Странные сны и явь поэта Александра Рытова. Путешествие из Филадельфии в Вашингтон, яркая майская луна Пенсильвании и трусы Бобби Кларка, счастливый озон детства, русская метель, крылья Советов и вечерних птиц над Переделкинским кладбищем, темная медленная вода Сетуни и школьный похоронный марш, трусы-занавес, композитор-император, чёрная кровь Ван Гога… Хочется пить и пить эту смесь! Как будто мы снова приехали в пионерский лагерь, от него мало что осталось, у гипсового горниста отломился горн, у девушки весло, а нам уже давно не четырнадцать лет. Но мы ложимся спать в кровати с продавленной сеткой и рассказываем истории на ночь. И теперь они вот такие.
Евгений Сулес
Александр Рытов. Родился в 1964 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГИМО, защитил диссертацию по греческой внешней политике. Директор Stella Art Foundation. Один из основателей Московского поэтического клуба. Стихи публиковались в журналах «Арион», «Лиterraтура», на сайтах «Полутона», «На Середине мира» и в других изданиях. Автор книг «Последнее географическое общество» (М., 1997), «Музей геометрии» (М., 2002), «Змеи и пилоты» (М., 2015). В 2013 году в переводах Александра Рытова была издана крупнейшая на сегодняшний день антология современной греческой поэзии «Балканский аккордеон», куда вошло 340 стихотворений 55 греческих поэтов XX – XXI веков. Стихи Александра Рытова переводились на английский, венгерский, итальянский и греческий языки.
Александр Рытов // Черная кровь Ван Гога
Пифия
Прочитал сегодня утром, что умер Тони Эспозито… Вратарь сборной Канады, герой Суперсерии 1972 г.
Жар ночного монолита
теплый пар пяти колец
умер Тони Эспозито
Суперсерии конец.
В мае 2006 года я возвращался из Филадельфии в Вашингтон на автобусе компании Грейхаунд. Билет я взял уже в последний момент. У меня был последний ряд, место рядом с туалетом. Когда я подошел к своему месту, то не совсем понял, есть ли оно в природе. Передо мной сидели две огромные чернокожие женщины, и казалось, что между ними нет ни сидения, нет вообще никакого зазора для еще одного пассажира. Я робко спросил:
— Сорри, мэм, здесь должно быть еще одно место…
Дамы засуетились, задвигались:
— О, да, сэр, оно есть, одно мгновение… Мы должны найти это место. Оно же точно есть…
Постепенно проступила моя пассажирская перспектива, и я понял, что сейчас нырну в свое кресло, как в бездну. Я действительно нырнул туда, и мгла надо мной сомкнулась. Я оказался между двух милых, но очень больших женщин. Воздух поступал через их подмышки и щели между мощными складками груди и живота. Каждая порция кислорода приносила мне колоссальное наслаждение. Я дышал и не по своей воле внюхивался в тела и в жизнь моих соседок по путешествию. Особенно страшно было, когда открывалась и закрывалась дверь туалета. Моя соседка справа в этот момент вдавливала меня в мою соседку слева. И мне казалось, что меня уже нет. Есть только две чернокожие дамы, ароматы их бальзамов и духов, запахи их кожи, в которых была вся история США до и после войны 1861 — 1865. Через минут сорок мне уже казалось, что я прожил в их семьях первые двадцать лет своей жизни. Я знал и чувствовал их дома, их родственников, их традиции. Я слышал шаги и голоса. Надо мной покачивалась яркая майская луна Пенсильвании и какие-то непонятные звезды вокруг нее.
В какой-то момент я достал себя из-под волнующихся складок и разговорился с соседкой слева. Выяснилось, что она работает в клубе «Филадельфия флайерс» и отвечает за форму хоккеистов. Я рассказал ей, что и сам все детство играл в хоккей и даже был защитником в сборной Москвы.
— Алекс, представляешь, я стирала свитер и трусы самого Бобби Кларка! Как прекрасно, что ты любишь хоккей! Я так люблю всех, кто любит хоккей! Это вся моя жизнь… «Флайерс» лучшие, это самый классный клуб в мире.
Я слушал ее, и мне казалось, что детство настигло меня в этом «грейхаунде», одарило новой картинкой… Я представлял черные трусы и оранжевую майку Бобби Кларка, которые прокручиваются в барабане стиральной машины, стоящей в подвале филадельфийского ледового дворца. Почему-то вспомнил музей в греческих Дельфах, где я был несколько раз. И мне показалось, что моя соседка — Пифия… И что я оказался здесь не случайно. В этом автобусе. Ночью. В этом кресле между двумя огромными женщинами и их жизнями, в которых так много счастливого озона моего детства, моих лучших времен.
