7 мая исполнилось 20 лет со дня ухода из жизни Бориса Рыжего. Специально к этому дню Олег Дозморов, ближайший друг Бориса, откровенно ответил на вопросы «Формаслова» об экспроприации Рыжего массовой культурой, о романтической позе в стихах Рыжего и его посмертной репутации. Продолжение беседы с Борисом Кутенковым. Часть первую читайте в предыдущем выпуске.
— Олег, давайте поговорим о том, как преподносят нам сегодня Рыжего в театре, на телевидении. Вы как-то упомянули, что стали с годами спокойнее относиться к его экспроприации массовой культурой. Как, например, Вам фильм, снятый голландцами в 2008 году?
— Я участвовал в съемках и озвучивании. Стихи там читает не Борис — почти все звучат в моем исполнении, с заметным уральским акцентом. Так решила автор фильма: дело в том, что пленок авторского чтения Бориса почти не осталось. Есть аудиозапись его выступления в Роттердаме, но он там был в таком взвинченном состоянии, что это лучше не слушать.
— Но в фильме всё-таки есть «живые» фрагменты его чтения, я точно помню.
— Это то, что снимали для екатеринбургского телевидения.
—Да-да.
— Потом ещё Борис Петрович (отец Бориса. – Прим. ред.) дома записывал какие-то стихи на диктофон, но я не знаю, где эта запись. А видеозаписей Бориса вообще почти нет — кроме этой записи свердловской ВГТРК. Представляете?
— А с чем это связано? С тем, что в 90-е видеокамеры были ещё роскошью? Или с тем, что он не любил сниматься?
— Тогда это была роскошь. Это сейчас на любом телефоне есть камера…
Когда Алёна снимала фильм, они два или три раза прилетали со звукорежиссёром Машей в Екатеринбург, один раз я приезжал из Москвы, и мы ездили на Вторчермет, снимали там. Фильм отличный, не зря он взял массу призов по всему миру. Я видел, как это всё делалось, какие усилия были затрачены. Фильм Алены обычно обвиняют в том, что он очерняет город и страну. Но это какое-то патриотическое «аля-улю». На самом деле кадры, где вот эти грустные люди в трамвае, пьяный мужик во дворе и т.д., — не специально подбирались. Просто так совпало — эту часть фильма снимали 8-го марта, лежал снег, и на Вторчермете все были просто повально пьяные. Никто с умыслом не подбирал пьяниц и бомжей для этой съёмки. А потом раздули: приехали иностранцы очернять Россию…
Фильм этот не масскульт, это изящное и изощрённое авторское кино. Он действительно минорный, но, с другой стороны, а какой должен быть видеоряд к стихам Бориса, где Вторчермет во всей его красе?.. Там что, должно быть здание Уральского университета, центр города?.. Единственная постановочная сцена — та, где идёт оркестр в шинелях. Это единственная сцена в фильме, где людей попросили с трубами пройти. Всё остальное — вот вы приедете на Вторчермет, допустим, 8 марта 2021 года и того же самого насмотритесь, найдёте приключений. Всё получилось прямо как в стихах у Бориса, в общем.
— У вас были столкновения с местным контингентом во время съёмок?
— Было так: во время съёмок во дворе дома на улице Титова, где жила семья Бориса, к нам стали подтягиваться местные, скажем так, мелкие гангстеры. А цифровая камера — довольно дорогая штука. Запускают первого, самого мелкого: «А чё вы тут снимаете?». Классика жанра, в общем. Я понимаю, что сейчас что-нибудь случится. А Алёна — человек из Европы, она не понимает, кто подходит, — думает, что просто любопытный человек с добрыми намерениями. И она говорит: «А вы знаете, у вас тут жил такой Борис Рыжий, поэт. Мы о нём фильм снимаем».
— У неё весь фильм так снят: она ходит и просто с жителями говорит…
— Да-да. А тут это непреднамеренно, само собой происходит. Так вот, парень говорит: «Не знаем такого, интересно. Мы тут день рождения празднуем, давайте к нам». Показывает рукой на окно, откуда доносятся голоса, шум. Алена, смотрю, готова пойти. Водитель, который нас возил, Виктор, — кстати, бывший клавишник «Наутилуса Помпилиуса», он подрабатывает водителем, — вышел из машины, подошёл к нам, говорит мне тихо: «Надо их уводить отсюда. Сейчас отберут камеру и всё такое». В общем, мы оттуда эвакуировались.
А фильм хороший. Там Ира такая хорошая. Там Оля. Там Серёга Лузин — он, к сожалению, умер два года назад… Он там говорит точнейшую пронзительную фразу, что Борис не был своим нигде — ни в среде интеллигенции, ни в простой среде.
