Андрей Пермяков // Сибирский тракт и другие крупные реки. Продолжение

Начало: читать

 

35. Циферки

Один триллион секунд назад в Евразии жило много мамонтов и неандертальцев (Глава 28. De aeternitate).

Ещё чуть добавлю о масштабах, вечностях и бесконечностях. В части Вселенной, доступной нашему взору, локализовано примерно 10 в 21 степени звёзд. Это не очень много. Вот столько: 100000000000000000000. Возможно — десять в двадцать второй. Тогда добавим ещё один нулик.

Число песчинок на всех пляжах Земли примерно такое же, плюс-минус. Забавно, однако число молекул в одном миллилитре воды тоже 10 в 21 степени где-то. Человеческое тело состоит из десяти триллионов клеток. Это вообще легко представить.

Самое маленькое из возможного это Планковский объём. Он во много-много-много-много раз меньше любой элементарной частицы. Если всю Вселенную заполнить Планковскими объёмами, то их будет 10 в сто восемьдесят пятой степени. Это много, но такое число тоже можно записать меньше, чем за минуту. Например, вот:

10000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000000.

Словом, всего в нашем мире очень-очень мало. Об этом можно подумать и успокоиться.

Правда, есть число Грэма. Вот оно действительно большое. Совсем даже огромное. Для его записи потребуется весь объём Вселенной. И тогда будет записана лишь крохотулечная часть этого числа. Можно даже вывернуть Вселенную, можно сделать столько Вселенных, сколько циферок от числа Грэма мы в ней разместим. А потом заполнить цифрами их все. Но и тут число не поместится. Оно в самом деле очень большое и математики им пользуются. К счастью, число это не означает почти ничего, оно только для вычислений нужно.

Теперь можно успокоиться совсем.

Хотя нет: рядом с бесконечностью число Грэма равно примерно нулю.

Вот теперь — совсем.

 

36. Илларионович

Всё-таки Арсений бывает очень убедительным (Глава 25. Багрицкий Геннадича спас).

Арсению положено быть убедительным, он дизайнер. А клиентов следует держать на коротком поводке. Ибо.

Но всё-таки Арс и для профессионала убедителен сверх меры. Идём мы на заре Товарищества в гости к Нине Горлановой. Не стихов читать, а просто говорить с писателем: это ж интересно. Мы ведь тоже создали Товарищество, в сущности, чтоб друг с другом говорить. Идём, идём, а Евстратова нет. Пропал Лёша. Обещался прийти, но не приходит. Звоним — молчит. Музыка в трубке есть, ответа нет. Это мы уж после узнали его манеру: ожидая важного звонка и собираясь продинамить встречу с нами, он непременно так делает. Предупреждать заранее — не его метода. Словом, куркуль он в этом смысле и даже хуже чибиса.

Следуем далее, огорчённые. Арсений говорит, вальяжно:

— Да. Подводит нас Илларионович. Не ожидал.

— Он Илларионыч, разве?

— Конечно, Илларионыч. Знал я его отца, Иллариона Евстратова, известного геолога. Он с моим вместе работал.

Я и Алла Николаевна, жена, напомню, Арсова, умница и красавица, солидарно киваем, имея умные лица.

И ведь знали ник Алексея в интернетах. Он везде «Геннадич». И в Живом Журнале, и в иных локациях. Даже на сайте Пермского отделения этого их Союза Писателей сказано: Алексей Геннадьевич Евстратов. Но купились на Илларионыча. Ибо убедителен Арс, повторю. И ладно. Зато с тех пор Евстратова не только Евстратором обзывать можно, но Илларионычем тож.

А ещё более важным образом убедительность Арса приметна по иному случаю. Иногда всем нам хочется обнять девушку. Не с дальнейшими намерениями, а так, приязни для. Или ходить таким методом иногда удобней, например. Обычно девушки не против, однако, бывают недотроги. Маргарита, например. Она ещё нежней, чем её имя. Но Арс нашёл выход. Обнимая, немедленно говорит:

— Ты знаешь, я кинестетик.

И ведь прокатывает.

Впрочем, Алексей Геннадьевич (он же — Илларионович) работает в близкой сфере и убедителен не менее. Звоню однажды по Важному Делу Ирине Богатырёвой, а она прежде ответа:

— Погоди. Это правда, что из-за вас в зоопарке морж погиб?

Вспоминаете моржа из четырнадцатой главы? Мы его пивом ещё угощали? История получила развитие. Ирина с мужем, приехав в Пермь, остановились у Лёши. Он им и прогнал историю: якобы моржа того мы поили-поили, поили-поили, а он утоп, нажрамшись. Ирина сперва огорчилась, затем разозлилась. Решила с нами общение прекратить.

Вот подумайте сами: разве можно через трёхметровую ограду того бассейна перекинуть бутылку с пивом точно моржу в ласты? Звезда баскетбола Леброн Джеймс смог бы, конечно, но мы-то не Леброн Джеймс. У нас зарплаты меньше, мы б ту бутылку сами выпили.

Но умная-преумная Ирина Богатырёва поверила. Получается, Лёша тоже убедительный весьма.

 

37. Капитаны

«…открываем всю ту же любимую нами книгу «Военно-статистическое обозрение Российской Империи» (Глава 34. Далеко, но не очень).

Военно-статистическое обозрение Империи, так помогающее нам, составляли капитаны. Вот они, ровесники почти. Пётр Константинович Услар в своём выпуске из Николаевской военной Академии 1842-го года был пятым в успеваемости. Мы его цитировали, когда ехали бывшей Вологодской губернией из Великого Устюга в Лузу.

Владимир Константинович Свечин, описавший нам губернию Московскую, выпустился тремя годами позже. Четвёртым по чести, но единственным, кто с первым разрядом. Чего это значит, не ведаю, но, вероятно — молодец.

Тёзка его, Владимир Николаевич Лебедевский, был в 1847-м году десятым. Может, и не лучший результат, но ты в эту Академию-то поступи ещё. Там в год выходило человек по 15-18. И то сказать: зачем Империи излишек будущих генералов?

Но мы не о политике, мы о литературе. Пусть и о довольно специальной. Услара я б цитировал и цитировал. Тем более, Вологодские края изменились меньше в сравнении с Подмосковьем или Поволжьем. Но даже не в этом дело. Там язык изложения превосходен. Экскурсы в историю, этнографию. Аккуратные рекомендации. Описание едва не каждого холма — даже и вне милитаристского его применения.

У Свечина всё проще, но тоже добросовестно. Дороги в губернии идут так-то и так-то, рельефы такие-то, население распределено следующим образом. Кстати, его работа Государю, видимо, глянулась больше всех: серебряная медаль.

Лебедевский же с нижегородскими окрестностями прилично нахалтурил. И сеть дорог неполностью описана, и стиль никакой, и про местность скудно.

Дальше получилось так: Пётр Константинович Услар сделался большим учёным. Не прекращая быть офицером, конечно. Написал, кроме Вологодской, том про Эриванскую губернию. Мной пока на месте точность не проверена, однако читать приятно. Стал одним из первых специалистов по кавказским языкам. И по обычаям тамошних народов, конечно. На его работы до сих пор ссылаются и, думаю, забудут их нескоро. Его языковедческие монографии написаны не хуже этих, ландшафтных. По крайней мере, он не для хвастовства, но для справки говорил, что на усвоение языка в среднем расходует от трёх недель до месяца. Потом совершенствуется, конечно. Успевал при этом воевать: степи будущего Казахстана, Венгрия, Кавказ неоднократно. В Крымскую войну предотвращал десанты. Умер, правда, довольно молодым, не встретив шестидесятилетия. Так и жил бурно, чего тут сделаешь?

Владимир Свечин служил долго, честно и просто. До самой русско-турецкой войны 1877-го года. Там, немолодой уже, но и не старый, геройствовал. Был награждён, восхвалён. На войне и умер. От тифа. Память о себе сохранил, даже и в чужих книжках. Тоже до шестидесяти не дожил, увы.

А про Лебедевского раза два попадались ссылки: «Военный писатель В.Н. Лебедевский…» и далее корявая цитата из его корявого описания Нижегородской губернии. А боле — ничего. Может, долго прожил, может — нет. Сейчас-то уж умер, наверное. Свыше двухсот лет офицеры живут нечасто.

То есть, случилась насчёт упомянутых капитанов, по крайней мере, литературная и научная справедливость. И так бывает. Очень редко, но бывает.

Впрочем, с бытовой, человеческой справедливостью — опять не очень, судя по длительностям жизни. Но так-то люди военные, знали, куда шли.

 

38. Он красивый

А сумка хорошенькая такая, в мелкую клеточку (Глава 7. По стрелочников).

Самый второй приезд в Нижний Новгород был сильно ознаменован. Мы, тогда ещё не Сибирский Тракт, но просто так литераторы, там стихов читали. Это было, когда Илларионыча на вокзале задержать хотели, а Багрицкий с Арсением Ли его выручили. По завершении же чтений общение перешло в совсем неконтролируемую фазу. Оказались кто где. Я — у Володи Безденежных.

Сидим, поезд на Москву ждём. Состав отправлялся около четырёх утра, потому отход ко сну резона не имел. Вкушаем, говорим. Затем Владимир издалека, со всеми подходами, спрашивает:

— Андрюх, слушай. Только не обижайся, если чего. Я к этому спокойно отношусь.

— Ну.

— Только на самом деле не обижайся, всякое же в жизни бывает. У меня друзья разные есть.

— Ну.

— Это… Короче, ты не п*дор? Ну, не гей, в смысле?

Я много протрезвел.

— Нет, говорю. А с чего ты взял?

— Дак смотри: во-первых, у тебя сумка такая… странная, короче, в клеточку. А во-вторых, ты когда стихи читал, ты двигался!

— Как двигался?

— Всяко двигался. Ходил туда-сюда и двигался. Вот я и подумал.,.

— Не, я не гей. Но смотри: Арс когда читал, тоже туда-сюда двигался?

— Арсу можно, он краси-ивый. А у тебя такое лицо… Ну, короче, у тебя лицо — как у меня лицо. Тебе-то так зачем двигаться?

С тех пор Володя значимо помолодел (Юле спасибо), я — наоборот, но была у нас с ним такая история.

Засим и подружились.

 

39. Славен город Рязань

…на развилке после Бараков, где отходит довольно опасная в смысле ДТП дорога на Рязань, невесёлый житель Кольчугино меня высадил. (Глава 32. Пасха, ЛиАЗы и Первое мая).

О Рязани можно говорить смешное и разное. Там живёт Сергей Свиридов, так он вообще не человек, но анекдот. Когда пьяный, ясное дело. А пьяный он часто. Или вот на фестиваль один раз со мною пришёл речной рак Вася, тоже смешно было. Или, опять-таки я, прогнал как-то дежурную телегу на тему «жизнь есть шоу-бизнес, а кроме шоу-бизнеса ничего в ней нету». За это художник Влад Ефремов изобразил меня рядом с Борисом Моисеевым, летящими над Рязанью на крупных конях. На коней тех падает ярчайшей голубизны отсвет. Называется картина «Луна за кадром». Висит у меня над входом в кухню, разнообразя интерьер.

Даже можно в Рязань не ездить, а смешно будет. Например, рассказываю я Арсу цитату из летописи. Мы ж ребятки приличные, любим обменяться сведениями из истории и культуры. А Рязанское направление стало первым на пути московской экспансии. Ещё в начале четырнадцатого века. Ничего плохого в этом обстоятельстве нет: рязанцы сами очень хотели быть главными. У них даже конный памятник хитрому князю Олегу стоит перед Кремлём. Тот князь был союзником Мамая, однако на поле Куликовской битвы с войском шёл полтора месяца. Гляньте карту — много интересного увидите на тему далеко ли нам до поля. Ну, вот. Говорю Арсу:

— В летописи красиво написано о победе москвичей. Когда воевода первый раз Рязань захватил «и князя тамошнего ял».

— Как «ял»? Это какой век?

— Четырнадцатый, первая половина.

— Фу-у. Вроде, цивилизованное время, а тут дикость какая-то. Вот прикинь: ставят князя раком, задирают кольчугу…

В общем, да. Древнее слово «ял» означало «имел». Только вот слово «имел» о те поры символизировало захват, а не сексуальное обладание.

Ещё в Рязани, в центре оной, есть смешной и милый остров. Всегда туда хожу. Тут центр города совпадает с его окраиной, это славно. Нижний Новгород сходно устроен, кстати. Но, конечно, помасштабней.

Или вот праздновал я в Рязани День рождения. И меня там потеряли. Опять-таки, занятная история. Но сейчас я не смешное расскажу, а грустное. Вернее, просто вставлю сюда свой очерк про Алексея Колчева. Хороший поэт был.

 

Ходил, молчал[1]

I.

джим моррисон
курт кобейн
левая лапка лягушки
все они живы

Алексей Колчев

 

Отчего-то, может быть — назло и вопреки, захотел начать с многозначительной, даже пафосной цитаты. Например, вот с такой, из «Ководства» Артемия Лебедева: «§ 151. Со временем все портится». А продолжу ещё пафосней, досочинив: «Порою кажется, будто со временем портится само время».

