У Ильи Журбинского фотографическая память. Хотя как такое забудешь. В юности человек летит на крыльях мечты, впереди целая жизнь, жизнь бесконечна. Но полёт прерывают, просто потому что летать не положено, ходи пешком. И через десятки лет юношеские воспоминания тебя не оставляют; раньше было как-то не до того, а теперь есть время впечатления превратить в рассказ, прозу практически документальную, но сделанную по высоким художественным канонам. Ты хотел поступить на филфак, а тебе в лучшем случае оставили сельхоз, да и то всячески вставляют палки в колёса. А что, вроде бы тоже два слога, какая разница. И всё из-за одной строки в анкете.
Михаил Квадратов
Илья Журбинский родился в Молдавии. С 1992 г. живёт в США (большой Нью-Йорк). Архитектор по программному обеспечению информационных технологий. В 1994 году был избран председателем пятого Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира», где его предшественниками были Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко и Александр Межиров. Лауреат Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира» 1992 года, Международного конкурса Нью-Йоркского Клуба Поэтов 1995 года, премии газеты «Литературные известия» в номинации «поэзия» за 2017 год. Стихи, эссе и проза печатались в «Литературной газете», НГ Ex-Libris, «Новом Журнале», международном литературном портале Textura, журналах «Дети Ра», «Зарубежные записки», «Арзамас», газетах «Литературные известия», «Поэтоград», «Новое русское слово», литературных альманахах и других изданиях. В 1987 году в Кишинёве была издана тиражом 100 000 экземпляров книга «По грибы».
Илья Журбинский // Мужчина в сером костюме, титульный лист и волшебные чернила
Отзвенел последний школьный звонок, отгремел выпускной бал, первый рассвет был встречен в парке на Комсомольском озере, и наступил короткий переходный период между школьной и взрослой жизнью.
Эти два месяца должны были определить мою судьбу на ближайшие годы: пять лет институтского обучения или недолгая неквалифицированная работа, а затем служба в армии.
Хилое телосложение и упрямый характер — не лучшая комбинация для прохождения срочной службы. Поэтому уже на следующий день после выпускных гуляний я засел за подготовку к вступительным экзаменам.
Математика, география, биология. Синус, косинус, параллели и меридианы, ДНК и РНК, инфузория-туфелька. Учиться, учиться и учиться.
Но в магазин за хлебом всё-таки сходить придётся.
На выходе столкнулся с учителем истории Всеволодом Вячеславовичем. Когда я учился в пятом классе, он, тогда ещё студент, проходил у нас в школе практику и поразил меня тем, что начал урок по истории древнего мира фразой: «У древних греков не было совести, у них был стыд». На что я, не удержавшись, ляпнул: «А у древних египтян не было ни стыда, ни совести», — за что и был благополучно выслан за пределы класса.
— Ну, куда поступаем? На исторический или филфак?
— На экономический, в сельхоз.
— Откуда вдруг у тебя такая тяга к сельскому хозяйству?
Я замялся, но всё же сказал:
— В университет мне путь заказан.
— Почему? — удивился Всеволод Вячеславович.
— Они евреев не принимают.
— С чего это ты взял?
Я пожал плечами и спросил:
— С Вами много евреев училось?
Всеволод Вячеславович задумался:
— Да, вообще-то, нет. Но, может быть, просто, никто из них не хотел стать историком.
— Да, — вздохнул я. — Каждый еврейский ребёнок с пелёнок мечтает стать гидромелиоратором или механизатором сельского хозяйства. Это — у нас в крови.
— Слушай, если здесь такие проблемы, может стоит в другой город поехать учиться?
Кишинёв я покидать не хотел. В нём жили мои родители и сёстры, в нём жил мой лучший друг Серёга, с которым мы дружили со второго класса. Кишинёв в песнях называли «белым городом» и «цветком из камня», но на самом деле он был очень зелёным, солнечным, воздушным, и уж никак не каменным цветком.