— Этот фильм собрал кучу призов везде, кроме России…
— Да, он участвовал в «Артдокфесте» и ничего не выиграл. А следующий фильм Алёны про Россию, «Любовь — это картошка», получил гран-при этого фестиваля. Тоже очень крутой фильм, посмотрите. Те, кто говорит, что фильм про Бориса слишком мрачный, — возьмите да снимите лучше! Первый фильм про Бориса был снят русской голландкой.
— А спектакль, поставленный в Театре Петра Фоменко, видели?
— Мне он сначала не понравился — я был очень ригористки настроен, — а потом были хорошие воспоминания о нём. Впрочем, я не театрал. Боря нам уже не принадлежит, он принадлежит всем.
Но есть один некрасивый момент, к разговору о массовой культуре: семье Бориса — Ирине, Артёму — не платят никаких гонораров, авторских за Борины стихи, которые используются в многочисленных коммерческих проектах. Люди театра, музыканты и барды, видимо, считают, что делают большое одолжение всем, «раскручивая» Бориса. Мне кажется это неправильным.
В спектакле самого Бориса нет, там есть его лирический герой. Этот его двойник, боюсь, может стать и героем игрового фильма, если не с Безруковым, то с Петровым в главной роли. Мне кажется, это безнадёжная задача, снимать байопик о поэте. Хороших фильмов про культовых героев я не видел: то же происходило с Цоем, с Майком Науменко, с Довлатовым… Я их не смог досмотреть, я лучше буду слушать Майка и читать «Компромисс». Не хочу, чтобы образ киношного актера заместил у меня в голове мой собственный образ этих людей. Ведь невозможно потом «развидеть». Но многим нравится, потому что это соответствует их представлению о том времени. В случае со спектаклем по стихам Бориса так же: его лирический герой очень обаятельный, и неудивительно, что в массовом сознании Рыжий вот такой, они меняются местами. Тут уже ничего не сделаешь, можно только констатировать факт: так происходит.
— Фильм о Борисе я смотрел в день премьеры, в 2008-м. И мне запомнились резкие, несправедливые слова Артёма (сын поэта. — Прим. ред.) об отце. Понятно, что осуждать его за это не стоит, он был мал. А потом, в 2013-м, была передача по екатеринбургскому телевидению — с участием Артёма и Юрия Казарина — и он там отозвался об отце и о матери очень достойно…
— Мне кажется, для 15-летнего парня реакция обиды на отца, который его таким образом бросил, — совершенно естественная. Тут не оценка: он ему сделал больно, и ребёнок реагирует непосредственно. Я на своего отца тоже до сих пор обижаюсь, а он просто ушёл, пропал. Артем, кстати, буквально повторил слова Бориса Петровича — его первую реакцию на самоубийство: «Дурак» (он это сказал 7 мая, в досаде и отчаянии). А в более взрослом возрасте Артём говорил про отца интересные вещи.
Есть мнение, что успех разрушил Бориса. Я думаю, что успех, наоборот, его поддержал. Он стал писать еще лучше, стихи последних лет, 2000 и 2001 года — сплошь шедевры. Хотя он говорил, что морально не был готов к премии. У него была звёздная болезнь, но в легкой форме, и он с ней справился.
— Расскажите про знаменитую поездку в Роттердам.
— Бориса туда рекомендовал Саша Леонтьев — так как было правило: тот, кто приезжал годом раньше, рекомендует следующего. Родители Бори очень переживали, что он там сорвётся, и в первый или второй день случился срыв, он наскандалил. Позвонил мне из гостиницы, благо домашний телефон уже был, попросил сообщить родителям, что все в порядке. Смеялся: всё о’кей, можно смело валить на Запад, тут любят русских поэтов, поят их лучшим пивом. Ну а история, как он сказал там какому-то поэту, чуть ли не Марку Стренду, “I’m a great russian poet, who are you?”, уже стала фольклором, она описана в «Роттердамском дневнике». Я позвонил Маргарите Михайловне, она тревожилась, говорю: «Боря звонил из Роттердама, все хорошо». Она: «Ну значит, он там пьёт, да?». Я не смог этого от неё скрыть.
— Как бы Вы прокомментировали слова Алексея Пурина: «Знаете, я чудовищную вещь скажу, но самоубийство, по-моему, стало как бы звонкой финальной нотой в творчестве Бориса Рыжего. Такая карточная суперставка. К такому итогу всё и шло, и даже стихи о многом говорили. Но, конечно, только постфактум мы увидели этот путь, который вёл к петле. И к славе»?