Думаю, хватит. На самом ведь деле почти всё изменяется очень быстро и не в лучшую сторону. Вот кто теперь помнит, как хороши, как свежи были участники Товарищества Поэтов «Сибирский Тракт» поздней осенью 2010-го года? А ведь были. И пришла их слушать именно «вся Москва». Ну, та её часть, что уместилась в незакрытые ещё магазин и кафе «ПирОГИ на Зелёном». Читали, слушали. Виталий Пуханов покупал людям и детям дорогие книги.

К Арсению Ли, ведшему со мной тот вечер, подошёл человек. Спросил: «Можно с вами почитать»? Показал стихи. Мельком глянув тексты, мы согласились. Слушали тоже вполуха. Правда: организаторы ж вечно заняты. Но, к счастью, некоторые из гостей с Алексеем Колчевым были знакомы, и нас тоже познакомили. Стали переписываться, правда редко. А потом он нас пригласил в гости. Стихов почитать.

Вечер Товарищества проходил в рязанской «Галерее «Клуб 42», и народу было много. Меньше, чем в Москве, но много. Тут Алексей запомнился. Чем запомнился? Банальное «лица необщим выраженьем» будет мимо. Там все были такими, необщими. И Оля Мельник, и Лена Горшкова, и Геннадий Каневский… Да, важное уточнение: с некоторых пор «никогда не состоять в Сибирском тракте» отдельным многим авторам кажется столь же привлекательным, сколь когда-то важным было «состоять в Сибирском тракте». Если что, Гена в этом плане чист, как изумруд: не был, не состоял. А каким необщим в тот вечер был Сергей Свиридов, так просто праздник. Говорят, Хлебников так же читал — себе под нос, о слушателях не заботясь. Но у Хлебникова ноутбука не было и он, порой уходил, смущаясь. А Сергей долго читал. Он харизматичный.

Но повторю: Алексей запомнился. Почти все из нас, за исключением, конечно же, местных жителей, в Рязани побывали впервые. Конец февраля, полутьма, затем — темнота. Кафе, похожие на столичные, но радующие не только желудок, а и бумажник тоже. Вокруг Кремля ходили совсем уже в ночи. Однако кое-какое впечатление от города сложилось. И впечатление то совпало стихам Алексея Колчева. Удивительное сходство разнородных и смутных пока объектов.

А вот на самом деле поразительный момент — как это я Олю Самохвалову не заметил. Она ж красавица. К счастью, они с Лёшей познакомились. Да-да, именно там. «Познакомиться в клубе» это уже, конечно, четверть века как тренд, но в клубе на поэтическом вечере — много реже. Ну, и мы с Алексеем подружились.

Летом одиннадцатого года я пару раз вписывался у него, передвигаясь автостопом к умеренному югу. И ещё один раз специально приезжал. Чаще всего мы гуляли компанией с ним, Свиридовым и Олей. Нет, не Самохваловой, её тем летом вообще не помню, может, уезжала куда, а с Олей Мельник. Она, Мельник, и сейчас молодая очень, хоть и доктор наук, а тогда совсем… Но серьёзная, такая, да. Ходили в Пьяный парк и везде ходили.

Тут будет маленькая вставочка из другой моей рецензии на книжки Алексея Колчева. Надо ж рассказать о Пьяном парке и общем взгляде на Рязань:

Недалеко от центра Рязани расположен довольно крупный зелёный массив. Создавая его чуть более века назад, тогдашняя городская администрация придумала бодрое и нравоучительное название: Сад трезвости. Угадали, как теперь называют это место? Верно: Пьяный парк. И по делу вполне называют. Нет, порою тут происходят весьма интересные события — Умка, например, со сцены поёт — но большей частью от апреля до следующего снега зелёные лавочки, расположенные на склонах бывшего оврага, заняты выпивающим людом. Студенты, художники, музыканты, охранники совместного российско-германского обувного предприятия ООО «Рязаньвест», лица без определённых занятий, милые барышни — все эти пересекающиеся подмножества употребляют разное. Например, пиво. Через известное время то пиво начинает человека сподвигать. Туалетов, оборудованных муниципалитетом или коммерческими структурами в пределах доступного обзора нет, и граждане импровизируют. Логично было б устроить скрытое место в нижней части, но там сцена. Очевидно, локация сакральная или не знаю. Во всяком случае, нуждающиеся ходят вверх, за детские аттракционы. А сила земного тяготения – она ведь сурова и на всякую жидкость действует идентично, побуждая ту стекать вниз, где люди выпивают на скамейках.

Короче сказать: это в зеркале перепутаны лишь право и лево. В обыденности же нашей свободно переменяются местами верх и низ, перспектива и ретроспектива, добро и справедливость. А уж про перемену смысла имён, понятий и терминов даже говорить смешно.

Опрокинуты ли смыслы в городе Рязани более чем в иных городах? Вряд ли. Хотя вот Михаил Евграфович, трудившийся некогда тут помощником губернатора, а ныне сделавшийся памятником, выглядывает на улицу Николодворянскую (бывшую Свердлова, бывшую Николодворянскую) крайне робко. Он по одной из версий писал город Глупов с тогдашней Рязани, однако действительность удивляет, кажется, и его.

Нет, Рязань, конечно, аномальна ничуть не более чем любой иной наш город, но поговорка про «всяк по-своему с ума сходит» относится не только к людям. Дело не в градусе безумия, но в его, так сказать, направленности.

Заходит ли в Пьяный парк поэт Алексей Колчев? Вообще, будучи человеком непьющим, должен: в рамках перепутанного мира это единственно допустимый вариант. Хотя чего гадать-то? В текстах всё очень прозрачно

Мы со Свиридовым гуляли весьма насвиняченными, Оля чуть выпив, а Лёша трезвый-трезвый. Дивно, однако ни его болезни, ни особенностей манеры общения я не замечал. Про болезнь он не говорил, а особенность, в сущности, была одна, и оставалась малоприметной. Ну, вот гуляем мы, несём малопрекрасную чушь, он улыбается. А чего трезвому с пьяными говорить? Терпит — и на том спасибо. Но когда разговор изредка переходил к делу, он что-нибудь говорил, и это что-нибудь непременно было важным. Ну, так опять же: трезвый человек умнее.

Скорее, заметным было его пристрастие к чёрному цвету в одежде, даже летом. Только и это оказалось невеликой тайной. Он как-то включил на компьютере незнакомую мне музыку. Мрачноватая, плавная мелодия, со вкусом усложнённый ритм. Ещё до начала вокальной партии понятно: музыка российская. Обычно для неакадемических жанров это приговор, но тут очевидная русскость казалась хорошей и правильной. А потом вступал голос. И голос тот исполнял чуть диссонирующую, чуть замедленную партию почти в жанре мелодекламации. Это была группа Majdanek Waltz.

Примерно так же звучали стихи Алексея. Только без музыки. Вернее, музыка в них была своя, а читал он сдержанно очень. Но у меня образ сложился: стоит он на сцене, в чёрном, музыка эта играет. Хотя всё оказалось не так, и в той группе он работал директором, картинка осталась.

Вскоре они гостили у нас. Алексей и Оля Самохвалова. Кажется, приезжали на фестиваль верлибра, а может и нет — всё-таки время прошло. Вот тут, на втором году уже более или менее регулярного общения я и заметил эту самую особенность. Вернее, первым её заметил Федя. Он тогда школу заканчивал. Подходит, такой и говорит, чтоб гости не услышали: «Им, наверное, у нас скучно»? Он привык к довольно буйному поведению литераторов, особенно уральских; к общению их с шуточками и подколками «для своих». А эти сидят, слушают, чай пьют, улыбаются. Но опять-таки: при переходе к темам более или менее серьёзным Алексей рассказывал интересные вещи. Он уже тогда задумал и даже начал длительный цикл литературных вечеров в Рязани.

Много позже, когда его уже с нами не было, сайт Devotion написал об этом, нетривиально соединив авторов в пары: «Алексей успел показать родной Рязани, волей судеб оказавшейся в плену у спекуляций вокруг «уроженца Рязанского края» Сергея Есенина, творчество многих современных поэтов. Он устраивал в Рязани бесплатные поэтические вечера с участием Линор Горалик (признана Минюстом РФ иностранным агентом) и Марии Галиной, Николая Звягинцева и Михаила Айзенберга, Дмитрия Кузьмина и Данилы Давыдова, Аркадия Штыпеля и Алексея Порвина, Марианны Гейде и Геннадия Каневского, Михаил Квадратова и Андрея Черкасова, Дениса Ларионова и Ксении Чарыевой, Федора Сваровского и Станислава Львовского, Олега Пащенко и Янины Вишневской, Андрея Пермякова и Кирилла Корчагина и многих других, извините, всех перечислять очень долго».

С подлинным верно. Разве что зря спрятали в кавычки про Есенина. Нет, понять нелюбовь многих рязанцев поколения Колчева или младше к самому народному поэту России можно. Когда тебя с детства воспитывают на единственно верном типе литературного высказывания — поневоле отношение к источнику такого высказывания будет особым, близким к ненависти. Да и кто воспитывает-то? Даже не эпигоны, но эпигоны эпигонов эпигонов уже. «Коллективный есенин /провинциальных сборников» — писал о них Колчев, отделяя от собственно безвинного поэта, сделавшегося вдруг знаменем чего-то очень странного. Сходная история, кстати, происходит в Вологде с Рубцовым. Но там традиция покороче всё ж, к счастью.

Следующей зимой мы тоже иногда виделись, хотя и чуть реже. И вот известное дело: отметив в человеке некоторую чёрточку, непременно начнёшь ей придавать значение гипертрофированное. Так было с немногословием Алексея. Ну, ходит и ходит, молчит и молчит. Нам-то чего? А вот поди ж ты — удивляло. Хотя, повторю: никакой мрачности облика, ни малейшей дисконтактности. И когда говорил, то очень интересно. Особенно о книгах. Мы чаще всего о них и говорили. Как он, довольно редко всё-таки покидая Рязань, знакомился практически со всеми книжными новинками, я до сих пор не знаю. Но правда он много стихов читал. И писал тоже. О том, как своеобразно прочитанное отражалось в его текстах я скажу ближе к финалу, а вот непосредственная человеческая реакция на поэтические книги была весьма интересной. Буквально три-четыре фразы, очень ёмких, очень корректных и как-то приглашающих к возражению, при том, что возражать-то как раз и не хотелось: всё точно говорилось.

А потом заболел Федя. Тяжело и, как оказалось, насовсем. Я, сделавшись маломобилен, нигде не бывал. С Алексеем общались через личку Фейсбука. Он, кажется, тоже стал печальнее. Нет, понятно: во многом я переношу свои переживания вовне, однако, есть момент объективные. Однажды он написал: «Я, наверное, буду прикрывать эти вечера в Рязани». На моё удивление ответил, что, дескать, народ ходить перестал. Ходил, ходил и перестал. Я очень удивился. Как правило, в городах, да ещё таких неординарных в культурном плане, вокруг интересных гостей, особенно — вокруг авторов, отчётливо принадлежащих (за малым исключением) к определённому типу поэтической культуры, довольно быстро формируется круг слушателей. И примеров таких много. Отчего в Рязани не получилось сходу — трудно сказать. Скорее всего, не нашлось энтузиастов среди местных преподавателей гуманитарных дисциплин. Это важно в плане появления стабильной и вменяемой аудитории.

В ноябре уже 2012-го года в Вологде проходил замечательный как обычно фестиваль «Плюсовая поэзия». Алексей сперва туда отчего-то ехать не хотел, но всё ж приехал. И не пожалел, думаю. Его очень хорошо принимали. Есть в нашем поколении такой его поэтический антагонист, Владимир Иванов из Костромы, так вот: на слух, по аплодисментам, он и Колчев — у вологжан едва ли не любимые авторы из приезжих. Да его, Колчева, вообще все любили. Это вот я про него как про друга пишу и всё хорошо, но как минимум человек десять, а то и больше знали его лучше меня и общались чаще. Это ещё, понятное дело, не учитывая рязанских.

 Ну, вот. Почитали стихов, гуляем по городу, ожидая вечерней программы и делаясь заметно пьянее. Алексей по обыкновению немногословен. И в какой-то момент мы, кто сильно прилежные хмельного бытия, решили дальнейшими мероприятиями фестиваля манкировать, удалившись на откровенную попойку. Лёша мне только сказал:

— Ты тоже уходишь?

Вроде, ничего особенного, но я кивнул, ушёл и расстроился. Даже и не скажу точно отчего расстроился-то. Сказал он так… особенно, наверное.

Дальше совсем было грустное время и долго не виделись. Точней, у Алексея вышло три книги, но вообще время было грустным. А второго марта 2014 года он устроил для меня и Владимира Навроцкого вечер в Рязани. Ровно через один год и один день, как Феди не стало. И, знаете? Вполне был народ на вечере. И молодой, и всякий. Уж точно больше, чем на среднемосковском мероприятии. Отдохнули, видимо и по чтениям соскучились.