На следующий день я собрал нужные бумаги и поехал в сельхоз.
На троллейбусной остановке меня приветствовал учитель труда Пётр Алексеевич, который в седьмом классе безуспешно пытался научить меня основам слесарного дела.
— Ты куда, тунеядец?
Тунеядцами Пётр Алексеевич называл всех учеников, потому что твёрдо верил, что место настоящего мужчины у станка.
— Документы в институт подавать.
— А, детство хочешь продлить? — ухмыльнулся он.
Я не знал, что ответить и на всякий случай улыбнулся.
В приёмной комиссии кто-то хлопнул меня по плечу. Кого-кого, но Таню Луденкову из нашего 10-го «В», я никак не ожидал тут встретить. Таня была в умопомрачительной мини-юбке и высоких сапогах на небольшом каблучке по последнему писку моды.
Мне как-то и в голову не приходило, что Таня, которой учёба в 10-ом классе была явно в тягость, будет поступать в институт.
— Ты тоже на экономический? — спросила она снисходительно.
— Тоже.
— Старайся, может, опять вместе учиться будем.
Из всех напутствий, которые я получил с момента окончания школы, это было, пожалуй, самым странным.
По дороге домой я решил зайти к Фиме и отдать новеллы Акутагавы, которые брал почитать. Фима был репетитором и готовил к вступительным экзаменам по математике и физике. При помощи кого-то из родителей его подопечных ему удалось подписаться на Библиотеку всемирной литературы в двухстах томах, и я принадлежал к узкому кругу читателей его личной библиотеки.
Дверь открыла Фимина мама, тётя Роза, и позвала меня на кухню:
— Обожди, скоро он освободится. А пока попей чаю с вареньем.
Через некоторое время Фима отпустил очередного ученика и позвал меня.
— Понравилась книга?
— Никогда ничего подобного не читал.
— Как это не читал? «Бататовая каша» — это же гоголевская «Шинель».
— Шинель, но японского покроя.
— Куда поступаем? На филфак?
— Не угадал. В сельхоз, на экономический.
— Увы, логично. Но имей в виду, что даже в сельхоз в этом году по пятому пункту примут меньше, чем обычно.
— Почему ты так думаешь?
— Установочка сверху.
— А ты откуда знаешь?
— Сорока на хвосте принесла, — усмехнулся Фима. — Сдаёшь письменную математику и сочинение?
Я кивнул.
— Порядок прохождения письменных экзаменов знаешь?
— Ну, как в школе, наверное. Написал, посмотрел в глаза учителя, сдал, ушёл.
— Не совсем. Тебе выдадут титульный лист, на котором ты запишешь своё имя, и вкладыши — листы, на которых будешь выполнять работу. Когда работу закончишь, человек из приёмной комиссии проставит на титульном листе и вкладышах условный знак или номер. Титульный лист останется в приёмной комиссии, а саму работу, без указания твоего имени, передадут проверяющим.
— Для чего такие сложности?
— Это должно исключить необъективный подход.
— Неплохо!
— В теории — да, но шифруют работы не какие-то бездушные роботы, а живые люди со всеми их симпатиями, антипатиями и готовностью выполнять указания сверху.
Я на мгновенье задумался:
— Ты хочешь сказать, что определённый шифр может означать приговор?
— Этого я не знаю. Но моя ученица, которая поступала в прошлом году, получила тройку по сочинению, потому что ей добавили кучу лишних запятых.
— И что, не поступила?
— Поступила. Мы подали апелляцию и доказали, что ненужные запятые были сделаны ручкой другого цвета. Они решили это дело замять и исправили оценку.
— Они что, такие тупые, что не смогли правильную ручку взять?
— Не тупые, а не подготовленные, — ухмыльнулся Фима. — Я тут смешиваю чернила разных цветов, и они приобретают определённый оттенок, подделать который очень трудно. Возьми, — он достал с полки маленький пузырёк, — пригодится.
