Эта подборка удивительна тем, что она могла быть совсем, вообще, абсолютно другой. Сергей Михайлов — удивительный автор, параллельно работающий не просто в разных, но в каком-то смысле противоположных регистрах. В подборке, которую вы прочтёте, представлен лишь один из них, что вовсе не умаляет значимости прочих.
Так, «Частности» — это стихи-истории, выращенные, собственно, из частностей, небольших эпизодов, кажущихся более или менее документальными. В каждом имеется некий поворот, крючок, твист: в своём роде это поэтические новеллы с неизбежным сюжетным кульбитом в конце. Таких стихов вроде бы немало, но Сергею Михайлову удаётся загибать таким вот крючком именно поэтический сюжет стихотворения, делая шаг в сторону не только в истории, но и в языке. Часто в этом помогает очень разнообразный интертекст: например, в великолепной «Паване» сталкиваются, внимание, блатная песня, Габриэль Форе и комментарии с Ютуба — и совершенно друг другу не мешают. Эти стихи очень интересно читать — и очень интересно следить за тем, какие пути открывает Сергей Михайлов каждым новым текстом.
Евгения Ульянкина
Сергей Михайлов — поэт, переводчик. Родился в Молдавии в 1970 году. С 1988 года живёт в Калининграде. Член Союза российских писателей. Участник литературных фестивалей и культурных проектов в России и за рубежом. Автор четырёх книг (проза, поэзия). Редактор и составитель антологий современной калининградской литературы. Произведения опубликованы в различных сборниках, журналах и альманахах и переведены на несколько европейских языков.
Сергей Михайлов // Частности
Кролик Вики
Придя последней,
Вика из Украины рассказала,
Как варшавская соседка
Не уберегла её кролика.
История совершенно загадочная.
Как и от чего кролик умер,
Так и осталось не прояснённым.
То ли от голода, то ли от тоски по ней.
Соседка известила Вику о смерти
По телефону, когда та была в Москве,
И в подтверждение своих страшных слов
Отправила фото мёртвого кролика.
А потом похоронила его
На обочине какой-то трассы.
С тех пор прошло уже три месяца,
А Вика всё ещё не может прийти в себя.
Поэтому и рассказала нам всё это
На странном русско-украинско-польском языке,
Но с большим обаянием и уже долей юмора.
Кролика Вика очень любила.
Кроме собственно тайны смерти,
О кролике мы узнали только один случай из жизни:
Как-то к нему на случку
Принесли белую, как и он, крольчиху.
Они, вспоминала Вика, потёрлись носами,
И самка стала бегать вокруг него,
Разбрасывая по всему полу помёт.
Видимо, от счастья или в его предвкушении.
Когда кролика выпустили из клетки,
Он тут же кинулся всей своей тушкой
На морду самки, зачем – неясно.
Они бешенели, сказала Вика. Они бешенели.
Мы ещё переспросили: что?
Бешенели, повторила прекрасная Вика, они бешенели.
Потому что, и вправду, иначе не скажешь.
Я пробовал: невозможно.
Частности
Лене Цветаевой
Через века
Наши потомки окажутся в трудном положении:
У них не будет ни одного свидетельства того,
Как обнимались их предки.
Что мы иногда это делали, они будут знать,
И, в целом, как это нам удавалось, тоже.
Но вот как именно, в частности?
Как это было с каждым из нас?
До них дойдут такие обширные массивы информации,
Что там легко уместятся практически все наши жизни
И, в целом, мы сами: имена, черты, характеристики, даты,
Медицинские карты, биометрические данные и много прочего.
Не будет сведений об одном: как именно кто обнимался,
Что при этом испытывали участники/цы объятий,
Какой частоты у кого из них – нас – был пульс,
Как бились наши сердца.
Величину угла распахнутых рук, силу их сжатия,
Количество похлопываний, диапазон поглаживания,
Длительность каждого из объятий
Мы не описали, не передали, не сохранили.
А без этих частностей целого не получится,
И наши потомки будут расстроены,
Они будут в тупике.
Почему?
Дело в том, что через века
Человечество наших потомков
Будет стоять на самом пороге
Невозможно Прекрасного Завтра,
И для последнего шага туда
Им не хватит лишь одного –
Наших объятий.
Фантастика
…мы мощно натискивались в платформы: первые старались
рассесться поудобней, а когда следующие валились на них,
платформа превращалась в подобие живого бугра – вершиной
на середине, пониже к краям…
Летели с моря.
Шахматную рассадку на сезон отменили,
и монорельс был полон.
Рядом сидел парень с приличной дальнозоркостью,
что я понял по тому, как он отставляет от глаз ладонь,
с которой читал.
Я тоже читал с ладони, но левой.
Это был Снегов – тот, что Люди как боги, Прыжок над бездной
и прочая фантастическая туфта.
Но это – его лагерные рассказы: 18 лет Норильлага, и без купюр.
