Ольга Балла. Пойманный свет. Смысловые практики в книгах и текстах начала столетия — М.: Издательские решения, 2020. Литературное бюро Натальи Рубановой.
Один из главных сборников литературно-критических статей 2020 года носит имя «Пойманный свет: смысловые практики в книгах и текстах начала столетия», автор Ольга Балла. Заниматься собственно литературной критикой в отношении труда подобного уровня — manière provocante; забегая вперед, отмечу, что речь пойдет о битве блоггинга и науки, о «локальных космополитах» и о «Риме для русских», но вообще есть великое искушение дать оценку анализируемой работе с точки зрения культурологии.
Ольга Балла в литературных кругах не нуждается в представлении, и тем более странным кажется повальное незнакомство с нею массового читателя… Возможно, дело в том, что «Пойманный свет…» не издательский проект, армада возможностей пиара, имеющаяся у части издательств, на его раскрутку брошена не была; но, скорее всего, причина кроется в самом тексте, — как и положено литературной критике, он занимается толкованием и оценкой произведений с позиции науки (культурной антропологии, философии, эстетики, даже теологии), а не с точки зрения массового читателя: «интересная» ли это книга, доступно ли написана и как развиваются сюжетные линии — эти вопросы в сборнике не ставятся. А ведь именно с подобной стороны произведения рассматривает книжный блоггинг, в том числе под критику мимикрирующий. Ольга Балла решает другие задачи, я бы даже сказала — не сиюминутные. Поэтому вполне вероятно, что на основе ее текстов в будущем будут изучать литературную жизнь нашей эпохи.
Во-первых, автор — билингва (русский + венгерский языки), как она сама пишет, «человек-посредник» и «счастливые билингвы-двоякодышащие, обитают в двух родных им культурных средах одновременно», — а это существенно расширяет представление Балла о смысловых возможностях языка. Ее несомненная заслуга в том, что посредством критических статей она знакомит русского читателя с переводной литературой чешского, литовского, венгерского, немецкого, армянского и других культурных кодов. Потому что если, к примеру, в России не на слуху крупнейший венгерский прозаик XIX-XX века Кальман Миксат, то теряет от этого Россия, но никак не Венгрия… Интересно, что важность подобной работы сегодня понимают даже локальные сообщества в жанровой литературе, самостоятельно занимаются переводами образцов хоррора и weird fiction; так почему бы не активизировать этот процесс и в отношении Большой Литературы, пропуская мимо распространенное обывательское мнение о том, что балканская/карпатская/прибалтийская словесность ничего не способна дать русскому культурному полю, взрастившему Толстого и Достоевского?
Наконец, Ольга Балла не отметает литературный «сыр» с жанровой «плесенью», памятуя о том, что плесень может быть благородной, и в ее книге можно найти статьи о фантастических произведениях, о сборниках эссе на стыке с публицистикой, на стыке с блоггингом — и о литературе визионерской; кстати, о последнем: автор прекрасно осведомлена, что смысл не только продукт аналитический, но и плод чувственной рефлексии и мистического погружения в архетипические сюжеты в недрах бессознательного. Науке пока удается говорить о последнем только языком глубинной психологии; очень мало еще изучены средства выразительности, которые демонстрируют разрыв ассоциативного аппарата (квазиформы) или же более точное, чувственное (чем принято в разговорной речи) описание физиологических ощущений в совокупности с эмоциональными реакциями и т. д.
Для всего этого теория современной литературы еще только вырабатывает инструментарий, а критику уже приходится с этим работать. Доводится и в науке пользоваться образным языком: «Тончайший, трепетно-дышащий и влажный в самом начале, живой и густой в середине, к третьей части романа текст высыхает и грубеет».
Балла неспроста пишет о «расширении диапазона возможностей литературы, форм её культурного присутствия». Фиксируя изменения литературных форм, она словно ищет за ними проявления новых идей: «Сама возможность разговора в русском обществе о его проблемах, и лежащего в его основе целостного видения была создана вроде бы незначительными сдвигами внутри русской речи, лексическими и даже интонационными смещениями, перестановками акцентов». При всем при этом автор «Пойманного света» не крайний формалист, готовый воздвигнуть на пьедестал писателя только за наличие новых форм, для Балла первичен смысл; иногда создается ощущение, что ожидания ее столь высоки, будто она ждет от литераторов не меньшего, чем новых космогонических теорий. Безусловно, завышенные ожидания формируют отменный личный вкус, но раз за разом открывая новую книгу и не находя в ней ничего, сопоставимого по краткости, мастерству и глубине, к примеру, с «Хаджи Муратом», остается пребывать в состоянии перманентной тоски и неудовлетворенности.