Месяц подготовки — и вот я уже в аудитории института обмениваю экзаменационный лист на титульный с вкладышами на первом экзамене — письменной математике.
К моему большому удивлению, задачи оказались совсем нетрудными, значительно легче, чем на выпускном в школе, где я получил пятёрку. Я вернулся домой в приподнятом настроении. Сел за стол и написал по памяти задачи и мои решения. Потом отправился к моему однокласснику Толику Роботенко.
Толик был великим учёным и моим другом. Его знания математики и физики, которые выходили далеко за пределы школьных учебников, снискали ему уважение учителей. Уважение одноклассников он снискал тем, что сорвал контрольную по химии, намазав изнутри меркаптаном двери шкафчика с химикатами. Учительница, почувствовав неприятный запах, открыла дверцы, и весь класс, во главе с ней, зажав носы, выскочил в коридор.
Толик поступал в Физтех, где вступительные экзамены проходили на месяц раньше, то есть в июле. Экзамены он сдал блестяще и теперь наслаждался бездельем.
Я показал ему мою работу.
— Всё правильно, — сказал Толик. — Прицепиться не к чему. А как там наша Таня?
— Наша Таня громко плачет, — блеснул я знакомством с детской классикой. У нас 12 с половиной человек на место, и с её знаниями ничего другого ей не остаётся.
— Ну, это ты напрасно. У неё папенька работает в сельхозе на кафедре счётных машин. Помогает будущим инженерам осваивать счёты и арифмометры. Да и у маменьки завидная профессия.
— Толик, цинизм — болезнь гуманитариев.
— Ну уж нет! Математик просто обязан быть циником, иначе параллельные начнут слишком часто пересекаться.
Через три дня мне предстояло писать сочинение. Я разложил учебники на столе и задумался. Отец, уходя на работу, посоветовал мне съездить в институт, где должны были вывесить результаты экзамена по математике.
— Зачем терять зря время? Какой может быть оценка, если всё решено верно?
— А ты всё-таки съезди, — настаивал он.
— Какие эти все взрослые перестраховщики, — думал я, глядя в окно троллейбуса. — Поэтому жизнь их течёт медленно и неинтересно.
Я нашёл свою фамилию в списке и увидел рядом с ней цифру 3. Не может быть!.. Проверил ещё раз — тройка не исчезла.
Ничего не понимая, я побрёл к троллейбусной остановке, но что-то цокнуло у меня в голове, я вернулся и посмотрел Танину оценку. Возле её фамилии красовалась цифра 5.
Звонить родителям на работу мне не хотелось, хотя они и ждали моего звонка, и я поехал домой — готовиться к сочинению.
Вытащил из стопки учебник литературы, потом вспомнил, как в пятом классе учительница говорила мне: «Хочешь ясности мысли, читай правила!» и открыл учебник русского языка. Ясность мысли явно не приходила, так как через десять минут я поймал себя на том, что всё ещё читаю первый абзац и никак не могу его понять.
«Количественные числительные, последним элементом которых -десят, -ста, -сот — пишутся слитно во всех падежах. Например, пятьдесят, пятидесяти, триста…»
«Какие триста? Просто три — и ни одной ошибки. Примеряй кирзовые сапоги, салага. Родина-мать зовёт!»
Наконец, с работы на обед пришёл отец.
— Что ты собираешься делать? — спросил он.
— А что можно делать?
— Нужно бороться.
— Взять рогатку и перестрелять приёмную комиссию?
— Требуй, чтобы они показали тебе твою работу.
— А если они не захотят?
— Требуй до тех пор, пока захотят.
