В майском номере «Урала» вышла подборка стихов Армана Комарова «Трепет речи» — не очень большая (всего 7 стихотворений), но весьма показательная. Она довольно целостно отражает набор тем, к которым Комаров тяготеет, и позволяет судить о более-менее актуальном состоянии его поэтики.
Стихотворения подборки неоднородны и по стилю, и по смыслу. Они представляют собой не столько сюжетно сгруппированную структуру, сколько демонстрацию различных аспектов творчества поэта. Например, стилизованное под народный говор стихотворение «Прощание» соседствует с футуристическим «Заучить пустоту». Однако за кажущейся разрозненностью проступает важная деталь, помогающая понять направление развития поэзии Армана Комарова, — это поэтический диалог с Осипом Мандельштамом.
Сквозные мотивы творчества Мандельштама находят отражение в поэтике Комарова, становясь уже её сквозными мотивами. Само название подборки — «Трепет речи» — и строка, на основе которой оно появилось («Трепет невнятной, полузабытой речи» из стихотворения «За тридевять далей манит меня луна»), отсылает к одному из наиболее известных мандельштамовских текстов «Сохрани мою речь навсегда». Причём в заимствовании именно этого образа отражена позиция Армана Комарова относительно использования подобных центонов: он исполняет просьбу поэта «сохранить речь», уже, как ему кажется, «полузабытую» в настоящий момент. А «трепет речи» берётся, главным образом, из отношения к Мандельштаму — такого же трепетного. Трепет — это отношения речи-преемницы и речи-первоисточника.
В целом, уважая, как было уже сказано, источник цитации, Арман Комаров к прямому цитированию практически не прибегает. За всю подборку это случается лишь однажды, в последнем её стихотворении «Избави ее от стенаний теней». Там появляются такие строки:
«Из белой яви сибирских степей
Веди его волей Твоей».
Не узнать «жаркую шубу сибирских степей» (из стихотворения «За гремучую доблесть грядущих веков…»), представшую в облике «белой яви» невозможно. Очевидно, такая неприкрытая отсылка нужна была для того, чтобы в малой форме — всего за две строки — создать героя, который в стихах напрямую больше не появится. И герой этот — мандельштамовский.
Исключая «сибирские степи», заимствование идёт на уровне образов, а не выражений. Кроме речи, можно ещё отметить некоторые наследования сборнику Tristia, в частности, касающиеся категории небытия. Нахождение «по ту сторону», так тщательно выписанное Мандельштамом, у Комарова выглядит так:
«И память теперь нема.
Ни лица у меня,
Ни имени» (название по первой строчке).
Оба поэта находят отсутствие как самый явный синоним забвения. У Армана Комарова лакмусовые бумажки смерти — это немота, безликость и безымянность. У Осипа Мандельштама — аналогичные состояния:
«среди кузнечиков беспамятствует слово» («Ласточка»);
«Душа заглохла» («Когда корабль столетний государства…»).
«Беспамятство слова» — это не что иное, как та же немота. Если слово забыло себя, значит, его нет. Если нет слова, человек нем. Глухота, конечно, не синонимична безликости, но близка ей как вид отсутствия чего-либо. То есть тема небытия у Комарова раскрывается через мандельштамовский мотив отсутствия на некоторых смежных образах.
В наиболее близком по хронотопу (загробного мира) Tristia стихотворении «Заучить пустоту» главным мотивом является поиск души, поэтому заканчивается оно так:
«Звон в ушах…
Ты? Д-душа?».
Арман Комаров несколько трансформирует идею Мандельштама о вечном и бесцельном нахождении в царстве Прозерпины, у него статичное пребывание в мире мёртвых становится динамичным, устремлённым к достижению цели. На самом деле, Комаров, используя мандельштамовские образы, мотивы, героев и даже целые хронотопы, никогда не транслирует его идеи. Они меняются, преломляясь через личность поэта, и предстают перед читателем адаптированными под мировоззрение Армана Комарова и соответствующими уже его состояниям и представлениям.
Однако давайте посмотрим на «Заучить пустоту» с другого ракурса. Как было упомянуто, с точки зрения строения и стиля речи это чистый футуризм. Слова изламываются в угоду Комарову:
«От боли найти бы гу…
Б-бы — гул:
Агу-агу, Богу, багу-
Льника лик».
И сейчас впору бы сказать, что при выборе стиля поэт изменил уже ставшему для нас привычным заимствованию у Мандельштама и вступил в диалог уже с Велимиром Хлебниковым. Но это не так! Если вспомнить, что к мандельштамовскому слову Комаров относится очень трепетно, можно сделать закономерный вывод о том, что оно им весьма неплохо изучено. Футуристичным это слово тоже бывало, особенно в периоды позднего творчества Мандельштама. «Поздний Мандельштам во многом под влиянием Велимира Хлебникова пришёл к созданию поэзии новых, никогда до него не существовавших смыслов, к нарушению многих языковых конвенций», — пишет Олег Лекманов* в статье «Осип Мандельштам: вехи поэтического пути». Легко привести и пример подобных нарушений:
«Где вежество?» («10 января 1934г»).