***
«Тоска, которую автор старался подавлять, всё-таки выжила. Именно она вывела перед его исследовательским воображением картины тех единственных мест и предметов», — пишет Ольга Балла об одном из текстов. И далее: «Искусство, особенно музыка, удерживает на себе мир и может его, при необходимости, разрушить». Вряд ли это те вопросы, о которых задумывается рядовой читатель, но о них обязан хоть раз задуматься любой уважающий себя литературовед. Наверняка искусство несет в себе одновременно и созидательный, и деструктивный заряд, в какой-то степени и эмпатия, лежащая в его основе, есть акт саморазрушения и разрушения окружающего мира, помогая выжить слабейшему и заставляя сильнейшего испытывать стресс от созерцания чужих страданий. Балла не противопоставляет искусство бытию, а включает одно в другое: «Писатель создаёт сложные, умышленные конструкции для уловления этой реальности и её рассмотрения. [Книги] —многофункциональные оптические приборы».
Следующая загадка Ольги Балла кроется в ее особенном восприятии отношений космополитизм-локальное. «Вот недаром я издавна подозреваю, что в провинциях делается и думается самое интересное», — очевидно, что дикий шампиньон из каких-нибудь рязанских лесов будет обладать выражено иным вкусом, нежели его собратья, выращенные в тепличных условиях Литинститута, но все же речь не столько об этом; критик знает о балансе, присущем многим выдающимся произведениям искусства: использование регионального культурного кода в сочетании с идеями космополитизма плюс новая форма для этих идей, новое звучание; причем взаимосвязь, эта ниточка между старым и новейшим, между прошлым и будущим, становится очевидной лишь для тех, кто знаком с обоими образцами: например, только так можно отследить влияние форм африканской культуры Нок на современное искусство или возможное влияние гуцульских вышивок с их контрастными цветовыми сочетаниями на поп-арт через творчество Энди Уорхолла (Эндрю Варголы) и т. д. С другой стороны, нескрываемая надежда на появление нового гения, пишущего в какой-нибудь региональной пещере при лучине и сверхмедленном интернете — это немаловажная деталь мировоззрения Ольги Балла. Для нее смыслы есть порождение индивидуальной точки зрения на объект, личного мифа, а именно новейший миф критик и ищет в литературных текстах.
Акцентуация на индивидуальных точках зрения приводит к тому, что Балла пишет об «исследовании по многим русским Венециям», говорит о существовании «русского Рима», который суть наслоение представлений русских писателей о Вечном городе на ведуты реального Рима. И, что важно, «русский Рим» не противопоставляется действительному, но объявляется частью реальности; в широком смысле критик ратует за включение событий подсознательного в понятие окружающей действительности, и этот тип восприятия не нов для человечества, вспомним рассуждения еще Фомы Аквинского на тему количества ангелов, способных находиться в одном месте одновременно, или же «психоанализ» народности йоруба посредством общения с духами и т. д. С точки зрения Ольги Балла, наложение явлений бессознательного на видимую картину мира и есть «реальность».
…В своих мемуарах «Время сновидений» Балла говорит о нелинейном течении времени и об идее времени как константы, в статьях рассуждает об отсутствии у современного человека четких представлений о смерти и в связи с этим упоминает о «танатологической революции» как о культурном феномене. Именно способность отмечать изменения в мироощущении культурных групп делает работы Ольги Анатольевны такими ценными для будущих исследователей, особенно ценна фиксация ею отношения самих писателей к литературе.
Есть критики понимающие и критики судящие — считает Балла, возможно, намекая на эссеистическое и собственно критическое расслоение в критике. Однако, прелесть в том, что указанные ею координаты никак не определяют проделываемую Баллой работу, ее саму можно причислить к критикам, фиксирующим культурологические изменения, ставящим индивидуальные мифы и смыслы выше исторического контекста произведения, включающим проявления подсознательного в понятие окружающей действительности и стенографирующим собственную рефлексию в отношении текста одновременно с его анализом; продукты чувственного разума не задвигаются Баллой под логические процессы, а позиционируются наравне.
Сопоставляя работы Ольги Анатольевны Балла с предметом изучения других современных исследователей, обнаруживаем то самое «слепое пятно», которое стремится описать современная наука; так, Михаил Эпштейн занят изучением семиотики повседневности и перспектив развития мысли и языка, вспоминается Дмитрий Бак с его работой на тему рефлексии в литературе, а также изучавший феномены сакральности в современном мире Гарольд Блум. Очевидно, что и наука, и литература не стремятся проводить границу я-мир, но вместо этого жаждут понять, каким образом, несмотря на нашу включенность в окружающую действительность, мы все еще осознаем себя как отдельных индивидов… Благодаря таким исследователям, как Ольга Балла, однажды эти точки слитости с окружающим миром могут быть отысканы и описаны. Не теми, кто кричит «я знаю», а теми, кто со сдержанной и полной светлой радости улыбкой покажет нам добытые в глубинах psychе тайные раковины смыслов.
Тоцкая Дарья Сергеевна — художник, искусствовед, прозаик, литературный критик, куратор выставок современного искусства. Живёт в Краснодаре. Член союза журналистов России, член Профессионального союза художников России. Художественные издания: роман «Море Микоша» (2020). Как критик публикуется в журналах «Знамя», «Москва», «Новый берег», «Формаслов». Победитель конкурса арт-обзоров от artuzel.com и конкурса литературной критики журнала «Волга-Перископ». Финалист независимой литературной «Русской премии» в Чехии.