Однако Лёша Колчев мне тогда очень не понравился. Он с палочкой пришёл и хромал. А так не изменился. О стихах говорили, и так говорили, и я ещё ему обещал специалиста по диабету в Москве найти. Словом, чуть тревожно стало, но что в последний раз видимся — даже и мысли не возникло. Диабет, вроде, уж полвека лечат более-менее.

 

II.

бродит грустный человек
и нельзя помочь

А. Колчев

 

В апреле 2014-го мы почти рассорились. Тогда все ссорились, но мы по очень специальной причине чуть не рассорились. Алексей прислал сообщение в своей обычной манере: «Я, наверное, буду выходить из Сибирского Тракта». А уже произошёл Крым и разное ещё происходило, отчего многие переругались. Но у нас с ним идейных дебатов никогда не было. Он, кажется, в ранней молодости увлекался чем-то мистическим, но мне до того дела нет. О политике и близком к этому мы не разговаривали.

Лёшу расстроило именно неприглашение на очередной вечер СибТракта в Москве. А как его было приглашать в таком-то состоянии? Мы попереписывались в личке, я ещё раз пообещал найти хорошего специалиста по диабету в Москве, и, вроде, всё разрешилось. Про этого самого специалиста я ему написал через относительно небольшое время, а он ответил, что, дескать, вернётся из Петербурга, где у него презентация книги, ну, вот тогда непременно-обязательно. Однако из Питера Алексей Колчев отправился едва ли не прямым ходом в реанимацию.

Ещё четверть века назад в медицинском институте нам рассказывали: «Из первой диабетической комы выходят практически все, а вот из второй — далеко не все. Кома это повод очень серьёзно задуматься». Примерно такие ж у меня мысли и возникли, когда Оля написала про реанимацию. Сидели мы, переписывались с доктором Кащеевым, прикидывали разные варианты. Нет-нет, иллюзий насчёт нашего здравоохранения в его типическом изводе, конечно, нет. Полугодом ранее я сам пришёл в отделение стоматологии носителем флюса, а вышел спустя две недели едва не покойником. Дело обстояло, кстати, в Подмосковье. Но это всё ж районное звено медицинской помощи, а Рязань — областной центр, да и не особо дикий. Словом, надеялись. Только зря. Первая кома оказалась последней.

Так вот, что я обо всём этом думаю? А ничего хорошего не думаю. Мы всё ещё живём так, будто кому-то нужны. Глупость же. Не нужны. Вот так — чтобы совсем как воздух — никто никому не нужен. В сущности, за жизнь Алексея долго и до последнего боролась Оля Самохвалова. А прочие нет. Хоть друзья, хоть те, кому по должности это предписано. Вот разве мы не видели, что Алексею стало хуже? На протяжении хотя бы последней пары лет? Да видели, конечно. Ну, вот предлагали ему разных врачей, да. Но он же совсем другим был занят, это мы тоже отчётливо наблюдали. И тем более ухудшение видел (видела, скорее всего) лечащий доктор. И что? И всё.

Потом были похороны с присутствием любящих друзей, был организованный героическими усилиями всё той же Оли фестиваль памяти Алексея Колчева… Хороший очень, говорят. Сам-то я ни на похоронах, ни на фестивале не был. И на могиле у него не был ещё, например.

Самое же печальное: так будет с каждым из нас. Пусть не диабет, пусть что-нибудь иное. Не умеем мы себя беречь, не умеем мы о себе заботиться надлежащим образом, и вообще любим себя очень странною любовью. А ведь у каждого из нас есть только он сам. Я прописные какие-то истины сейчас говорю, но правда же! Сколько любой из нас сделать может, если здоровым будет. Или хотя бы живым. А, кстати, сколько?

 

III.

только
какое-то
эхо

А. Колчев

Вот и перешли мы к… На этом месте я отдёрнул пальцы от клавиатуры. Ибо хотел напечатать нечто вроде «к самому интересному». Или «к самому главному». Такой цинизм сделался почти общим местом. Ну, да. Для читателя стихи, может, и главное, но мы ж для Лёши не только читателями были. Впрочем, и читательско-цинический подход как-то предусматривает пожелание автору долгой жизни. Словом, поговорим о стихах. Вернее, об их эволюции. Именно этот аспект кажется очень важным теперь, когда собственно о поэзии его высказались уже многие и высказались хорошо.

Бывает, когда человек появляется в печати с интересными стихами, а далее или пользует наработанные темы и приёмы, или в лучшем случае развивает явленный дар количественно. Как ни удивительно говорить это с расстояния прошедших лет, но такой период у Колчева был. Более того, период этот длился долго. Вот, например, два его текста из Антологии «Нестоличная литература» (2001 г):

***

Время застыло как мыло
серая пена и в ней волоски
время застыло и мне постыло
распадаясь на куски

на уголки на крючки на пятна
четыре шурупа и два гвоздя
надо куски собирать обратно
бритвой себя очертя


Высший свет

мне девушка как-то сказала
мне девушка как-то сказала
сказала мне девушка как-то 
деву́шка как-то́ сказала́ мне
дезала скавушка как мне-то
де как мне тоска зала в ушко

да уж лучше бы ничего не говорила

И два других текста, вышедших после долгого (если совсем точно — семилетнего) перерыва в журнале Дети Ра, 2008, № 8:

***

тело немощно плоть слаба
в бороде застревают крошки
словно в черные погреба
сходят черные-черные кошки

игры разума сон числа
влажный мох на срубе колодца
мир как шар тонкого стекла
тронь — разобьется


***

уже
грамматическая ошибка
в сообщении о разрыве
мучает
сильнее
чем сам разрыв

Да, я не случайно выбрал стихотворения с похожим бэкграундом. Но так проще отметить и очевидный прогресс, и пребывание поэта в прежнем культурном поле. Заметим: поле это изначально было достаточно обширным. Повторю сказанное ранее уже и мной, и другими авторами, писавшими о Колчеве: почти у любого столичного, петербургского или регионального автора, включённого в литературный контекст, характерные особенности поэтики определить более или менее легко. Алексей — редкое исключение. Он как бы рос сразу из нескольких корней, отстоящих друг от друга очень далеко. Иногда это, кстати, шло во вред. Казалось порой, что он подобно оперному певцу демонстрирует широту своего диапазона. Но, во-первых, диапазон-то и вправду был широк, а во-вторых, и в главных, по мере кристаллизации его поэтический мир делался яснее и глубже. Прочитанные книги он интересно преломлял в своей личности, создавая всё более непохожие ни на кого тексты. Да, например, и на самого себя вчерашнего тоже непохожие. Вот, скажем, как выглядела в его относительно позднем творчестве дань авангарду:

вот человек изучающий муху < >
вот человек получающий в ухо %
вот человек сочиняющий ноту §
вот человек!
0000080000000
а вот нет человека:

нет никого тут нет ничего тут

только
          какое-то
                         эхо

Типичный ли это для него текст? Очень сложно сказать. Поскольку в той же книге читаем, например, вот такое стихотворение, где образ жизни тех самых радикальных авангардистов представлен с довольно обидной иронией:

художник

отрежу уши
буду как два ван гога

умру тоже дважды

первый
в восемьдесят пять
второй
в сто четыре

рисовать не хочу

не буду

Да, верлибров в последние годы Алексей стал писать больше, но суть не в формальных признаках, конечно. С техникой стиха у него было всегда хорошо и с литературной эрудицией тоже. Совсем-совсем новое у него появилось буквально в последних стихах. Третья его книга, «Лубок к Родине», вышедшая в Самаре, в поэтической серии проекта «Цирк Олимп + TV», предшествовавшие ей публикации на Полутонах «Простые стихи – 1» и «Простые стихи – 2», цикл «Element of crime» уже были, конечно, явлением интереснейшим. Они целиком определялись тем, о чём писал в послесловии к «Лубку…» издатель Виталий Лехциер, а именно: «уникальными чертами поэзии Колчева, добытыми им в результате синтеза целого ряда поэтических традиций, от малых фольклорных жанров до лианозовского конкретизма, от высокой романтической поэтики модернизма и обэриутского иронического абсурдизма до критической концептуалистской деконструкции языкового (смыслового) штампа. Но это такой синтез, который явился основой совершенно нового качества поэзии».

Не хватало совсем маленького поворотика с главной дороги русской актуальной поэзии на свою тропку. Например, почти одновременно с Колчевым большой цикл на ту же тему, что «Element of crime» написали Николай Байтов и Света Литвак. Нет, это не страшно, движение по магистрали имеет свои плюсы. Тем более движение в собственном и скоростном ряду.

Но вот самые-самые последние стихи Алексея Колчева сделали тот самый поворот. Вернее, нырнули в какой-то туннель, связывающий точки пространства совсем особым образом. Не скажу даже, что такое особенное возникло в тех стихах. Скорее, исчез подсознательный страх стать на кого-то похожим, исчезла необходимость в этой возможной похожести оправдываться через иронию либо другие приёмы. И поэт оказался почти там, где он начал. Но оказался совсем другим человеком и с совершенно иными стихами. Вот с этими, составившими цикл «стихотворения наталия штампеля». Возможно, незавершённый цикл — как теперь узнаешь? Вот финал:

5

на рассвете звезда хохлата
сон потрескивает под носком
говорят что ума палата
а за ней алатырь с леском

и выходишь с мешком для кошек
и удавками для собак
в свете много людей хороших
с поцелуями на губах

я бродил по земному раю
на трёхрогую выл луну
дай тебя я в очко обыграю
пока кольщик заточит струну

7

……………………..
……………………….
………………………
………………………

я залезу в сосновый ящик
………….там темно
неужели я настоящих
двадцать………..одно
…………………..
………………….
…………………….

А вот дальше… А вот дальше — смотрите главку II этого недлинного очерка. И берегите себя. Чего тут ещё скажешь?

 

40. С другой стороны

…большие стёкла мерседеса–хлебовоза, подобравшего нас, залепили однодневки (Глава 1. Жарки).

Чего-то большего знать о вечности и посмертной славе, думаю, не следует (Глава 28. De aeternitate).

Бабочки-подёнки в своей зрелой форме имаго живут, согласно имени своего, всего один день. А находки этих форм прослеживаются в отложениях каменного угля. Возраст тех отложений — 400 миллионов лет. Ага, миллионов. Вот представляете: прожить один день, а след оставить на полмиллиарда годиков! Так даже не у каждого динозавра получилось. А вот бы…

 

41. Сестрица. Умничка

Ещё Немиров, конечно, с энциклопедией про Тюмень и её тюменщиков идею подсказал, это да (Глава 0. Структура).

«Я собрал рюкзак, засунул туда палатку и спальник, взял две пластмассовые фляги для питьевой воды, теплые вещи, небольшое одеяло и вышел в компании Егора Летова на трассу Тюмень – Свердловск. В кармане у меня имелось аж 100 рублей.
Мы вышли на трассу часов в 11 утра. Это конечно не по правилам. Следует выходить раньше, часиков в семь. Но мы с Егором были дилетанты».

(Роман Неумоев. Рок в Сибири или Повстанческая армия имени Чака Берри. Глава 16. «Камо грядеши»)

Ехали мы из Тюмени в Тобольск. Я и сестрица Инна. То есть Инна Домрачева. Она мне уже десять лет сестрица. А случилось вот так: приехал я к Алле с Арсением, оттуда двинули на фестиваль Свезар. Авторская песня плюс стихотворцы. Вёл представление Сергей Ивкин в образе джентльмена.

Там, например, Руслан Комадей участвовал, ныне знаменитый. Только Руслан к тому времени школы ещё не окончил, потому сделался пьян необыкновенно быстро и необыкновенно сильно. В зале сидел, руками по воздуху водил. Алла с Арсением, конечно, не участвовали: они лауреатами Свезара были годами пятью ещё ранее. Это ж для начинающих движ. Почти все фестивали с разработанной системой оценок и строгим распределением мест — для начинающих. Отчего так, не знаю. Выиграла, кстати, Маша Кротова. Она всё подряд в те дни выигрывала.

Я же первый раз тогда вылез в неродном городе на сцену, а всего — второй. Хотя годиков уж было тридцать пять. Хожу по залу, волнуюсь. И тут навстречу девушка красоты небесной, в бордовом костюме довольно строгого виду, а в руках — нечастый по старым временам коммуникатор. И главное — взгляд. Так, наверное, я гляжу на хорошо приготовленную свиную рульку. То есть, любовь во взгляде истинная, несмулируемая. Этого не сыграешь. Я, конечно, возрадовался. Люблю кареглазых брюнеток, а тут — эталон кареглазой брюнетки. Архетип почти. И смотрит мне. Вот такая вот Инна у нас. Да: она тоже читала среди мэтров, вне конкурса, естественно.

