Владимир Иванович Одноралов — поэт, прозаик, очеркист, православный публицист, детский писатель. Член Союза писателей России. Автор книг «Окно в сад», «За грибным царем», «Калоши счастья», «Рухляндия и ее окрестности», «Свеча Господу», «Светлячки», «Дерево бобра». Был заведующим литературной частью Оренбургского областного театра кукол. Публиковался в столичной и местной периодике, журналах, альманахах и газетах: «Москва», «Наш современник», «Молодая гвардия», «Литературная учеба», «Костер», «Поэзия», «Мурзилка», «Пионерская правда», «Гостиный двор», «День литературы», «Литературная Россия», «Комсомольское племя», «Южный Урал», «Вечерний Оренбург» и другие. Лауреат IV Международного литературного форума «Золотой витязь», Всероссийской литературной Пушкинской премии «Капитанская дочка», премий «Облака», «Оренбургская лира», им. С.Т. Аксакова, им. П.И. Рычкова и других.
Живой отклик слушателей получила выходившая в 90-ые годы на областном радио программа В.И. Одноралова «Возвращение в храм», где велись беседы о возрождении Православия и судьбе России. В.И. Одноралов также принимал непосредственное участие в восстановлении нескольких оренбургских храмов.
Владимир Одноралов // Необъяснимый сон
Ах, как мы любили наши форштадтские декабри! Морозные, нарядные. Все эти ветхие мазанки и потрёпанные заборы, самовольные постройки и кучи хлама для утильщиков, всё было украдено, заметено ураганными буранами, чистейшими, алмазами сверкающими по ночам, снегами.
И чем ближе декабрь подкатывался к новогодью, тем больше вырастало на наших улочках снежных горок, и тем больше от калиток уходили лыжни к драгоценной Красной горе, над которой торчала загадочно метеовышка (она и по сей день жива, но скрыли её многоэтажки) и по которой можно было скатиться к Уралу аж почти что до азиатского берега. Во дворах в эти дни гремели, как жестяные, арбузами пахнущие простыни, и к их чудному запаху примешивались ароматы сосны или ёлочки, спрятанной в дровяном сарае, и ещё совершенно для нас новый запах — запах мандаринов. Мы тогда готовились встретить 1954 новый год, я был второклассником, и в подарке, который принесла для меня мама с работы, помимо разноцветных карамелек, восхитительных барбарисок, шоколадного батончика, зефира и пастилы, вафель, трёх грецких орехов и румяного яблока, лежали два сказочных, в оранжевые дублёночки одетых мандарина, и пахли…
Я сам себе поклялся не есть их до самого новогодья или, по крайней мере, до приезда гостя. К нам праздновать Новый год должны была приехать мамина двоюродная сестра Клавдия с мужем дядей Борей и сыночком Игорьком. Его-то я и хотел угостить экзотическим фруктом.
То новогодье выходило счастливым. Папа был свободен от дежурства, и он уже принёс из сарая заледеневшую, плоскую, как блин, ёлочку и изготовил для неё крестовину. Ёлочка оттаяла, запахла хвоей на весь дом, заглушив благоухание солёностей, мясного фарша, студня и прочего.
Мама тоже пришла с работы ещё до сумерек и принесла целый килограмм пахучих оранжевых шариков, так что один из моих двух — я мог бы и слопать. Но решил, что у взрослых тоже губа не дура. Мой дедушка — дед Миха уже доказал это, закусив мандарином ожидательную рюмку «беленькой». Надо, правда, отметить, что закусил он двумя только ломтиками, а остальное, конечно, отдал мне вместе с пахучей кожурой, тоже, кстати, кисло-горько-сладкой.
Ёлку установили в светёлке, загородив трюмо, и бабаня с мамой принялись её наряжать. Я решил помочь, потому что им ещё нужно было налепить уйму пельменей. В прошлом году мою помощь они хорошо приняли, хотя я и раскокал один шарик. Я вошёл в светёлку. Мама уже надевала на ёлочную макушку разноцветную стеклянную сосульку, а бабаня, держа в руках что-то вроде красно-бархатной коробки, спрашивала её:
— Зин, а это куда, под вату что ли?
И, когда я вошёл, они обе сказали:
— Ой!
— Да убери ты её хоть в комод, — распорядилась мама, и позвала меня помочь ей вешать наш главный новогодний шар — на нём был нарисован Кот в сапогах и шляпе с пером, и при шпаге. Бабаня, почему-то пряча от моего взгляда коробку, отвернулась к комоду, но я, занятый Котом на шаре, и не глядел на неё.