Поэтому Арман Комаров воспринимает «полузабытую речь» во всей её полноте, со всеми смысловыми и стилевыми экспериментами. Кстати, футуристические языковые сломы — это не единственный из экспериментов, которые отразил Комаров. Лёгкие мандельштамовские заигрывания с народным говором в том же «Сохрани мою речь навсегда» у него перерастают в полноценную стилизацию — стихотворение «Прощание». У Мандельштама речь адаптирована главным образом под необходимые для создания хронотопа историзмы:
«Обещаю построить такие дремучие срубы,
Чтобы в них татарва опускала князей на бадье».
А у Армана Комарова это полноценная имитация речи с максимальным использованием исторических оборотов, в том числе запевок:
«Ой, зачем мой милый на сечь отправися,
Вижу небо седое в багровых завесях».
И всё же у Комарова возникает мандельшамовский образ Новгорода:
«Так вода в новгородских колодцах должна быть черна и сладима» («Сохрани мою речь навсегда»);
«У Москвы и Вильнюса зубы точены
На тебя, любовь-новгородщина» («Прощание»).
Да, образ не совсем точный, не прямого заимствования, как и само изложение, но факт налицо.
Арман Комаров Мандельштаму наследует: ключевые образы и мотивы, наиболее яркие хронотопы, явные стилевые эксперименты. Но идеи им не только перерабатываются, но и создаются — поэтому на фоне заимствованных поэтических атрибутов появляются внутренние отношения, им совершенно не свойственные у Мандельштама. В частности на первый план выходит природа-мать, природа-сущее. На природу переносятся и ею объясняются глобальные жизненные процессы — а временами она встаёт даже выше них, воплощая собой бытие и небытие вместе:
«Это не смерть — з и м а» («И память теперь нема»).
Отдельные объекты неживого мира одушевляются и становятся ориентирами духовных исканий Армана Комарова:
«За тридевять далей манит меня луна» (название по этой строчке).
Если у Мандельштама луна светила, и не более, то здесь она обретает сакральную значимость, ценность религиозной святыни (стоит отметить, впрочем, что у Мандельштама несколько похожую функцию выполняло солнце).
Грубо говоря, Комаров поклоняется природе — не в контексте совершения ритуалов, а в контексте безусловного верования в её величие, состоятельность и превосходство над прочими составляющими человеческой жизни. Если в стихотворении «И память теперь нема» природа встаёт выше смерти, то не удивительно, что лирический герой следующего за ним стихотворения «Отравлен ветер, зла позёмка» ищет в ней спасение от смерти же:
«О, как уйти от смерти к лесу
И видеть сны, писать слова».
Но, как видно из множества стихов, напрямую не связанных с благоговением перед природой, для Комарова это не панацея, а просто одна из важных частей мировоззрения. Но — уже непосредственно его, а не заимствованная (в контексте разговора — точно не заимствованная у Мандельштама).
Перед нами один из примеров полноценного, объёмного и вдумчивого поэтического диалога. Арман Комаров демонстрирует именно преемственность, а не подражание, причём по отношению к поэтике, с которой очень хорошо знаком. И это вовсе не прямое заимствование всего подряд, потому что идейное ядро стихов, связано непосредственно с поэзией, Комаров синтезирует и обуславливает в первую очередь собственными воззрениями. Однако подборка «Трепет речи» выглядит недостаточно целостной, фрагментарной — и в основном именно из-за попытки диалогового отражения большой части мандельштамовской поэтики всего в семи стихотворений. Мандельштам каждый свой ключевой тезис, образ, мотив подкрепил десятками стихов, а «Трепет речи» — это лишь демонстрация наследования, без подобного подкрепления. Никто не отрицает, что оно может существовать (и скорее всего — существует), но не в рамках этой подборки. Будь она больше и обстоятельнее в закреплении мандельштамовской речи и привнесении в неё собственной речи Комарова, не стоял бы вопрос фрагментарности. Так что разгадка спорности «Трепета речи» проста: поэтического разнообразия в нём не на семь стихотворений, а на семь разных подборок.
Анна Нуждина
Анна Нуждина родилась в 2004 году в г. Сарове. Публиковалась с литературно-критическими статьями в журналах “Юность”, “Гостиная”, “Dегуста”, “Формаслов”, в выпусках передачи “Пролиткульт” (литературное радио).
* Признан иноагентом Министерством Юстиции Российской Федерации.