Стал пастись около неё, периодически намекая. Увы. Проза жизни оказалась суровей. Инна так на весь мир смотрит, отчего мир довольно часто отвечает ей взаимностью. А сама она влюбляется редко и не в меня. Ну, ладно. Зато — сестрица теперь.

Словом, едем мы с ней годы спустя из Тюмени в Тобольск. Хотя нет. Ещё уточнения нужны. Не из Тюмени, но из Каскары. Это такое село, похожее, скорее, на отдалённый пригород Тюмени. Про него смешно написано в Интернете:

«В конце 1950-х гг. первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев решил построить в каждой области агрогорода, где бы жили сельские жители по-городскому, приобщались к городской культуре. Такой агрогород решили построить в Каскаре. С 1964 года там стали строить пятиэтажные дома, однако сельские жители выше третьего этажа селиться не стали, т.к. не могли отказаться от подсобного хозяйства. Верхние этажи пришлось заселить интеллигенцией: врачами, учителями из Тюмени. С уходом Хрущева от власти идея агрогородов умерла сама собой».

А в Каскару мы действительно прибыли из Тюмени. Специально — здесь до Тобольска прямая трасса. Мирослав Немиров и другие уважаемые люди о Тюмени писали унылое. Например: «Обшарпанный университет с осыпающейся штукатуркой, больше всего похожий на районную баню» — это именно Немиров, а не другие уважаемые люди. Я в Тюмени был всего раз, лет тридцать пять назад. Маленьким совсем. Папа тогда по разным делам в командировки ездил и брал меня с собою. Даже удостоверения выписывал: «Увицкий Юрий Иванович, инженер» и «Увицкий Андрей Юрьевич, инженер». Нет, финансовых махинаций тут не было: удостоверение было нужно для получения места в гостинице. Но горничные, видя инженера лет восьми, вдумчиво улыбались. Всё-таки поздний СССР был чудною страной.

Так вот: в Тюмени начала восьмидесятых мне запомнились удивительные щуки, продававшиеся в обычных магазинах, ещё какие-то рыбины, у нас попадавшиеся только на рынках или в придорожных торговых нахаловках и действительно никакой вид города. «Тюмень — столица деревень» — кажется, тогда от какого-то папиного знакомого и услышал. Сам я тож не из Бог весть каких парижей, но в Кунгуре, при общей его загаженности, всё ж сохранились купеческие дома. Даже и целыми ансамблями. А тут впрямь деревяшки какие-то и уныль.

Теперь же всё не так. Нынче Тюмень уже почти стала Екатеринбургом. Местные за это хвалят губернатора Собянина. Заметим: за примерно схожее москвичи Собянина ругают. Вообще, логика в этом есть: одно дело устраивать Екатеринбург на месте Тюмени, другое дело — его же на месте Москвы. Но ладно. Вольно им. Нам в Тюмени тоже понравилось. Мы там по Цветному бульвару гуляли, катались на колесе обозрения и некоем вращающемся аттракционе ростом с два колеса обозрения, на теплоходе тоже катались. Выносили суждения о реке Туре. Сошлись на консенсусе: неплохая река, только набережной пока нет. Нет, так будет. Это точно. Нашли хорошее кафе Франсуа-Ассорти, затем иное хорошее кафе, затем чебуречную в модном советском духе. Дальше помню не очень, но в Каскару прибыли.

Была нам в этой Каскаре гостиница «Чёрный гусь». Собственно, Каскара так и переводится с татарского: чёрный гусь. И в гостинице этой нам дали необыкновенно трогательный номер, где кроме обычных кроватей была ещё и детская. Деревянная, с натянутыми погремушками. Только пустая.

Гулять пошли, я добавки хотел. Гулять вышли во тьме уже, имея предлогом рассмотрение места завтрашнего старта, но в самом деле — я добавки хотел. Нашли каких-то ребятишек на старой машине. Они нас уже согласились свезть в недальнее кафе, но тут Инна очень решительно сказала:

— Пойдём отсюда.

— Инна, ты чего?

— Пойдём, говорю.

И мы ушли. Заметим: до этого мы обильно гуляли по Екатеринбургу в разные времена года и суток, а следующими днём и ночью сильно обследовали Тобольск, проутюжив длиннющую улицу Семёна Ремезова раза четыре и зайдя, наверное, в большинство микрорайонов, образующих север города. Смотрели рассвет, наступивший по случаю начала июня ровно в полночь. На кладбище, понятно, ходили. Правда, днём. Встречали группы разных людей. А гопотой Тобольск славен издревле. Инна была уверенна и тиха. А тут — раз и всё. И ушли мы от этих ребят. Говорит, у неё интуиция. Теперь уж не проверишь. Но обычно сестрица не ошибается. Или, может, так предупредила усугубление моего пьянства. Тоже, значит, молодец.

Инна вообще честно о себе излагает:

— Я послушная восточная женщина. Сказали командовать — буду командовать.

Утром проснулись, на трассу всползли. Быстро-быстро ехали, вопреки частой перемене автомашин. Хорошо останавливаются, когда вдвоём. Кстати, прекратились дурацкие вопросы — зачем это я в таком солидном возрасте автостопом езжу. Ибо возраст стал совсем уже солидным, да и носитель этого возраста тоже. Раз едет — значит, надо. Из сильно запомнившихся водителей был, например, корпулентный татарин.

Он наших лошадок хвалил. Породы «Владимирский тяжеловоз». Из них, говорил, колбаса вкусная и много. И спрашивал, есть ли в наших краях татарские деревни. Очень обрадовался, узнав про город Касимов в Рязанской области. Я, правда, соврал чуть. Верней, преувеличил. Касимов когда-то татарским был, а ныне — обыкновенный. Затем дед-водитель стал спрашивать вовсе дивное:

— А вас ведь одни татары возят, да? Вот разве русский тебя подберёт?

(Это он Инне уже).

— Вот я еду, ты стоишь, вижу — тебе плохо. Ка-ак я мимо тебя проеду, а?

Пожилой татарин это красиво сказал и дальше ещё говорил.

Инна ж действительно на четверть татарочка. Это иногда больше видно, иногда меньше. Дед, видать, заметил. В его Ниве, кстати, на заднем сидении пребывала жена. Подобно ему, немолодая уже и довольно пухленькая. У неё даже лицо темнее стало, когда дед Инне Борисовне доброе говорил. Но хорошо довезли, к отвороту на город Курган. Угу: без татар автостоп был бы иным, я про то не раз говорил. Особенно ночью — так лишь они да МЧСники подбирают.

Мы на заправке купили воды, и сразу застопили Вольво-американца. Мне они редко попадаются, а Инне вообще в первый раз. Ну, да: та самая хрущёвская кухня на колёсах. Двухъярусная кровать, микроволновка, телевизор небольшой. Загаженная, правда, машинка была и стекло чуть побитое. Значит, человек на хозяина работает; не свой грузовик. Но это ничего. Зато про уральские края говорили, про Сибирский тракт говорили и разное. Любовались наводнением. В этот год все крупные и мелкие реки меж Тюменью и Тобольском дивно разлились, образовав моря. Местным беда, особенно у кого огороды, а зевакам вроде нас — экзотика. За такое любование чужим горем нас комары, кстати, погрызли надлежащим образом. Там же, где воды не было, цвели одуванчики. Белые уже, конечно, полностью, лёгонькие.

Вышли на тобольской объездной. Она длинна и нелепа — в силу большой реки Тобол, огромной реки Иртыш и очень крутых берегов тех рек. По тем же причинам, к примеру, вокзал Тобольска удалён от центра города аж на пятнадцать километров. Рельеф, чего поделаешь? Почти сразу сделался нам автобус. Обычный, пригородный. А в автобусе нам сделался казус. Мы ведь автостопщики более или менее опытные, поэтому — трусоватые. Наличных денег при себе предпочитаем избегать. Ну, и вот. С нас кондуктор за проезд хотела пятьдесят два рубля, но было только два. Чего-то неловкое стали говорить. Вроде, приедем, в банкомат сходим. Она слушает, вздыхает. Много вас таких, думает.

Помогла неведомая тётушка малого роста и бледного вида. Выделила пятьдесят рублей. Мы, конечно, вышли там, где она. И отправились ей деньги возвращать. Она всё равно в добром месте вышла: там рядом парк с колесом обозрения. Есть прокат велосипедов. Хостел обетованный тоже не далеко.

В банкомате, конечно, пятидесятирублёвок не оказалось. Даю сотку — не берёт, даже толкается. Ладно. Купил ведёрко попкорну. То ведёрко ровно полтинник и стоит. Пятьдесят рублей даме отдал, попкорн затем выкинув.

Далее было разное: колесо обозрения поскромней тюменского, но экстремальное в силу износа, аренда велосипедов, встречи с разными людьми, Кремль, тюремный замок, дивный берег, ресторан Ладейный, плохой хостел, неплохой хостел, разные улицы, провоцирующая на стихи табличка «Объект культурного наследия регионального значения», явные и скрытые красоты Тобольска — про всё это я непременно скажу. Во втором, наверное, томе уже. Просто отвлекаться не хочу от сути. А суть такова: через несколько дней сидели мы с Инной подле тюменского вокзала. Ночью. Там сквер, где ходят парочки и спят бомжики. Сидим, сырки плавленные едим, курочку вакуумную, копчёную. Печенье, вроде. Нет, мы не впали в полное разорение, просто на вокзале кафе с противной музыкой и дурными ценами, а до хорошего, тем более ночью — далеко. И тут мне Инна говорит:

— Андрей, а я ведь поняла, почему, как ты говоришь, у тебя девушек очень мало было!

— Эмм… (Хрум-хрум-хрум. Бульк). И почему?

— А помнишь эту тётеньку в магазине? Она ж готова у тебя была взять сто рублей. Ты разве не видел?

— Не видел, конечно (Бульк. Хрум-хрум-хрум).

— Да как ты мог не видеть? Ты вообще, что ли, уговаривать не умеешь?

— Ну. Не умею. И на работе никого не уговариваю, и нигде. Они ж потом будут думать, что раз я уговорил, то я за всё и отвечаю.

— Вот потому у тебя девушек и мало было.

Я задумался, потом согласился. Такая версия и мне, в сущности, кажется наименее обидной. А Инна умная очень. Очень.

 

42. Слово отзовётся

с небрежной пометкой:
«мы не читаем
летом…»

(Ч. Буковски. «Тяжкое время» (пер. С. Беньяминова)

Из некоторой совокупности предыдущих глав, думаю, ясно: употребление спиртных напитков среди нас когда-то было явлением довольно популярным (Глава 19. Пряничек).

Папа у меня читает довольно много, но в основном литературу специфическую. Например, книги по истории, кулинарии, охоте. Про рыбалку тоже. И про Японию ещё любит. А современную художественную — редко. Может, просто в руки не особо попадает. Тут же, гостив у меня, обнаружил он книгу Дмитрия Данилова «Горизонтальное положение». Прочитав дня за два, остался доволен, хвалил. Я взревновал, конечно. Писатель же.

Нет, книги Данилова я очень люблю, а эту — не очень. Даже писал недобрую рецензию. Смысл примерно такой: когда Дима пишет о плохо расцвеченных буднях, то всё в книге хорошо и правильно. А когда он пишет, например, про выезды на Север или в Нью-Йорк, а пытается рассказать, сколь всё это неинтересно, то становится уже не так хорошо и довольно неправильно.

Словом, подсунул я папе на электрическом ридере свою книжку. «Тёмная сторона света». Конечно, об авторстве умолчал. Папа эту книжку прочитав, тоже похвалил, но осторожнее:

— Хорошая книга. Но как-то… вот есть слово, когда всё вместе собрано — и про дорогу, там, про любовь, про города. Как это?

— Эклектичная?

— О, точно.

Я люблю эклектичные вещи, оттого не обиделся. Но затем папа нашёл «Овсянок» Дениса Осокина, их тоже прочёл и сказал:

— Вот так и надо писать!

Ладно. История, вроде осталась в прошлом. Да и особой истории-то не случилось. Прошло года полтора. Тут папа снова в гости приехал и спрашивает:

— Андрей, так ту книгу ты, разве, написал?

— Я, конечно.

— Ну, не знаю… Там у тебя все пьют и ты там тоже пьёшь. А про нас и так думают, что мы — люди пьющие. Может, ты и зря так написал?

Тут суть — в антураже. Это высказывание о моей книге папа произвёл, когда мы с ним сидели на берегу прудика в посёлке Вольгинском. Здесь по утрам водку продают сугубо с девяти, времени было только пол-девятого, а накануне припасённое мы всё уговорили. А так про нас зря думают, будто мы — люди пьющие. Это безусловно.

 

43. О переменчивом времени

Васильсурск придумал Василий III, папа Ивана Грозного (Глава 32. Пасха, ЛиАЗы и Первое мая).

