёздами вороньими патлаты,
осины держат стужу на ветвях,
облезлые, как старые домкраты,
пока луна не выгнулась дугой,
уснёшь в избе, вдали от глаз недобрых,
не разобрав, чей почерк над трубой —
шифровка или Пушкина автограф.
Фонарик
Светил против солнца, поэтому фокус нестойкий,
прикуплен по случаю, ржавый, как выпачкан йодом,
на рынке блошином, а мог бы пропасть на помойке,
фонарик-фонарик, нельзя быть таким идиодом,
гори всё огнём, эти звёзды — твои антиподы
на Млечном пути пол-литрового деда Можая,
по спящему лесу туристских костров пароходы
плывут вдоль реки, на познание скорбь умножая,
проверишь в заначке количество реинкарнаций,
одну для себя оставлял ещё хитрый патриций,
как много тщеты и за что бы не стоило браться,
а было всего-то делов — посветить и побриться,
в засосах осин и колдобинах глушь объездная,
подсев батарейкой, какой только чуши ни порем,
я в детстве считал, что умру, а теперь вот не знаю,
и небо звенит, как хрустальная люстра над полем.
Лиомпа
Только в памяти без виз поезжай куда угодно,
в свежем воздухе повис одуванчик водородный,
пегий конь скрипит овсом, лезут оводы в соседи,
но сансары колесо до Казани не доедет,
сосны мучает отит, тишину шнурует белка,
в небе облако хрустит, как разбитая тарелка,
гром ударил по газам, первый гриб упал в корзину,
солнце рыжее в глаза брызжет коркой апельсина,
с комарья бросает в дрожь, упираешься в болотце,
значит скоро будет дождь — где бетонка там и рвётся,
свистнул на реке рыбак, и пчела к челу пророка
намертво прилипла, как чёрный ромбик из Марокко.
Вечер на даче
Последний на скамейке запасных,
защёлкал соловей — залётный мачо,
расшатывая нервы у сосны,
где в букве Ы застрял футбольный мячик,
комар несёт охрану гамака,
гуляет жесть на крыше у беседки,
как отрывная лапка паука
пульсирует в траве сухая ветка,
а ты, сдувая с книжки мелкий сор,
на месяц засмотрелся, в каплях лака,
что плавает по небу, как курсор,
цепляясь за иконки Зодиака.
Привет Заболоцкому
Чтоб по-мичурински разумно рассветом опылять сады,
шмели и бабочки-глазуньи взлетают со сковороды,
пока текут они сквозь сосны и незнакомых насеком-
ых, выхожу в открытый космос, без зонтика и босиком,
я вижу землю, диск в полоску — пижама жабы на просвет,
края присыпаны извёсткой, как пионэрский туалет,
клубится пыль с изнанки сада, где душно и полынь горчит,
как веточка от винограда из тучи молния торчит,
скрипят уключины противно, заводят вёсла перестук,
сверкая, словно гильотина, выскальзывает лещ из рук,
где стрекоза, из Гулливера, случайных мошек расплескав,
трепещет риской глубомера и зыркает, как батискаф,
здесь есть всегда, чем поживиться, травинкой время засеки,
в порядке шахматном пшеница и кукурузы косяки,
с гербом советского союза позеленевший столбик врыт,
и крутит сальто кукуруза початками икры без рыб.
Феназепам
Не пылит моя дорога, не дрожат листы ракит,
подожди ещё немного, а чего — не говорит,
привязался грустной песни отвратительный куплет —
и скелет его, хоть тресни, не разбить как табурет,
в окончаниях падежных нелегко быть молодцом
затесавшемуся между первым и вторым лицом,
пусть дела — белее сажи, и не верится глазам:
каждый, не охотник даже, знает, где сидит фазан,
ночь попрятала наколки, на прощание взболтай
с чешуёй зеркальной колбы термос, древний, как Китай,
смутной памяти скриншоты — проплывают облака,
мы с природой сводим счёты на штыках из шашлыка,
надрывается будильник, с гимном из одной квашни —
по грибы вчера ходили, даже шишек не нашли,
а, пока не всё обрыдло, вспомнишь, тяпнув слегонца,
как с отцом ловили рыбу, только не было отца.