Потом стали подходить гости. Женщин сразу же усаживали полепливать пельмени, а мужчины курили, потом папа хвастался им купленной накануне двустволкой — он у нас охотник был. Тогда шофёр пожарной команды мог себе такое позволить.
Уже по темну к нашему двору подъехала чёрная «Эмка», которая привезла главных гостей — тётю Клавдию, дядю Борю и их сыночка Игорька. Все высыпали их встречать, а потом дружно вытолкали «Эмку» на Туркестанскую, выехать сама на прочищенную дорогу она не могла.
В те годы, не многие могли позволить себе ездить на автомобилях, но дядя Боря был важный, полувоенный начальник. Он командовал паровозами в депо Кувандыка, носил чёрную офицерскую форму с серебряными пуговицами, паровозиками в петлицах и звёздочками на погонах.
За столом дядя Боря, конечно, был самым важным мужчиной. Как же, старший лейтенант железнодорожных войск, инженер-путеец, по-граждански. Он уговорил деду Миху надеть вывернутый наизнанку полушубок, какую-то клоунскую шапку, бороду и усы из ваты, и в таком виде втащить в дом целый мешок подарков. Нам с Игорьком по стандартному пакету со сладостями, а всему столу два кило мандаринов и банку чёрной икры. Что интересно — мандарины женщины съели или разобрали для своих чад, а к икре никто и не притронулся. Стеснялись.
Трудно описать мне это застолье 1954 года. За столом, кроме, старлейта дяди Бори, было четыре фронтовика — деда Миха, сосед-бухгалтер, мой папа и крёстный, дядя Павел, который летом разъезжал на трофейном мотоцикле БМВ, и наши доблестные мамы, тётки и крёстные. Пили взрослые, конечно, за победителей, за героев фронта и тыла, вспоминали ещё одного деда Володю, который погиб где-то под Москвой, всплакнув, помянули Сталина после Новогоднего поздравления. Все за этим обильным и красочным столом любили друг друга. Один только сосед — бухгалтер беспокоил. После каждого тоста он вскакивал и, оглядывая мужчин колючим бухгалтерским взглядом, шипел:
— А вы в каких окопах воевали?
Особенно колюче он вглядывался в деда. Дед у нас успел и повоевать и отсидеть «пятёрочку» в тюрьме. И быть бы скандалу, но мудрая бухгалтерова супруга после пятой рюмки увела правдолюбца. Удалили из-за стола и нас с Игорьком. Он, к слову, оказался отличным мальчишкой, оценил сбережённый для него мандарин, а особенно возможность повозиться с папкиной двустволкой — она оказалась повешенной второпях на гвоздь, над постелью для нас.
И, когда Игорёк нажал на курок, и ружьё щёлкнуло — там, в застолье что-то так грохнуло, что мы перепугались, не ружьё ли это? Это деда Миха наш, оказывается, свалился с табурета (или сел мимо). Мы спешно повесили двустволку на гвоздь и притворились спящими. Нас никто не пришёл проверять, но мы так старательно притаились, что и правда уснули, и уснули окончательно под вполголоса исполненную песню о Хазбулате удалом.
И снился мне сон. В который уже раз я приходил в этом сне в наш детсад на Красноармейской. Никого не было, ни детей, ни воспитателей, ни даже сторожа. Никого! А посреди игровой комнаты — гора игрушек: автоматы, сабли, пистолеты, конструкторы, заводные автомобили, ещё какая-то детская ерунда. Я знал, что это во сне, и что бы я ни взял — всё исчезнет, как только я проснусь.
Да и больно мне нужны все эти сабельки и пистолетики. Мне бы велосипед!
Вдруг тихонько во сне появился Дед Мороз. Он был почему-то в чёрном кителе с погонами. То есть, это был дядя Боря. Он поманил меня к пирамиде из игрушек, и из-под какой-то настольной игры вытащил красную бархатную коробку.
— Возьми это. Это не исчезнет, только держи крепче! — приказал он.
Я взял коробку и крепко-крепко прижал её к груди. И — проснулся. И, знаете, она не исчезла. Она осталась в руках. Но это была не коробка, это была книга китайских сказок — в красных бархатных обложках, с золотым обрезом, и золотым драконом на переплёте. Конечно, это мама, когда проводили рано утром дядю Борю и его семейство, вложила мне в руки свой новогодний подарок, и он, конечно, остался у меня в руках, на долгие годы став одной из любимых книг. А как этот подарок попал в сон, а вместе с ним и дядя Боря — совершенно необъяснимо. Да и надо ли как-то всё на свете объяснять?