Был такой момент полтысячелетия назад… Хотя, нет. Разве можно называть «моментом» срок в полтора века? Это ж семь поколений успели перемениться. Так вот: был такой, наверное, период в жизни страны, чьё название тогда нередко менялось. И понятно, отчего менялось. За те самые сто пятьдесят лет территория государства увеличилась от размеров где-то нынешней Москвы до 8/10 от теперешней России. А местами к западу и дальше стояли, чем теперь. А всё почему? А потому что отношения были правильными. Крестьяне оставались лично свободными, два раза в год могли менять помещика. Потом — один раз в год, правда. В свою очередь, помещик землёй в полной мере не владел, по наследству её передавать мог с ограничениями. Поэтому барщины не было почти. Войны крестьян почти не касались. Воевали дворяне, горожане и «боевые холопы». Последние так из долгов выкупались.

При этом дворяне могли судиться с царём. А.И. Филюшкин, мудрый, написал книгу о правлении царя Василия III. За годы его власти царь получил от бояр свыше 1000 исков. Причём очень своевременных и хитромудрых: иски по преимуществу касались военных дел; человек подавал в суд, когда его ставили на незаконно низкое место. Весело, да: биться надо, а он судится. Примерно в четверти случаев царю приходилось менять решение. Думаю, больно умного истца потом ущучивали разным методом, но сама метода интересна.

Церковь пребывала в относительной гармонии с государством. Т.е. царь играл на её внутренних противоречиях, она рулила ближним окружением. Это хорошо и похоже на Европу.

Бюрократии было минимум. Тут мы на Европу не походили. В совокупности указов и прочей лабуды за 10 лет издавали столько, сколько во Франции за неделю. Это хорошо, но плохо ввиду неурегулированности прав.

Соседи тогда присмирели. Наши тихонько использовали, к примеру, православное население Великого Княжества Литовского в своих целях, поставили в вассальное положение Казань, проводили вялотекущие переговоры с Римом об унии, со германскими императорами о присоединении к тогдашнему ЕС и антитурецкой лиге, но это больше для смеху — с турками ведь тоже переговаривались. Деньги у них брали, денег им давали. Подъячий Яков Иванович Полушкин съездил ко двору Карла V аж в город Вальядолид. Заодно узнал про открытие Америки. Словом, была такая аккуратная, новая, бедная страна.

Сибирского тракта, правда, не было. Только Чердынская дорога была. Она по большей части водная. Но и то хлеб. И мех, например.

Потому ли или нет, но за 1494-1556 годы, в кои входит, например, всё правление Василия III, специалисты насчитали всего два (два-а!) голодных года. Ровненько так жили. Хуже стало когда… А когда стало хуже? Наверное, когда Великий князь Васенька развёлся с женой и второй раз женился, плюнув на мнение церкви и народа. Про это народ сочинил много спецлитературы. Порою весьма смачной. По той литературе, Иван-будущий-Грозный непременно оказывался бастардом[2], а не Калитичем, хоть сие и не доказано. Хотя выб**дский характер как раз после 1556 г. и показал. Но это уже совсем другая история.

Кстати: про нас тогда европейцы хорошо писали. Вплоть до Герберштейна и Ливонской войны писали хорошо. А потом — сами видите.

 

44. Слишком похожи

— Это… Короче, ты не п*дор? Ну, не гей, в смысле? (Глава 38. Он красивый).

Всякие шутки на тему однополой любви также были у нас популярными. Ибо это всегда так: когда некто, вроде, и похож на тебя, а притом в чём-то весьма существенном отличен, то он станет объектом. Нет, даже в личном общении с приятелями лазоревого цвета мы корректны. Кроме тех случаев, когда эти приятели сами рады над ориентацией поугорать. И так ведь бывает, это хорошо.

И вот: будучи натуральным, как йогурт, я люблю поиграть противным имиджем. Иногда весело получается, а иногда слишком весело.

Например, идём мы как-то по городу Нижнему Новгороду. Денис Липатов, Тёма Филатоф, я и Володя Безденежных. Прохладно, мы собираемся прийти к Вове домой и продолжить хорошо начатое дело. Спиртного в рюкзаках ещё вполне, а закуска у него всегда есть. Он повар, да и отличный. Случилось, однако, препятствие. Собственные ключи Владимир оставил в машине, а второй комплект был у Юли, жены его. Юля тогда руководила клубом или ресторанчиком в центре Нижнего. И ровно в день события тот клуб сделал тематическую вечеринку для барышень, предпочитающих барышень.

Ладно. Подходим к этому клубу. На входе две таких бритых, серьёзных особы. Вроде, девушки, а вроде и не поймёшь. Излагаем суть проблемы. Подходят ещё две сходных дамы, а на заднем плане мелькают девушки весьма миловидные. Пока они кого-то отправили за Юлией, я решил сторожих этих обаять. Интересно ж проникнуть на такое сборище! Сотоварищи чуть брезгливо отошли. У меня, когда я нетрезв и непьян, включаются некие дополнительные опции. Хотя это у многих так. Словом, к моменту прихода Юли с ключиками церберши были готовы. Но сказали фразу, услышанную, к сожалению, и Юлей, и спутниками моими:

— Вас мы, наверное, можем пропустить, но вот ваши друзья уж слишком похожи на натуралов.

Вот за что? Ладно, Денис и Володя кабанчики вроде меня, но Артём же субтилен, интеллигентен. Неужели даже он похож на натурала сильнее меня?

Фраза про схожесть с натуралами в Нижнем Новгороде получила локальное, но внятное хождение. Мне её до сих пор иногда припоминают. Чаще надо мной там смеются лишь насчёт происшествия с медной козой, стоящей напротив театра. Но об этом происшествии я уж точно никому не расскажу. Хотите узнать — приезжайте в Нижний.

 

45. Выдающийся творческий успех

Но, кстати, если долго не пить — дня четыре, например, — то появляется бодрость, работоспособность
Правда, сразу появляется и желание чего-нибудь учудить — и в процессе этого учудения выпивать.

(Мирослав Немиров. Запись в «Живом журнале» от 6 декабря 2004 г)

Прочитав дня за два, остался доволен, хвалил. Я взревновал, конечно. Писатель же (Глава 42. Слово отзовётся).

Писателю нравится, когда его хвалят. Поэту тоже нравится. А уж когда поэту аплодируют, так он вовсе тает. Затем вновь кристаллизуется, понятное дело, опять живёт. Но в какой-то момент похвал и аплодисментов — тает.

Однако, все эти литературные триумфы, даже и материально подкреплённые, не идут в сравнение с победами житейскими. Не любовными, ибо там последствия и слёзы, но житейскими. Идём как-то по Екатеринбургу мы с Арсением Ли, Аллой, Инной и, кажется, всё. Такой состав был, да. Встречь нам — поэт А.В.[3] с другом. Сияют. На А.В. яркий свитер в запоминающуюся полоску. И на ходу буквально рассказывают:

— Мы сейчас две бутылки Фэйри вылили в фонтан! Там всю площадь пеной залило. Ну, короче, мы убегаем. Пока!

А. В. — поэт хороший. Иногда — очень хороший. Он время от времени побеждает в разных конкурсах, несколько раз мы стихи совместно читали. Несколько раз из тех нескольких раз ему аплодировали больше, чем мне. Цветы дарили. Он доволен был. Но ни разу на лице его и общем габитусе нельзя было прочесть и доли того триумфа, какой сиял далёким майским днём. Тем более, сейчас так уже не сделать: весь центр Екатеринбурга просматривается с видеокамер. Так что достижение — из разряда вечных. Есть чем гордиться!

 

46. Герберт, он же Папа Римский Сильвестр II

Почти все фестивали с разработанной системой оценок и строгим распределением мест — для начинающих. Отчего так, не знаю (Глава 41. Сестрица. Умница).

Рассказывал уже: начав писать стихи в третий раз, заинтересовался: кто ещё в Перми сочиняет из сообразных по возрасту? Только не мелочь совсем и не мэтры. Мэтров я и так знал, а мелочью брезговал. Зря, кстати. Володя Кочнев оказался сильно хорошим, Слава Хисамутдинов тоже. Разумеется, Иван Козлов. Да, он самый маленький, конечно — 202 см росту всё же.

Но это позже случилось. Тогда ребята даже в интернетах тогда оставались малоизвестными, а иных выходов на литературную публику у меня не было. Я ж малообщительный и довольно робкий. Словом, из пишущих и существующих активно в те времена, нашёл Олю Роленгоф и Пашу Чечёткина. С Пашей увиделись гораздо позже, а вот Оля предложила идею с гномом.

Не сразу. Сначала она мне Живой Журнал показала. Я ж дикий был. Интернет на скоростях, потребных не только для использования электрической почты у меня завёлся году в 2005-м. Точнее — в 2005-м году. Летом. А к осени, когда, видать, стало вовсе грустно, мы удумали гнома. Нет. Сперва — другое. От самого начала расскажем. Оказалось, мы живём совсем недалеко. Я и Оля, то есть. Между нами пролегала железная дорога и вдребезги перерытая Стахановская улица.

На месте этой улицы когда-то был очень полезный рыночек. Мне лично полезный. К тому времени более-менее окончилось моё студенчество. И аспирантура тоже. К двадцати восьми годикам у меня оказалась трёхкомнатная квартира в центральном географически, но окраинном ментально районе Перми, семья с двумя милыми ребятками, кандидатская степень и оставленные в далёком прошлом литературные амбиции. Насчёт прикладной науки эти самые амбиции вполне сохранялись.

Каждым будним утром я просыпался в начале седьмого. Вернее, в начале седьмого я поднимался с кровати, а просыпался в ходе полуторачасовой дороги к работе. Работа, в принципе, нравилась, было интересно. На выходных же ходил на этот Стахановский рыночек. Он возник в середине девяностых и тихо лучшал. Времена спирта «Рояль» и горящих киосков вроде, миновали. То есть, продолжились, но где-то далеко, на задворках другого рынка, Центрального. Стахановская же торговля сразу была интеллигентной. Можно было спросить, где сделан творог или когда поймана рыбина. Шёл период между диковатой уличной торговлей и эрой гипермаркетов. Говорят, в Европе тот период длился лет 250, а у нас чуть дольше трёх годиков.

В 2004-м году рынок изломали, улицу перерыли. Сказали, здесь будет очень необходимый городу путепровод. Это правда, путепровод нужен. Пермь же разделена оврагами, по-местному — логами. Оттого автовладелец мог ехать от улицы, например, Самолётной до Серебрянского проезда сорок минут. Это когда без пробок. А пешком там — шаг шагнуть.

Но рынок-то всё равно изломали и некая стабильность в моей головушке качнулась. Переезжая в новое жильё, я ж каждый раз решаю: всё. Это навсегда. Вот тут будет собес, где мне выпишут пенсию. А это — да, тот самый рыночек. С этим милым фермером, приезжающим по субботам, мы будем вместе стареть, говоря о футболе.

Конечно, рассказать, будто изломание Стаханки было главным поводом к дальнейшим странствиям будет лёгкой брехнёй, но камушек от сломанной дороги в общую лавину, сподвигшую на переезды, тоже прилетел. Впрочем, далеко мы не загадывали. Мы просто гнома ставили. У нас с Олей даже цели были разные. Я объявил: увидев гнома, на Стаханку непременно явится тролль. Не интернетный, а обычный, подмостовый. Гнома он попытается сожрать, но гном окажется керамическим, малопитательным. Тогда тролль расстроится и по тролльскому обыкновению, достроит мост. А то сколько можно — больше года груды земли с пятиэтажку ростом и месиво вместо дороги.

Оля декларировала всё абстрактней и романтичнее. Ей тогда очень нравился фильм Амели. Там же гном повёл хозяина через весь мир к доброму? Ну, вот и нас поведёт, всех, кто станет участвовать.

А участвовать подписались многие. Тогда это легко было: все молодые, всем Живой Журнал интересен, на подъём все легки. Даже и в Перми с её звериным стилем. Я, познакомившись с гномом Гербертом, привёл его на место действия. Сильно заранее. Там встретил Олю. С очень большим трудом удержался от фразы:

— Ой, а чего ты такая маленькая?

Правильно удержался. Она на «маленькую» обижается. Ибо маленькая. А потом все собрались. Например, Ваня Колпаков. Он теперь крайне важный деятель в сфере российских интернет-медиа и всего такого. Дима Мансуров с женой пришёл. Дима сказки про Кащея и Кощея пишет. Хорошие, толстые. Их покупают. Вася Веселов явился. Почти трезвый и с фотографическим аппаратом. Тогда их немного было — цифровых-то. Мы с ним (с Васей, а не с его фотокамерой) даже сходу и не распознали друг в друге любителей выпить. Ещё разные интересные люди пришли. Со многими долго затем дружили, сейчас общаемся.

Мы их всех познакомили с Гербертом. Он получил своё имя в честь монаха Герберта, будущего Римского Папы. Страшной учёности был человек. Изобрёл деревянные счёты и астролябию. Насколько видим, счёты астролябию пережили. Ибо просты; применимы в торговле.

Сказавши с Олей речи вразнобой, свели гнома на гору. Там люди мост строили, дорогу ломали и сделали многие горы земли. Сохранилась Васина фотокарточка: стоим мы на вершине, будто альпинисты втроём. Даже на тополей с Плющихи не похожи. Я в кепочке, гном с побитой кружкой, Оля привычно ангелоподобна.