— Понимаешь, сын, — вздохнул он, — жизнь не всегда справедлива, но если ты борешься, то побеждаешь. В конце 40-ых, когда тебя ещё не было, а сёстры твои были совсем маленькими, меня без всякой причины уволили с работы, и я не мог устроиться ни в одну газету, даже простым корреспондентом. Но жить как-то надо было, и я писал статьи, которые другие люди печатали под своими именами. Их хвалили, продвигали по служебной лестнице, а деньгами за публикации они делились со мной.
— Но ведь это не честно!
— Не честно. Но мне нужно было кормить семью, а это был единственный путь в то время.
— После каждой неудачи, — добавил он, — у тебя есть две возможности: жаловаться или бороться, но только одна из них ведёт к победе.
Я пошатался по дому и поехал назад в институт, зашёл в приёмную комиссию и попросил показать мою работу по математике.
— Зачем? — строго спросил мужчина в сером костюме.
— Я решил всё правильно и получил тройку. Хочу посмотреть за что.
— Готовиться лучше нужно было, молодой человек, — ответил он и уткнулся в бумаги.
Прошло минут пять. Мне было неловко отвлекать его, но он не обращал на меня никакого внимания.
— Ты ещё здесь? — поднял он наконец голову. — У меня твоей работы нет. А проверяющие уже ушли.
На следующий день я приехал в институт к восьми утра. Дверь приёмной комиссии была ещё заперта.
Наконец появился вчерашний мужчина в сером костюме.
— А, опять ты! — раздражённо бросил он мне.
— Могу я увидеть свою работу?
— Я же тебе вчера сказал: у меня твоей работы нет.
— По закону Вы обязаны показать мне мою работу. Если Вы этого не сделаете, я подам апелляцию.
Мужчина в сером костюме смерил меня долгим взглядом, взвешивая, стоит ли принимать мои слова всерьёз. Затем подошёл к шкафу, вытащил папку и протянул её мне.
Я открыл работу. Ни единого замечания, а внизу справа оценка «3» и в скобках прописью «три».
Я показал это мужчине в сером костюме.
— Хорошо. Идите, — внезапно перешёл он на «вы». — Мы разберёмся.
До сочинения оставался всего один день, но назавтра я всё равно поехал в институт проверить, исправили ли оценку по математике.
Мужчина в сером костюме явно не обрадовался встрече.
— Ну что ты всё ходишь и ходишь? Сказал разберёмся, значит разберёмся.
— Когда?
— Скоро.
— Что значит скоро?
Я уже достал его своими вопросами, и он еле сдерживался, чтобы не послать меня куда подальше.
— Завтра!
Завтра было сочинение. Я перелистал учебники и начал прикидывать возможные темы. Потом решил, что лучше всего лечь спать пораньше и не забыть заправить в ручку чернила, которые дал мне Фима.
Из предложенных тем я выбрал «Павел Корчагин и его героическое поколение». Тема простая, изжёванная до вкуса промокашки. Несгибаемый большевик, политрук советской молодёжи, не терзаемый глупыми сомнениями, как какой-нибудь князь Болконский или лишний человек Печорин.
— Ну что, какую тему выбрал? — спросила меня дома сестра Полина.
— Родион Раскольников как зеркало русской революции.
— Дошутишься ты!
Да какие уж шутки! Следующим утром я поехал в институт и обнаружил, что по сочинению тоже получил тройку.
Уже по привычке побрёл я в приёмную комиссию.
— Что с моей работой по математике?
— Всё в порядке, — радостно сообщил мне мужчина в сером костюме.
— Можно посмотреть?
— Смотри, — достал он мою работу.
Тройка была зачёркнута. Ниже красовалось «4 (четыре)» и чья-та подпись.
К моим глазам подступили слёзы. Дрожащим голосом я спросил:
— Почему же четыре?
— Ну тебе, брат, не угодишь! — осуждающе покачал головой мой инквизитор. — Спасибо скажи!
— За что? — стараясь не сорваться на крик, шёпотом спросил я.
— За помощь!
— Я не согласен с оценкой и подам апелляцию.