— О, какой сладкий яд! Но такие мысли приходят в голову, наверное, всем, кто читал Бориса. Бывает и другое: удар ниже пояса — говорят, что вся известность Бориса построена на самоубийстве. Уже сказано, впрочем: «Стрелял в него, стрелял этот белогвардеец, раздробил бедро и обеспечил бессмертие». Нельзя из поэта вычитать его стихи. Но я понимаю, откуда растут ноги. Борис сам размещал фальшивые подсказки и расставлял капканы, но я уверен, что настоящую причину он скрывал. Это была одна из его поз — такой карьерист-провинциал, который ни перед чем не остановится ради славы. И до сих пор это работает.
Тут какая история: Боря был зеркалом, работал как зеркало. Если к нему относились искренне и с любовью — это сразу был ваш человек. А если велась игра или чувствовалась дистанция — наоборот. Он играл на публику и изображал прожжённого поэта-карьериста, провинциального, жадного до славы, готового на всё. Он же был игрок, а у них получается какой-то чудовищный подлец. Ну, вы предлагаете такую игру? Я карьерист, вы считаете? Супер! Отлично! Давайте сыграем, и я у вас выиграю. Его и не любят за эту довольно наглую, надо сказать, позу. В нём было много противоречий, контрастов: иногда он вёл себя демонстративно цинично, потому что в глубине стыдился своих чувств, ранимости. И был абсолютно искренен.
В целом, все его закидоны, выходки — это все защитная реакция, попытка скрыть истинное, внутреннее. Задача была сказать — о том, что любил. Остальное — побочка. Столько прямого чувства нет ни у кого в стихах. Мы, как ни странно, очень зажатые, поэты. Простим пацанство двадцатилетнему.
Ему предъявляют этот якобы холодный расчёт. Но расчётливые люди так не живут и так не умирают. Он был игрок, это да, но холодным человеком не был. У него сердце было горячим, он по-настоящему прожил жизнь. Это же очевидно. Ну и кто бы говорил! И когда бы. Сейчас почти любой поэт занимается самопиаром, носит маски в соцсетях. Посмотрите, великие, без преувеличения, поэты паясничают в «Фейсбуке» ради лайков. Смешно предъявлять Рыжему такие претензии.
И вопрос с его смертью — он того же плана. Его туда тянуло, он пытался объяснить себе, как можно просто взять и умереть: недаром у него были репетиции самоубийства, — и потом смеялся над этим, троллил. Контрасты колоссальной силы разрывали его. Ему было очень больно. Сейчас ему не больно. Вот так.
— И то, что Вы о нём говорите, очень соотносится с его стихами. Я не то чтобы сторонник романтической позы, но если бы Вы сказали, что Борис был отличником с примерным поведением, — это сильно разочаровало бы меня в нём как в поэте…
– Мало кто из русских поэтов выдержит строгий моральный суд. «Пока не требует поэта…». Можно вспомнить и хрестоматийную фразу про Байрона: «Он мал и мерзок не так, как Вы, иначе». Если оценивать поэта только как личность, без стихов, мы можем предъявить претензии почти всем. Все люди, никто не подарок. Но нельзя из поэта вычитать его стихи.
Надо понимать, что Борис — романтик. Поэт-романтик лермонтовского плана, трагический, которому суждено было родиться в конце 20 века в доживающей свой век утопической коммунистической империи. В достаточно привилегированной советской семье. Ходить в школу на окраине. Естественно, ему надо было это переупаковать: кто-то — или Пурин, или Машевский, — писал, что его телага — это версия байронического плаща. Абсолютно точно сказано. А по законам романтизма герой должен погибнуть. Смотрите, Бориса как художника не интересует средний, обычный человек, у которого нет гибели всерьёз, который не ходит по краю бездны, со средней амплитудой жизни. Его мир — это мир людей на грани: пьяниц, бандитов, бомжей, сумасшедших и других отверженных — посчитайте, сколько их в его стихах. «Быть, быть как все, желанье Пастернака…» Как все — это вот как они. Или вспомните, как начинается одно из его стихотворений: «Прежде чем на тракторе разбиться, / Застрелиться, утонуть в реке, / Приходил лесник опохмелиться, / Приносил мне вишни в кулаке». Какой сильный глагольный ряд – «разбиться», «застрелиться», «утонуть»! Это мне интересен обычный человек, средний: который не прыгает с балкона, не разбивается на тракторе, ходит на работу… А в нём, может быть, происходят вещи гораздо более страшные и поразительные, чем в этих романтических персонажах. Но он не вызывает жалости, эмоций, его в стихи не вставишь, вот в чём дело.
То же и с мотивом богоборчества: у него есть стихи «…от обиды / на Самого, с которым будем квиты…» — это чистый Лермонтов — или стихи, пародийно обыгрывающие «Разговоры с Богом» Геннадия Русакова.