Выпив шампанского, отправились в кафе. Ну, как сказать «в кафе»? Это теперь на Стаханке есть кафе-бар «Старый кувшин», кафе-клуб «Парнас», просто кафе «Азиза», «Колибри» и даже «Шуры-муры». Не считая фастфудов. А тогда было только одно заведение. Довольно милое, только над именем его светилась реклама: «Горячая пища». Владелец был из отсидевших и часть контингента — тоже серьёзные. А мы несерьёзные были, нам весело.

Вышли из кафешки — гнома нет. Видать, тролль пришёл. А гном убёг, его напугавшись. И тролль от скуки занялся любимым делом. Мост-то вскоре был достроен.

Честно сказать, всё оказалось наоборот. Следим за руками: Оля Роленгоф, ставившая гнома во имя фильма Амели и перемещений, ныне имеет удобный проезд от своего дома к центру Перми и в гости к Нине Горлановой. А я, рассчитывавший на построение моста, переменил с тех пор четыре места жительства в различных городах и проехал много боле километров, нежели за всю прошедшую до того жизнь. Гномы — они такие. Они могут. Особенно когда гнома зовут Герберт.

Зато у меня две книжки вышло с тех времён и у Оли тоже две. Повторю: гномы могут.

 

47. Двести сорок девять километров в час

Вот и эти первые десять вёрст пути до Ивановского он ехал с обратным ямщиком. То есть, мужик заказ выполнив и деньги получив, возвращался довольный. И нас иногда таксисты даром подвозят, бывает. (Глава 30. Разночинство).

Adagio

Выравниватель питается кореньями и травами, врагов не имеет, кроме одного-двух видов насекомых.

(Х. Борхес. «Книга вымышленных существ»)

Ехал я недавно из Пыщуга до Устюжны. Точнее, ехал до Устюжны из населённого пункта Свеча. Но из Свечи стартовал поздно, а около Шарьи послушался водителя-МЧСника. Это, кстати, был единственный известный мне сотрудник данного ведомства, одобрявший автостоп. Остальные подбирают не хуже татар, но везя, ругают. И автостопщиков обзывают экстремалами. А разговоришься, так у любого из них есть хобби навроде покатушек вкруг Байкала на джипах. Зимой. С медведем в багажнике. С живым.

А этот парнишка из МЧС автостоп хвалил. Говорил, так страну виднее. Правильно ж говорил. Только возле Шарьи дал неоднозначный совет. Сказал, дескать, прямо через город не езжай, а на север езжай. Я насчёт пути и так раздумывал. Там, собственно, через город пути-то и нет, там река Ветлуга поперёк. Можно двигать по длинной объездной на юг, а потом в направлении Буя, откуда бегают прямые электрички до Вологды, или дальше, на Пречистое и собственно в Вологду. Ещё через юг можно уехать в Кострому-Ярославль-Рыбинск. В каждом из этих городов у меня есть добрые знакомые, отчего риск не достичь Устюжны достигал оранжевой черты.

Но это всё после южной объездной вокруг Шарьи. А северная у неё короткая и уходит в Никольск. Там путь чуть длиннее, зато из крупных городов на пути лишь Вологда. Но, честно говоря, я склонялся к северному пути за иной причиной. Я года три назад здорово повисел на этой трассе, устал. Хотел её непременно победить. Очень плохое чувство — хотеть победить трассу. И знаю ведь это, но последнюю гирьку кинул на весы красивый МЧСник. Говорит, там, за Шарьёй к западу, дорога в хлам убитая, замучаешься.

Ладно, я послушный. Вышел, стою на дорожке тихо. А машин-то и нет! Вернее, есть, но все идут через эстакаду в город. Вместо машин появились комары. И мошкара тоже. Думал, комары это в Тобольске, куда мы с Инной ехали, однако, нет. Комары это тут. Кепочку снял, обмахиваюсь, подпрыгиваю. В нужную сторону за полчаса прошло машины четыре. И никто не взял. На объездной всегда так себе, а сейчас ещё заканчивались выходные дни около 12 июня, и все спешили домой. Дома вкусно.

Затем подобрали всё-таки, затем ещё раз подобрали. Свезли на перекладных до выезда с Кроностара. Это такой преогромный завод, делающий ламинат. Дед подвозивший сказал:

— С комбината кто поедет, тебя возьмёт. Они лесовозы, им скучно.

Каково ехать в кабине Урала-тягача, я примерно знаю. Он когда гружёный, ты чувствуешь себя шариком от бильярда, катаемым по столу. А когда Урал пустой, то становишься ты другим шариком. Таким, каким в настольный теннис играют. Очень уж машинка прыгает высоко. Ну, ладно.

Впрочем, Урала мне не случилось. Остановился Хёндай с мамой и дочкой-подростком, похожей на ящерку. Они в Николо-Шангу ехали за деревенским молочком. Это рядом, километров тридцать. Я и тому рад. Только понять не мог: какими такими дорогами МЧСник-то, красивый, меня пугал? Здесь по причине лесовозов асфальт сделался абсолютно символическим. Их много ж в Кроностар идёт. Скребли мы по обочине в основном. Неужто в направлении Костромы ещё хужей?

Вышел — красота. Кукушки. Даже больше кукушек, чем в родной деревне. И звонче они, вроде. И солнышко красиво садится. Всё кругом правильных медных оттенков. Только небо и вода иные. Небо и вода цветом напоминают варенье из абрикосов. Прозрачные-прозрачные. Но когда в первой половине июня солнышко садится, значит, вечер скоро. Есть такая примета. Тем более — на севере, в краю ночей белейших.

Тут, правда, недолго ждал. Приехал дядька на Тойоте. Сам дальнобойщик, но ездил по иным делам. О дорогах расспрашивал, о дорогах рассказывал. Вёз быстро. Даже мимо заправки провёз и сквозь Пыщуг. Высадил в Морошкино, утешив:

— Если чего, дак я завтра до Вологды. Часиков в девять утра. Заберу.

Перспектива тринадцати часов ожидания бодрила. Заодно и комары окончательно наглость потеряли. Нет, комары это, всё-таки не в Тобольске и даже не в Шарье. Комары это тут. Зато в Шарье машины были, а здесь не стало совсем. За полчаса штук семь прошло. Из них в нужную сторону — три.

А потом остановился Урал-лесовоз. Я давно его ждал и не тут. Водитель собирался ночевать где-то на делянке, а обратно на Кроностар гнать утром. Но тридцать километров подкинуть был готов.

Угу. Тут из всей центральнороссийской глухомани — самая глухоманская глухомань. Подобную встретишь только в Сибири, наверное. За Кемерово уже. Между Пыщугом и Никольском почти семьдесят километров. Из них первые шестьдесят идут по совсем безлюдной тайге, ни одной деревушки. И вот где-то ровно посередине этой тайги водитель Урала меня хотел высадить на трассе. Перед ночью. Может, у него договор с комарами на поставку обильной и вкусной пищи? И с медведями тоже договор? Словом, я не поехал, а он сругался.

Урал отбыл, появилась фауна. Звали фауну Максимом и Андреем. Тёзка мой был в энцефалитке, а друг его в спортивном костюме чёрного колеру. Нормальные, вроде, ребята. Пьяные, конечно. Вот, пришли из Пыщуга к друзьям в Морошкино. К одному другу зашли, к третьему зашли. Сейчас к дядьке пойдут:

— Казёл он драный, дядька-то. Говорю: устрой в охрану — хрен, блин.

И Максим долбанул небольшой своей дланью по штакетнику. Я примерно этого и опасался, разговаривая с ребятами. Пьяный — он и есть пьяный. Особенно когда много лет пьёшь по многу дней. Лицо Макисма отражало перепады его настроения. Вроде, улыбается, а вроде и полутора зубов явно не хватает. Видать, не на тех прыгал.

Нет, со мной-то они добро говорили, советовали топать в «Парус» и там ночевать:

— Сейчас никто не возьмёт. Праздник и темно уже, а ты здоровый. Забоятся.

И гуманно отходили, когда появлялась машина в нужную сторону. Троих-то всяко не подберут. Особенно когда двое — явно датые. Затем Андрей говорит:

— Ну, ты стой. Мы до Серого дойдём. Вернёмся, дак вместе побухаем.

Такие перспективы мне уж совсем были против радости. Всё-таки два телефона при себе, большой фотоаппарат. Да и себя жалко в случае возникновения конфликта с тремя местными разом.

Дождавшись, пока хмельные чуть отойдут, потопал в горку. Против хода движения, то есть. Туда, где этот самый Парус. Недалеко, чуть меньше километра. Указатель порадовал: «Кафе Парус. Русская баня. Комнаты отдыха». И на стенке изображён волк из мультфильма. Стоит, ножки иксиком сделал. Говорит: «Ты заходи, если чо». Я и зашёл. Не сразу, конечно. Ещё минут двадцать побаловался автостопом. Мимо прошло, кажется, две машины.

Там три дамы в уголку сидели с пивом и салатами, а официантка огорчила: нет, говорит, комнат отдыха. Закрыты. И водки нет, только пиво. Предложила такси до самого Пыщуга всего за сто рублей. Там, говорит, комнаты отдыха у автостанции непременно есть. Это уж совсем бы получилось неспортивно: такси. Да и Пыщуг чуть в стороне от трассы, выколупываться устанешь. Но решил капитулировать.

Только такси в тот день не случилось: праздник в стране и деревне. Кто уехал, кто поддал. Словом, дама надо мной сжалилась, в комнату отдыха пустив-таки. Четыреста рублей спросила.

— Только у нас неприбрано и вода холодная.

Я в благодарность заказал окрошки и приемлемую котлетку.

Утром ещё чуть забоялся, не обнаружив ключа. Но оказалось — мне его и не давали. Не закрывают дверь, ибо доверие.

 

II Allegro

Следующий день был живой картинкой на тему: «Почему автостопом надо выезжать рано и трезвым». Везли, будто министра. Сейчас расскажу.

Будильника в телефоне не заводил, однако к семи утра выспался. Так бывает, когда устанешь, а воздух из окошка весьма свеж. Остановилась первая же машина. Скромненькая, неюная, марки Рено, зато с Архангельскими номерами. Это значит раньше Никольского, где развилка, не высадят. Так и получилось. Человек Валера ехал в Архангельск. У него там бизнес по деревообработке, отчего Валера много ругался. Говорил, вдоль удобных дорог все леса вырубили, а к иным лесам дорог не строят. Меня огорчил, глянув в навигатор. Я думал, будто до Устюжны пятьсот километров, но оказалось — семьсот пятьдесят. Икнёшь тут.

Но хорошо с Валерой разговорились. Вроде, ни о чём, больше всего о дорогах, однако, вправду хорошо. Там отворот на Котлас у въезда в этот самый Никольск. А мне, понятное дело, к другому его концу, где заправка. Это километров семь. Так Валера меня туда и довёз. Поблагодарив его, я сильно обрадовался. Два раза обрадовался: первый за сам факт, а второй — от приметы. Вот честно: когда день начнётся хорошо, то по крайней мере его первая половина будет доброй.

И да. После трёх минут ожидания был мне целый мерседес. Старенький, достигший возраста согласия[4]. Снабжённый толстым водителем Аркадием. Водитель спрашивает:

— Так это, значит, я тебя вчера видел? Ты же у эстакады стоял в Шарье? Где ночевал?

Разговорились. Он в Норильске долго работал, получил сразу две шахтёрских пенсии — обычную и «по регрессии» — за перелом позвоночника. Сказал:

— Не могу на месте сидеть. И ходить далеко тоже не могу. Вот, ушёл в такси.

Я удивился очень. Такси-мерседес, хоть и старенький, с бывшую нашу кошку возрастом Семирамиду — диво. Тем более, в Нюксенице, где Аркадий и жил. Я, честно говоря, Нюксеницу считал самым безблагодатным райцентром Вологодчины. Рядом Тарнога, где хотя бы лимонад вкусный. Ошибался. Там, в Нюксенице, оказывается, есть газопровод и перекачивающая станция. Кто при этих штуках работает, живут нормально. И другим жить помогают. Вот пригнали четыре татарина из Набережных Челнов четыре КАМАЗа. Деньги им на проезд выдаются наличкой. Обратно можно ехать через Котлас, это долго. А можно вот — взять такси за 10 000 рублей до Нижнего Новгорода. Там рядом уже до Челнов, даже ГАЗельки бегают. Переплата — меньше тысячи на человека. Зато Мерседес и скорость. Опять же, перегоняя свои машины, ребята сэкономили денег. Ехали плохими дорожками, где обычной машинке ужас, а новому КАМАЗу — всё равно.