— Поздно, мой друг! — улыбнулся он. — Срок подачи апелляций для этого экзамена истёк вчера. У тебя всё?
— Нет не всё. Я хочу посмотреть моё сочинение.
— Смотри, — порывшись в шкафу, он швырнул папку на стол.
Я просмотрел все страницы и не обнаружил исправлений. Внизу было написано: «Тема раскрыта не полностью».
Я шёл по городу и думал: «Если они такое позволяют себе на письменных экзаменах, то что они сделают со мной на устных?»
Неожиданно меня окликнул Фима:
— Как успехи?
— По математике тройку поставили, и не единой ошибки! Пожаловался в приёмную комиссию, исправили на четвёрку. По сочинению — грамматических ошибок нет, но тройка за нераскрытую тему. Не знаю, что и делать.
— Что делать и кто виноват? Исконные русские вопросы. Ты, конечно, можешь продолжать оспаривать. С сочинением — гиблое дело. Они и Льву Толстому докажут, что он тему не раскрыл. С математикой можно попробовать. И даже есть вероятность, что тебе исправят на пятёрку, но при этом могу тебе гарантировать, что на одном из оставшихся устных экзаменов тебя просто срежут. А так, всё-таки, есть вероятность, что срежут кого-то другого и ты втиснешься в спущенный партией лимит.
Домой идти не хотелось, и я решил зайти к Генке. Генка был старше меня лет на восемь. Он отслужил в армии, затем устроился в какую-то шарашку топографом и недели три подряд без выходных проводил, как он говорил, «в поле, на съёмке», после чего у него было десять дней отдыха.
Генка лежал на диване, возле которого валялись две пустые бутылки из-под «Каберне», и мучил гитару.
— Ко мне зашёл абитуриент, какой волнительный момент! — пропел он.
— Не волнительный, а волнующий, — поправил я.
— Не-ет, волнующий был вчера! Ты, наверное, знаешь, что южную часть улицы Дзержинского недавно переименовали в улицу Гренобля, в честь города-побратима Кишинёва? Так вот, еду я в троллейбусе по этой самой улице и слышу такой разговор. Один мужик спрашивает: «Вы не подскажете, это улица Гренобля?», а другой ему отвечает: «Гренобля — это по-молдавски, а по-русски — Дзержинского».
— Забавно.
— Ещё как! Я подумал, а как же «Дзержинского» будет по-английски, и даже купил русско-английский словарь.
— Много слов выучил?
— Немного. Потому что каждое слово вызывает столько раздумий и ассоциаций. Вот, например, сегодня я выучил слово boy и сразу понял, что мордобой, это — мордастый мальчик, вроде моего соседа Петьки.
— Я могу только представить, что будет завтра, когда ты выучишь слово girl.
— Должен заметить, что это замечательное слово мне давно известно! А, кстати, абитура, как твои экзамены?
— Да как тебе сказать? Сдаю вроде бы хорошо, а оценки ставят весьма посредственные.
— Это — эффект отклонения. Оценки не успевают за твоими знаниями.
— И что же им мешает?
— Твоё существование, мой юный друг!
Следующим экзаменом была география. Я занял очередь в коридоре и когда до двери в кабинет, где проходил экзамен, оставалось всего несколько человек, передо мной неожиданно нарисовалась Таня. На ней был кримпленовый брючный костюм и босоножки на деревянной подошве.
— Ты не забыл, что я здесь стояла? — строго спросила она.
— Ну что ты! Разве можно забыть девушку в таком одеянии?
Экзамен принимали двое: пожилой невысокий мужчина и женщина средних лет. Насколько я понял по их взаимоотношениям, женщина была главной. Я протянул экзаменационный лист, но он каким-то образом выскользнул у меня из рук.
— Что Вы швыряетесь? — разозлилась экзаменаторша.
— Извините! Я не швыряюсь, просто лист из рук выпал.
