Ирина Иваськова когда-то переехала из Красноярска в Анапу, и одновременно с этим произошел ее выход к читателю с малой прозой. Уже первые ее публикации заставили удивляться: как все ладно скроено и на своих местах, а «концы», по швейному сленгу, с изнанки оставлены — тонкая работа. Большое упущение для больших книжных премий — жаль, что до сих пор не приметили этот драгоценный камень в писательской marches aux puces[1]. Бегло читающие назовут ее рассказы реалистичными, внимательно разбирающие найдут черты фантасмагории, сна и подсмотренного полонеза архетипов, а также следы выучки у раннего Достоевского, Набокова, Хемингуэя, Бунина, Тургенева, Петрушевской, Улицкой*… Ее почерк слагается из аллитерации, емких эпитетов, размытия границ между рефлексией лирической героини и антагониста; малая форма стремится объять целую внутреннюю вселенную.
Львиная доля героинь Ирины Иваськовой несет в себе нечто общее и любопытное с точки зрения психологии искусства: отчего им не удается преодолеть душевный разрыв, диссоциацию, почему им не верится, скорее даже, не надеется на любовь? Они будто бы знают, что роза прекрасна, лишь пока она любуется своей хрупкостью, но стоит ей заматереть, стать каменной опорой всему-всему, — и никто больше не возьмется слагать в честь нее песнь: «rosa das rosas, sennor das sennores»[2]. И все же ее героини — невесомые вершительницы судеб.
Эта проза многослойна. Сюжетная поверхность короткого рассказа «Белка» до оскомины обыденна: отношения мужчины и женщины трещат по швам и разрываются. Если настроиться на иную глубину, то первое же предложение: «задумано было так» — обернется ключом к описываемой затем комнате как выдуманному, идеальному микромиру: мебели почти нет, полка — для книг, штора прозрачна и не закрывает собой вид на не до конца еще созданный мир неразделенного неба и воды. И мир этот женский, к нему прилагается белое платье в пол — символ невест и святых. Если обратиться к трансляции архетипов при помощи одежды, то окажется, что такое платье могли бы надевать Простодушный или Мудрец, но не будем забывать, что длинное платье — также деталь облика Опекуна. Старинные кольца с камнями указывают на связь с прошлыми поколениями, но в рассказе героиня тяготится этой связью, ее бабка для нее — «немощь», бесполезная, но требующая заботы, опекунства.
И все же героиня не ищет спутника, готового разделить груз ответственности, не надеется, а уповает хотя бы на встречу со Зрителем, но какой может быть зритель у той, кто описывает себя так придирчиво, что в тексте солью выступает низкая самооценка? Иваськова осуждает подобную позицию, но не теряет сочувствия к персонажу, старается быть честной в описании фантазий лирической героини: в выдуманной персонажем комнате не нашлось места «мужскому» предмету интерьера, мужчину здесь действительно не ждут. Ладным выходит и эндшпиль текста: именно бабка протягивает ей белое платье Мечты. Сочувствие и любовь делают нас людьми и согревают своими плодами.
В рассказе «Норма Джин» тоже упомянуто белое платье, только здесь мы погружаемся еще только в детство героини. «Маленькую Норму Джин забыли очень быстро», — забыли свое детское состояние, в котором платье Мечты не было потеряно, а под балконом поджидали толпы зрителей, хотя истин она им никаких не высказывала.
«Ирбис» —об отрочестве, о предательстве, особенно горьком от того, что было первым. Герой сбегает в большой и интересный мир, не подумав взять с собой Риту, переоценившую серьезность первых своих отношений. Ирбис не только чучело из местного музея, но и, в каком-то смысле, мужчина: жестокий, притягательный, опасный хищник, воспринимающий женщину как добычу, жертву. Не сумев сбежать в лучший мир, героиня глубже закапывает свою душу в экзистенциальное болото, убеждает саму себя, что такая реальность — без любви и надежд — ей даже нравится.
Юродство и кликушество — признаки либо безумия, либо большого ума, и автор держит читателя в амбивалентном неведении так долго, насколько это возможно, описывая жизнь героини рассказа «На темных берегах». Верка не верит себе самой, и даже описания природы подтверждают ее страх перед достижением желаемого: «за скользкими камнями виднеется море» — если море и есть Мечта. Во внешнем море она пытается раствориться, страшась необходимости насаждать себя во внешнем мире, отвоевывать его клочки для своего существования. В мирке этой героини мужчине была бы отведена роль археолога, которому первоначально предлагалось найти ее, изучить и водрузить на пьедестал, но этого не происходит.
Со временем у Ирины Иваськовой появились рассказы большего объема, введение нескольких сюжетных линий и рассказчиков потребовало чередования атмосферы и разного эмоционального фона внутри одного произведения. Так в «Будь моим деревом» получил право рефлексии Олег Петрович, существующий где-то в серой середине дихотомии добро-зло. Человек во многом сомневающийся, подверженный шаблонному мышлению, но все же внутренне не стремящийся к разрушению мира вокруг себя — этих качеств оказывается недостаточно для того, чтобы сделать кого-то еще счастливым. Если молодая героиня сразу ведет его в дом, то зрелая сначала бросается к нему в объятия, а после высвобождается с ясным осознанием: не он ее суженый, не он вершитель ее судьбы. До того, как две сюжетные линии, мужская и женская сойдутся, читателю будет показана имитация счастливого быта: состояние распространенное, но завернутое автором в нетипичную «упаковку» — не всякой семье приходится именно работать счастливой семьей в чужом коттедже.
Finale подобного типа героинь у Ирины Иваськовой показан в «Улице Кудрявого». Верочка Николаевна, пенсионерка, торгует на улицах геранью как символом семейного очага и домашнего уюта, — и никому это не нужно. Людмила, также женщина на склоне лет — торгует книгами, Мудростью, — здесь тоже не очевидна ее нужность миру. «Когда дожди кончились, все приготовилось к укорачиванию, свежеванию, покрытию чистым, прочным и блестящим», — обращает на себя внимание слово «свежевание»: лирическая героиня все еще бунтует против превращения себя в железную женщину. А что мужской персонаж? Занят эпистолярным жанром, пишет, что так рад был получить послание, что даже всплакнул. И представляется это письмом, случайно залетевшим из XIX века, хотя говорят, что в даже Средневековье люди чаще плакали от радости, чем сейчас, — в эпоху, когда все перемешалось, искренность и хрупкость оказались оболганы как слабость, а силой ошибочно считается культ machismo и стальные нервы…
Дарья Тоцкая
Тоцкая Дарья Сергеевна — художник, искусствовед, прозаик, литературный критик, куратор выставок современного искусства. Живёт в Краснодаре. Член союза журналистов России, член Профессионального союза художников России. Художественные издания: роман «Море Микоша» (2020). Как критик публикуется в журналах «Москва», «Новый берег», «Формаслов». Победитель конкурса арт-обзоров от artuzel.com и конкурса литературной критики журнала «Волга-Перископ». Финалист независимой литературной «Русской премии» в Чехии.
Примечания
[1] По-французски — блошиный рынок
[2] Текст Кантиги X на старопортугальском: роза среди роз, сеньора из сеньор
* Людмила Улицкая внесена Минюстом РФ в реестр иноагентов