Им хорошо, Аркадию хорошо, и мне теперь хорошо. Он с меня, конечно, денег не просил. А вёз двести километров. Это, кстати, не самый дальний таксистоп в моей практике. Раз от Екатеринбурга ехал до Кунгура. Это почти триста километров. Но приятно. Жаль только миновали Тотьму: очень люблю этот город. Однако, напомню: в Устюжну я всё-таки спешил. Историй про таксистский быт наслушался. Хорошие истории, но однообразные. Мне Аня Секушина похожие рассказывает. Она в Вологде таксует. Всё уговариваю её:

— Запиши, книжка будет!

Может, и уговорю.

Окрестности Тотьмы и сам этот городок исполнены американской мифологии. Вернее, русско-американской. Отсюда в XIX веке ребята снаряжали экспедиции для создания русских колоний. Калифорния, Аляска. Даже Гавайи. Интересно могло получиться. Но вышло чуть иначе. Теперь вот одна из тотемских гостиниц называется Форт-Росс, а здесь, на трассе, есть кафе Аляска. Обычное, придорожное, вкусное.

Кстати, в очередной раз не очень понравилась мне дорога от Шарьи до Тотьмы. Нет, качество асфальта для мест столь отдалённых неплохое, но в каждой второй деревне за Мерседесом нашим бежала собака. И не городской марки пекинес. Чаще всего нечто чёрное. И с ошейником, то бишь, небездомное. В автомобиле-то мне было наплевать, но представишь тут выход с туристическими целями, так делается противно.

Знакомая картинка: идёшь по деревне, а к тебе летит этакая шерстяная сволочь. И пацан какой-нибудь от забора утешает:

— Не боись, она не кусает.

В таких случаях желаю пистолета в карман. Достал бы его, направил. На хозяина, конечно:

— Не боись, он не стреляет.

Но это так. Эротические фантазии. С пистолетом в дороге сложнее. И вообще богатые жизненные наблюдения убедили: добрым словом можно сделать много больше, чем добрым словом и пистолетом. Бывают печальные исключения.

Но у кафе Аляска собак не было. Ни злых, ни добрых. Тут меня подобрала семейка на Шкоде, свезши до Погорелова. Словом, повторю: не дорога была в тот день, но сказка. И вдруг я начал зябнуть. Затем мёрзнуть. Потом воображать себя пингвином. Представляете, всего-то двести километров к северу, а температура за одно утра снизилась градусов на пятнадцать! Может, это так влияет водораздел между бассейном Волги, куда относится Ветлуга с расположенным на ней городом Шарьёй, и реками, текущими здесь. Мы вот Сухону только-что проехали, к примеру. Она, повернув и вобрав речку Юг, будет Северной Двиной. В Ледовитый океан потечёт. Или, может, я попсовой географией занимаюсь, а в самом деле всё не так.

Короче, замёрз. Машины идут, но редко. Минут двадцать простоял. И тут летит красава. Я даже руку опустил и цвет автомобиля не разглядел. При достижении субсветовых величин цветовосприятие ж искажается. А он, такой, останавливается. Ехал, будто летел, и встал, как окопанный.

— Быстро давай, я спешу!

Я на ходу почти запрыгивал, колено ушибал.

Автомобиль звали Опелем Инсигнией, а водителя — Алексеем. Цвет у автомобиля оказался «Перламутровый астероид грей». Мне не сама машинка про то рассказала, но Алексей. Он вообще много интересного рассказал. Сначала, правда, молчал или ворчал. Дескать, чего я не работаю. А если работаю — чего не зарабатываю? И собою в меру хвастался. Вернее, рассказывал о себе, но получалось — хвастался.

Он тоже дальнобойщик, владелец фуры ДАФ. На другой фуре, на Мерседесе, ездит водитель. Дом купили в Сыктывкаре, дочке — квартиру в Нижнем Новгороде. Она там учится. Сын из армии придёт, ему тоже купят дом или квартиру. А машину, наверное, эту ему отдадут. Давно бы уж купили, но третью фуру, Сканию, разбил нехороший водитель-наркоман. И скрылся. А может, растворился, решив, будто он сам себе глюк. У дочки теперь БМВ. Эта, Инсигния, ей показалась медленной и маломощной:

— Я ей говорю: как так — маломощная? Не умеешь, больше двухсот, конечно, не выжмешь. А ей надо, видать, с места двести.

И начинает скорость тихонько прибавлять. Дорога от Вологды на Тотьму уже не та, какой была лет восемь назад. Нормальная, но скорее похожа на шкуру носорога, чем на лягушачью кожу. Трещинки, выбоины, лужицы. А Леша всё разгоняется. Сначала двести тридцать выдал. На мой робкий вопрос относительно камер ГИБДД ответил:

— Их тут, во-первых, нет, а во-вторых, они только до двухсот ловят.

И ещё давнул педаль в пол. Максимум был именно вот — двести сорок девять километров в час. Тут он, помягчав, определив во мне человека тихого, рассказ продолжил. Едет в Обнинск. Там диагностика хорошая, а у него с головой чего-то не так. Поле зрения сократилось, обморок был. Однажды на левый глаз вовсе слепым стал. Затем отпустило. А так в свободное время картингом занимается, участвует на России в свободном классе.

Словом, классно я попал: двести почти километров с водителем на грани припадка и вот на этой скорости. Но успокоился: раз он за столько лет не разбился, так зачем ему со мной вместе разбиваться? Только зря успокоился. Мы в Чекшино, где эта дорога вливается в трассу на Архангельск, остановились поесть оладушек. Когда-то там вправду были оладушки необыкновенного вкуса, а теперь от них остался символ. Чего делать? Ели символ. Штуки по четыре и со сметаною. Вообще, не знать, какими они были раньше, так съедобно.

Думал, откушав, возница смирится. Только нет. Он чуть медленней поехал, километров 180—200, но так и дорога тут совсем иная! Очень качественная трасса, много машин. Такие шашки начались — чемпион мира Александр Георгиев отдыхает. Алексей между попутными и встречными будто не вилял, но прыгал. Я опять бояться начал, а потом устал. Но рад был, когда он высадил меня на петербургской своротке у Вологды.

Шёл, думал о водительской судьбе. Вот Алексей — дальнобойщик с обильным стажем. Пускай даже болеет. Зато две своих фуры, сколько хочешь легковушек. У детей тож жизнь в какао. Ещё и картинг. А другой так же работает, работает — но впустую. Почему так? Ничего не придумал. Ни в этот раз, ни вообще за годы.

После двух таких машинок — Мерседеса и другого немца — в Устюжну я хорошо успевал. Дальше уже и не спешил. На КАМАЗе медленно ехал, с офицером из Череповца тоже не быстро. Жена его Череповец ругала, кстати. Я возражал. Ещё был парнишка на ГАЗельке, вёз в Кадуй пластиковые окна и меня.

Ну, вот на Кадуйском отвороте я час и простоял. Так часто бывает: шестьсот километров будто на самолёте[5], а финальные полсотни — так. Но это ничего. Зато последней в тот день взяла дама моих лет на скромной корейской машинке. Оказалась интересным человеком. Работала психологом в интернате для хроников. Я думал, там овощи лежат, однако, нет. В таком заведении может, к примеру, оказаться шизофреник без родни. Она их на экскурсии возит. Автобус заказывает, и возит. В Казани даже были. Север объехали просто весь. Тоже случаев порассказывала — не хуже таксиста на Мерседесе. И тоже однообразных: такой-то, там-то, так-то психанул, а его этаким вот образом уговорили вещество принять. Он заснул и все спаслись. И названий веществ мне наговорила. Я те названия запомнил, но вам не скажу. Вдруг чего.

 

48. Дебют

Я же первый раз в неродном городе на сцену вылез, а всего — второй. Хотя годиков уж было тридцать пять (Глава 41. Сестрица. Умничка).

На самом деле стишки во второй раз я стал придумывать в девятом классе и придумывал до третьего курса института. Думал, это будут песни, и я стану рок-звездой. Слава Богу, обошлось. Третий раз сочинителем стал почти в тридцать пять лет, а вот первый — в пять.

До этого какие-то пыхтелки-сопелки придумывал, конечно, дабы идти легче было, но у первого моего стишка, оставшегося в памяти, есть история. Мама (она работала во вспомогательной школе) вела семинар для совсем молодых учителей и готовила наглядные пособия. Там были перечислены стадии умственной отсталости: дебильность, имбецильность, идиотизм. И ещё было слово «кретин».

Я на следующий день в детском садике ходил и напевал. Ибо читать-то давно уже умел. Иногда членораздельно и скандируя:

Мы кретины!
Мы дебилы!
Идиоты!
Имбецилы!

Иногда скороговоркой: мыкретинымыдебилыидиотыимбецилы. И так много-много раз, всю группу заразил.

Второе гениальное придумал через год, когда наши играли с канадцами за Кубок вызова. Я сидел, переживая за хоккеистов, и пыхтел, сперва медленно:

Ты тарань, его тарань,
По мозгам его тарань,
Ты тарань, его тарань,
По мозгам его тарань!

И с ускорением это всё, с постепенным. А у меня такая особенность с детства. Если слышу постепенно ускоряющийся ритм, меня подрубает. Скажем, на пол падаю и начинаются полуконтролируемые судороги. Или по лицу себя бью. Или головой об стену. Так себя и доводил этой пыхтелкой. До сих пор, кстати, в репертуаре.

Третье тоже сочинил рубы ради. Тогда, в семидесятых, был мультик, где девочка говорит бегемоту: «Какой же ты гиппопо-там, когда ты гиппопо-тут»? Я придумал переделку. Её надо было хрипеть, типа как гроулинг, только без лишнего шума, через сжатую голосовую щель:

Мордобойка! Будет тут!
Меня зовут гиппопотут!
Нет, её не будет там!
Я же не гиппопотам!

Тоже зарубало, как надо. Ну, переделок вообще много было. Уже перед первым классом школы вышел мультик про Капитошку. Она прыгала и пела:

Капитошка — это я,
И все вокруг мои друзья.
Я придумал иначе, и, наверно, не один я:

Капитошка —  это ты,
и все дают тебе <…>[6].

Впрочем, матерные переделки детских песенок — отдельная тема, мы этим ещё со средней группы баловались. А вышеприведённые текстики я запомнил, поскольку меня их уговорил рассказать детский психиатр В. Н. Киреев, работавший тогда в Кунгуре, а теперь (давно уже) в Таллине. Я к нему по другому совсем поводу попал, он мне хотел синдром Аспергера поставить. Тогда этот диагноз почти никто не знал, я и был бы одним из первых в стране. Но мама отговорила — боялась: вдруг меня, шизофреником объявив, в институт не возьмут. Но это, конечно, иной эпохи события.

 

49. Побывать в городе

Точнее, ехал до Вологды из населённого пункт Свеча. (Глава 47. Двести сорок девять километров в час).

Некогда я вёл тщательный учёт посещённых городов. Не себя ради, а для Чёрного Знамени. Этому флагу с изображением пацифика исполнилось семь лет. Сбился после сто шестидесятого города, примерно. Верней, не сбился, а задумался. А ещё верней — дважды задумался. Прежде всего, учитывать ли сёла и деревни? Они ж тоже интересными бывают, а главное: «побывать в городе» — что это значит?

Нет, понятно: когда ел, гулял, ночевал — значит, бывал. Когда оказался мимоездом и сбегал через площадь за бутылкой лимонаду — не льсти себе. Но бывают же и промежуточные случаи. Верней, они преобладают.

Скажем, в том самом посёлке Свеча я пережидал грозу в дивном здании вокзала. Оно даже не пустым было, но воплощало собою пустоту. Хоть собирай адептов учения Тхеравады. Листочек с расписанием поездов — кажется, три пары в день. Две крепко запертых стеклянных двери. Пол, потолок, стенки. Даже стульев нет. Чисто всё.

Метрах в двухстах от вокзала нашлась пивная «Скиф». Точнее — вагончик с разливным пивом и шашлыками на разогрев. Три квадратных стола, покрытых клеёнкою. За каждым из столов сидит по мужику. Один даже меня старше, другие тоже очень взрослые. Все в бейсболках. Тщательно смотрят по небольшому висячему телевизору мультфильм об Иване-царевиче. Современный такой мультфильм. В нём Ивана на Луну из пушки запускать хотят. Серый волк бегает, помогает. А мужики вдумчиво смотрят, пиво отхлёбывают. Комментируют по делу развитие сюжета. Так, наверное, ковбои бурлеск смотрели. Или первые фильмы. Действительно, картинка была похожей на «Человека с бульвара Капуцинов». Шляп только не хватало. Бейсболки против них — утрата стиля. Я б тоже остался, посмотрел мульт. Но пиво было кислым. Оттого и шашлыки не внушили доверия.

За углом, напротив Дома культуры (сейчас они иначе называются, но пусть себе), расположилось другое кафе. Стационарное, кирпичное. Имя обыкновенное какое-то. Вроде «Натальи». Или «Экзотики». Дёшево, сытно. Честно говоря, и вкусно, кабы без снобизма.