…кто-то подсчитал, что каждый лишний час сна эквивалентен
пятидесяти калориям пищи – таким резервом энергии нельзя
было пренебрегать. Правда, нам до нормального существования
тогда не хватало, наверное, тысячи две калорий, то есть лишних
сорока часов сна ежесуточно…
Вижу, он заглядывает ко мне в ладонь.
Я тоже скосился – в его.
У меня буквы чёрные, а у него синие, олдскульные,
под чернила или химический карандаш.
Что он читал, я не разобрал, и вернулся к своим.
…становись на колени! – По колонне пробегала судорога.
Андрей, дав в воздух предупредительный выстрел, наставлял
винтовку на первые ряды: – Передний, ну! Сполняй команду!
Первые ряды медленно опускались в грязь, за ними вторые,
третьи, четвертые… Андрей бежал вдоль колонны, проверяя,
все ли опустили в лужи колени…
И тут он мне говорит, приспуская маску:
– Извините, я тоже люблю боевую фантастику.
Но такой, как у вас, не знаю. Что это вы читаете?
…я снова сидел в крохотной кабинке красного фургона
с надписью «Мясо» на бортах. В фургоне таких кабин было,
наверное, с десяток – и каждая глухо отгорожена от других.
Фургон долго мчался по ночным улицам Москвы…
In residence
Я был один и помнил
Что если пройти этот мрамор
Который вёл на ту сторону куда мне и надо
Не до самого верха а повернуть на середине
Там будет китайская забегаловка
Где мы однажды были
Нужно бы съесть чего-нибудь жидкого
Супчика нежного и золотого
В самый раз в середине дня
Но внутри было мрачно и горько
Поваленные стулья и никого
На окне лежал потемневший карп и вились мухи
Погром я подумал
Хозяин развёл руками
К вечеру в одиноком жилище
Работа не шла
По столу разлилась вода
И спасая черновики я увидел на оборотах
Рваные строчки фрагменты пустоты
Это были неизвестные записки Чаадаева
По локти в воде я стал их переводить
Хотя они были на русском
Но при чтении становились английскими
С вкраплениями старослава
И очень трудно было перевести их на русский
Но что-то всё-таки удалось
Я есть кем я был когда
Хорошо бы сон состоял из 159 комнат
Чтобы пока меня найдут
Уже наступило утро
Сплю же я всегда один
Поскольку не имею способности с кем-то
Павана
Он вышел из будки и сразу же запел
Я проходил мимо. Прекрасное весеннее утро
Он стал на крыльце, выпер грудь и запел
На бану шум и гам, суета
На бану щипачи промышляют
И на самых штифтах у мента
Они ловко по ширмам шманают
Я разобрал только последнюю фразу, и она меня поразила
А весь куплет восстановил позднее из интернета
Мужчина был в возрасте, я видел его лицо, заросшее щетиной
Видел его улыбку и расправленные плечи
Ветки этой смотритель, он вышел после ночной смены и запел
Во весь голос, хотя перед ним были только деревья и заросли бурьяна
Поздняя весна 2020 года
Какой ещё бан, откуда штифты, по ширмам шманают
Сам в камуфляже, по виду рыбак или отставник
С песней по жизни
Когда я ехал в Варшаву автобусом Ecolines
Я смотрел за окно, дремал, осваивал интерактивный дисплей
Слушал музыку из раздела «Классика», всё подряд
Иногда поглядывая на имя автора и название
Но больше глядя в окно
Одна вещь особенно ложилась на пейзаж за окном
Голое поле, дальше холмы и справа край леса
Тихо, немного хмуро, безлюдно
Тонированное стекло
Это была «Павана» Форе в исполнении оркестра
Я прослушал её трижды, не отрываясь от окна
Слушал, слушал, слушал
А потом забыл имя автора
Мне всё мерещился какой-то Моррис
Вскоре стала забываться мелодия
Осталась только перед глазами картинка
И то, как они совпадали
Вплоть до сегодня
Павана, pavane, Джон Моррис, Тревор Моррис, Морис Равель, всё не то
Они ловко по ширмам шманают
А ютуб на павану, сразу же выдал Габриеля Форе и – её, о чудо
На фоне, правда, дурацких пейзажей Моне
С Моррисом заодно
Но дело, как оказалось, в другом
I am a 69 year old black American
Пишет некий Нил Уорд в верхнем комментарии
And have been listening to classical music since I was a child
Mostly learned to enjoy on my own all alone
Та самая павана, то самое поле
Sad thing is even now I have few friends to sit and enjoy it with
The few I do share with though it is such a joy
The Faure pavane # 50 is one of my absolute favorites
Написано это четыре года назад
Комментарий собрал 2,2 тыс. лайков и 190 ответов
Преимущественно ободрительных
Поздняя весна 2020 года
Больше от Нила Уорда ничего не было слышно