Я взял билет и стал набрасывать план ответа. Затем поднял руку и сказал, что готов. Первый вопрос был про природно-климатические зоны, второй — про экономику Молдавии. Отвечая, я смотрел на экзаменатора, который слушал меня доброжелательно, всем своим видом показывая, что всё идёт хорошо.
— Какими полезными ископаемыми располагает Молдавия? — задала дополнительный вопрос экзаменаторша.
— Известняки, гипс, глины, стекольный песок, гравий. Ещё есть небольшие месторождения нефти и газа, но они промышленного значения не имеют.
— Как это не имеют?! — задохнулась от возмущения она. — Нефть и газ играют огромную роль в жизни республики.
— Играют, но нефть и газ у нас привозные, — возразил я.
— Молдавия — индустриально-аграрная республика! — с пафосом воскликнула экзаменаторша. — А Вы пытаетесь представить её как аграрно-индустриальную.
Она схватила ведомость, и до того, как доброжелательный экзаменатор успел открыть рот, проставила оценку в неё и в мой экзаменационный лист. Четыре.
По дороге домой я встретил Толика.
— Чего такой унылый?
— По географии четвёрку получил.
— За что?
— Сказал, что молдавские месторождения нефти и газа промышленного значения не имеют.
— Как это не имеют?! Если добыть всю имеющуюся нефть и переработать на бензин, так можно этим бензином заправлять два самосвала целый месяц.
— Толик, ты знаешь столицу Таджикистана?
— Догадываюсь.
— Не льсти себе. Наша Таня на экзамене ответила: «Дюшес».
— Молодец какая! Кстати, она не добавила, что столицей Грузии является «Боржоми»?
— Не успела. Экзаменаторы уже поставили ей пять.
— Ну, за Таню я спокоен, а ты не знаешь, как дела у Муси?
Муся Штейнберг — другая наша одноклассница, неоднократно побеждавшая на городских и республиканских олимпиадах по литературе, поступала на филологический в университет.
— Не знаю, но она же тут рядом живёт. Хочешь, зайдём?
Открыла нам дверь сама Муся. Вид у неё был не очень радостный, а глаза припухшие.
— А я, ребята, сегодня двойку схлопотала на устном экзамене по литературе.
— Ты шутишь! — воскликнули мы с Толиком в один голос.
— А передо мной отвечала девочка, которая, несмотря на все подсказки экзаменующих, так и не смогла сказать, с кем боролся Мцыри. Ей поставили пятёрку.
Готовиться к последнему экзамену — биологии — мне уже абсолютно не хотелось.
— Ты не прав! — поучал меня Толик. — Готовиться нужно изо всех сил. Я составил математическую модель, и она показала, что пятёрки должно хватить для проходного балла.
— Я преклоняюсь перед твоим талантом, Толик, но модель твоя —математическая, а приём в вузы — дело политическое, и тут важны не интегралы и дифференциалы, а путёвки предприятий, служба в армии, автоматический дополнительный балл для жителей южных районов республики, и Бог знает каких ещё фаворитов высшего образования и, кроме того, пятая графа паспорта.
По дороге на экзамен я встретил Генку. У него за спиной висел большой рюкзак.
— Я в поля отхожу без возврата, — переиначил он Блока.
— А как же русско-английский словарь?
— Будет три недели ждать меня, проливая слёзы. Но теперь-то я знаю, что дома меня ждут.
— Ну, тогда тебе счастливого возвращения!
— А тебе ни пуха, ни пера! Верь в чудо, и оно рано или поздно случится!
Я захожу в аудиторию, беру билет, сажусь готовиться, поднимаю руку, отвечаю про мышечные ткани, кровеносные системы и хромосомы, а также на дополнительный вопрос о плодах у бобовых. Пятёрка.
Наконец, вывешиваются списки зачисленных на факультет. Мне повезло — я буду учиться с Таней Луденковой ещё пять лет.