В углу парень ковыряется, собирает упавшую аудиоколонку, вешает её на кронштейн, налаживает звук. День предстоял ненормированный, ибо ехать далеко, так я решил поесть серьёзно. Три блюда и сто пятьдесят граммов обошлись чуть дороже трёхсот рублей. В Москве за эти деньги даже помянутые сто пятьдесят не везде нальют. Захожу в туалет, а там крючок на двери вырван, не закрывается. Жалуюсь барменше, так, мол, и так. А она:

— Погодите. Сейчас Миша колонку починит, будет щеколду чинить. Или заходите. Кто туда пойдёт, так я вам крикну.

Логика показалась странной. Лучше того, кто туда пойдёт голосом остановить, чем меня предупреждать. Но мне другое интересно: этот Миша, он тут чего делает? На постоянной основе подрабатывает? Или, например, добровольно устраняет следы вчерашнего буйства? Можно хоть так придумать, хоть этак. Словом — впечатление.

Дальше, идя по Свече к трассе, тоже видел любопытного. Это любопытное и в рассказы годится, и для общего развития мнений о стране. А через трассу от Свечи расположена деревня Огрызки. Интересно самоназвание её жителей.

Так был я в населённом пункте Свеча или не был? Сразу ведь и не скажешь.

 

Глава 50. Ну, пока и всё

(…мы с Плюшей оказались не на трассе, но в прострации (Глава 11. Таможня, добро давшая).

Специально оставил финальную главу тома себе в подарок на День рождения. А ничего-то и не случилось! Ни одного приключения. Только мелкие радостные встречи и хорошие водители. Кому это не интересно, считайте, первый том кончился.

Нет, проснувшись в четыре утра, я, конечно, ворчал на медвежьем диалекте. Всё-таки, ехать на свой сорок четвёртый День рождения автостопом это примерно как встречать свой сорок четвёртый День рождения в «Макдональдсе». И говорить при этом:

— Свободная касса.

Только автостопом.

А потом ничего стало. Ждал машинку спиною к рассвету. Мимо шли свежепокрашенные автомобили участников ралли Шёлковый путь. От Москвы до Пекина. Легковушки, джипы. Много автовозов. Две реанимационных буханки. А пускай водители не расслабляются и о вечном мыслят, видя такие машинки. Наверное, в общей куче прошло несколько сотен автомобилей с эмблемой ралли-рейда. Понятное дело, не кучей шли, а вразнобойку. Про кучу я просто так написал. Многие уже обгоняли нашу Татру.

За рулём сидел узбек, немножко ругался. Говорил, год без выходных работает. Отпускают, правда, рано. В три ночи выехал, пока нет заторов, двести километров туда, двести обратно. К часу вернулся — хоть спи, хоть кино смотри.

Общительный попался дядька, Толиком назвался. Видать, Абдулатип. Или Токтогул. Или не знаю. На русском, правда, в меру говорил. Но рассказал про особенности казахских дорог. Глядишь — пригодится.

А так, забавно получается. Теперь, значит, песок на московские стройки возят с таких вот расстояний. С другой стороны, камень для белых церквей Суздаля и Юрьева-Польского таскали с холмов нынешней Москвы. Полностью, наверно, и вытаскали. Круговорот стройматериалов в природе.

Далее тоже хорошо ехал. Из интересных водителей первым был сердитый парнишка, кативший до Выксы. Он занимается ремонтом автомашин, а тут клиент его собрался обмануть. И обманул уже. Теперь вот разбираться надо. Но он мало про нехорошего клиента говорил. Он больше меня о дороге расспрашивал. Удивился опять:

— Да разве ж сейчас кто-то кого-то так возит?

Сам везёт, и сам удивляется. Я привык. Но он разное спрашивал. По делу. Был, говорит, случай недавно:

— Там подробности неинтересные, но вот так вот остался без машины и без денег. И зарядки в телефоне два процента. Звонил ребятам, они не отвечают. Еле связались. Как думаешь, если б я стопом поехал, я бы доехал?

Конечно, он доехал бы. Прилично ж выглядит.

А второй любопытный человек меня от поворота на Выксу подкинул аж до Арзамаса. Вернее, характером он не любопытный, а очень молчаливый, но в качестве объекта — любопытный. У него нет правой руки почти от локтя. Машина Ниссан, автомат, конечно. И летит он на ней под сотню с большим запасом. Вообще, получается хорошо, а на плохих участках, вроде Ардатовской объездной — нехорошо. Машину начинает швырять. Так можно потерять ещё одну руку, например. Вдруг он и первую-то в аварии потерял. Но ведь не спросишь. На ухабах культю он складывал на рулевое колесо, и она колыхалась подобно желе. А на торпедо симметрично дрожала гелевая фигурка некоего оранжевого монстра. Завораживающий дуэт, надо сказать.

Кстати, насчёт Ардатовской объездной. Вы будете смеяться, но я всё равно скажу: дороги у нас приличные. Вернее — федеральные трассы у нас приличные. Мы вот с Дашей о прошлом годе ехали до самого Иркутска. Очень нормально всё. Асфальт, развязочки, обочины выкошенные. На всей дороге, кажется, осталось лишь пять-семь железнодорожных переездов со шлагбаумами. Они портят жизнь и создают пробки, но проблема худо-бедно решается. Скажем, до города Богдановича, что в 2 000 км от Москвы таких открытых переездов вообще нет. На Сибирском тракте нет. На иных федералках — вполне. Ремонты тоже не в счёт: да, они мешают, но ведь нужны. Ремонты это нечто вроде стоматологов. Или охранников в магазине. Беспросветный же дорожный мрак на сей момент это объездная вкруг города Канска.

На федеральной трассе участок в 10 км грунтового серпантина! После дождя – 10 км червьячьей слизи. Кто-то, возможно, скажет, что 10 км по сравнению с 6 000 км мелочь, но рискну напомнить основной закон биохимии: если смешать 1 кг повидла и 1 кг какашек, мы получим 2 кг какашек. И даже если смешать 1 кг повидла и 1 ложку какашек, результат будет сходным.

Но ладно. Канск — он далеко в Сибири, а мы пока близко. Мы в Арзамасе. Сейчас мы в нём и застрянем. Только этого ещё не знаем. Хотя, вроде, правила понимаем и стараемся их соблюдать. Некоторые правила мы сами и вывели. Например, несёт тебя дорога, так и несись. Не тормози. И не хвастайся, пока не приехал. А я тут начал Арзамас фотографировать, пирожки вкушать и вести себя абсолютным барином. В Пензу, конечно, отзвонился. Ждите меня, к обеду буду. Шашлыки готовьте, хлеб-соль, значит. Красную дорожку, оркестрик небольшой. Без лишнего фанатизма, но общий стиль приёма дорогого гостя берём из фильма «Жестокий романс».

Вот за это, за лень и понт, поехал далее от деревни до деревни. А крупные населённые пункты вроде Шатков, Лукоянова и Починков ходил пешком. Ибо высаживали непременно рядом с их началом, где сквозной машины не изловишь. Главное: вокруг-то здорово. Поля жёлтенькие уже. Церкви подражают картинам Поленова. И земля тихонько из ровной делается в складочку. Говоря серьёзным языком географов, здесь Окско-Донская равнина переходит в Приволжскую возвышенность. Пусть себе переходит. У неё это красиво получается.

Капитулировал я в Саранске. Меня добрый человек тут в самый центр привёз. По дороге говорил:

— Я тебе покажу, куда ехать.

И показал ведь. Рукой махнул прямо:

— Тебе во-от туда.

Номер автобуса назвал, где пересесть сказал. Не. Кончились силы. Саранск-то просто огромный для автостопщика. Уехал себе на автовокзал, бросив геройство. Успел на последний автобус до Пензы.

А там хорошо сделалось. Там Лёша Александров со взрослым ребёнком Сергеем приехал. Специально из Саратова. Соня Амирова пришла с несвоим парнем. И Дима Орехов через малое время. Идём в центр, любуемся красотами.

Из всех тех красот одна была самой выдающейся: Димина фотокарточка под целлофаном. И не в «Их разыскивает милиция», но на Доске почёта. Их, доски эти, везде поразобрали, но тут оставили. Так и написано: «Дмитрий Орехов, менеджер». Думаю, вот круто: такой человек у меня на презентации будет с гитарою! Оказалось, с губной гармошкой. Хотя это ничего. С гитарой и вокалом — Володя Навроцкий. Тож прекрасно ведь.

Дима нас привёл в шашлычную. Уникальное, говорит, место. Эта шашлычная в серединке Московской улицы была всегда. Тоже не новость: такие вечные заведения есть в любом городе. И улицы пешеходные тоже везде. Вот эта, Московская, похожа на саратовский Проспект Кирова, похожий на Большую Покровскую улицу Нижнего Новгорода, похожую… Ладно, волевым решением остановимся. Мы о заведении, а не о его локации. Так вот: соседняя по отношению к шашлычной дверь вела в райотдел милиции.

Думаю, милицейским нескучно было: и мяско съесть можно, и план на алкашей всегда выполнен. А потом отделение закрыли, отчего в шашлычной не стало драк. Там хорошо. Вернее, так: место своих денег заслуживает. Мяско, правда, жарят на электричестве, но подобное, говорят, здесь было всегда. Зато бутылка водки «Пять озёр» стоит шестьсот рублей. И вторая бутылка водки «Пять озёр» стоит шестьсот рублей. И третья.

Вот примерно тут реальность обнаружила прорехи. Нет, многое помню. Знакомство с распрекрасным и маленьким семейством Володи помню. Презентацию книжки помню. Хотя нет. Презентацию не помню. Давида Куруму, организатора помню. Он чёрного цвета и вопросы интересные задаёт. И звук хорошо в зале поставлен. Зеркала вокруг, опять же. Да: группу «Нерест» помню. Её, собственно, Володя с Димой и образуют. Хорошо образуют. Лёша и Соня тоже стихи читали. А кто всё это вёл — не помню. Говорят, будто я. Но вряд ли. Ещё немолодых людей из объединения «Дети войны» помню. Многих бабушек и одного дедушку. Думал, они наши стихи ругать будут. Или песни. Но они не ругали. Элю Погорелую в жёлтом платье помню. Тоже издалека ведь ехала.

Затем снова шашлычную помню, Володин дом помню. Далее сразу Нижний Новгород помню. Ищу кепку, а её нет. А сосед по купе, студентик, ездивший в Пензу на соревнования по стрельбе, говорит:

— Под матрас глянь?

Точно. Видать, хороший стрелок, наблюдательный.

В Нижнем Новгороде сначала всё помню. Карину Лукьянову с блокнотиками помню. Как в кафе «Буфет» зашёл и спросил:

— А у вас яйца и мозги есть? — тоже помню.

Яйца и мозги у них всегда есть. Жареные бараньи мозги по-прежнему вкусные, а бычьи яйца они теперь готовят хуже. Или, может, в тот день не торреадор победил. А, да! Хреновуха тож хуже не стала.

Где-то тут пришёл Вова Безденежных, вслед за ним Денис Липатов и отсюда я долго ничего не помню. Очевидно, началось алко-шоу «Три поросёнка». Хотя ребята говорят, ходили мы долго, в красивые места и видели разных хороших людей. Кремль, конечно, оглядели в сотый (они, кто местные, — в тысячный) раз. И зачем? И где всё это?

Обнаружил я себя глубокой ночью в маршрутке из Нижнего до Москвы. Интересно сидел. На полу, спиной прижавшись к переднему ряду сидений. Там слева водитель расположен, а правее от него — два пассажирских кресла. Вот в среднее я был и упёрт. Заметим: очнулся вовремя, чуть до нужной остановки в городе Покрове.

В голове разговаривал Аркадий Аверченко: «Вся их жизнь имела такой вид, что рождались они для водки, работали и губили свое здоровье непосильной работой — ради водки и отправлялись на тот свет при ближайшем участии и помощи той же водки».

С непосильной работой у меня беда, но общий вид делается уже близок.

Я так честное слово больше не буду. Даже и в День рождения. Я хороший, сильный и совсем исправлюсь. Стану ездить на велосипеде, плавать в бассейне, надлежащим образом выполнять свою работу, а затем отправлюсь в город Читу. Там тоже Сибирский тракт. Оттуда поеду стопом по красивым местам и добрым родственникам.

Сейчас-сейчас. Скоро уже. В самом конце августа. Ну, правда. Во-от!

 

20 апреля — 15 июля 2016 г.

 

Примечания

[1] Опубликовано в сетевом журнале Лиterraтура
[2] Есть хорошее русское слово «выб**док», но его к царям употребляют редко.
[3] Как мы видим, обычно я привожу имена и фамилии героев полностью, кроме тех случаев, когда указываю их псевдонимы. Однако, здесь будет описание деяния, которое можно квалифицировать в качестве мелкого хулиганства и взыскать ущерб. Срок давности — дело хорошее, но больно уж законы у нас плавающие. И трактуемые вольно.
[4] Как ни печально, в России это 16 лет.
[5] Самолёт, вообще говоря, неплохое средство передвижения, но из него можно упасть и сильно ушибиться.
[6] Похабное название женского органа в родительном падеже.