Метель
На часах было 2.45. Снег падал слоями, тоннами. Я долго смотрел на метель, чувствуя ее ритм и многозвучие, словно перечитывал «Капитанскую дочку». И в какой-то момент почему-то решил, что, несмотря на ночь и неуют, выйду на улицу почистить снег и заодно насладиться снежной стихией. На улице царил вселенский апокалиптический хаос: пел и захлебывался ветер, выл от ужаса соседский алабай, скрипели, ныли тяжёлые ветки елей, словно мачты гибнущего корабля. Но вместо того, чтобы впасть в напряженное созерцание, я неожиданно почувствовал, что становлюсь маленькой, но крепкой силой, которая в 3.15 ночи должна была внести хоть какой-то порядок в это абсолютное белое безумие. Я взял лопату и начал тупо-ритмично расчищать снег у ворот и вокруг машины. С этого момента в моих ушах вой, пение и скрип стали обретать форму. Как только я встал в полный рост, вдохнул буран и стал что-то делать, весь хаос подстроился под меня, словно ждал упорядоченности и власти. Мне казалось, что я назначен дирижёром и хозяином этой ночи с ее метелью с 3.15 до 4.00. Целый академический час. Вернувшись в дом, посмотрел на себя в зеркало. Мой двойник был свеж и счастлив, словно школьник из букварей в исполнении Володи Перцова с красными щеками, полный гармонии и добродетели. Я чувствовал себя ребенком, настоящим хозяином своего будущего, когда вся жизнь впереди.
Поединок
18+
Приснилось, что я в очень милом ресторанчике. В какой-то момент начинаю поиск туалетной комнаты, спускаюсь на минус второй или третий этаж, открываю дверь в кабинку, будучи абсолютно уверенным в том, что там никого нет. Но это не так. На унитазе сидит маленькое покрытое слипшимися потными волосиками существо в четверть нормального человека с черными крыльями, с весёлыми карими точками-глазками и по-гусарски закрученными вверх усиками. Не успев осознать, что происходит, слышу истеричное: «пошел нах*й, нах*й, я сказал». Быстро закрываю дверь и на автомате придерживаю ее всем своим весом. Этого достаточно, чтобы не выпустить из кабинки чернокрылого монстра.
«Нах*й, я сказал», — кричит существо и жилистой сильной птицей бьётся о дверь с внутренней стороны. Осматриваюсь в надежде найти помощь. Неожиданно заходит уборщица восточной внешности. Я жестами апеллирую к ней.
— Отойдите, — говорит женщина. Я отошёл. Она вошла в кабинку со шваброй. Послышалось шуршание, пронзительный писк: «пошла нах*й, бл*ть», потом донесся колокольный всплеск унитазного смыва. Наступила тишина. Женщина вышла и спокойным мужским голосом произнесла:
— Писайте на здоровье.
Я зашёл в кабинку и отдал последние воинские почести моему нервному оппоненту.
Крылья Советов
Приснилось в ноябре, что я всю юность играл за хоккейную команду «Крылья Советов» под номером 14, что на мне была синяя майка с белой крылатой эмблемой. Во сне я понимал, что Советы больше, чем Крылья, потому что Советам Крылья нужны не ради крыльев, а ради чего-то более важного. Меня накрывали постеры сна, на которых светилось: «Просто красиво: «Крылья Советов» — лучшее название команды в лиге. Просто красиво: белые Крылья на синем фоне или синие Крылья на белом. И я точно знал, что эти Крылья Советов мне очень нужны. Такому вот кренделю с русской зимой, деревянной клюшкой и номером 14 на спине.
Недавно декабрьским вечером я остановил машину над речкой Сетунь рядом с Переделкинским кладбищем, встал на мосту и смотрел в темную медленную воду. Вспомнил тот сон и меня осенило, что рядом с платформой «Сетунь» находится ледовая арена «Крылья Советов». У белых придорожных фонарей шумели крылья вечерних птиц. С кладбища долетал крылатый ангельский ветерок. Я включил телефон. Официальный сайт дворца спорта телеграфировал, что в тот момент, пока я стоял над черной водой Сетуни, «Крылья Советов» в какой-то непонятной низшей лиге играли с командой «Амурские тигры» и после второго периода вели 4-1. Сайт также сообщал, что под номером 14 в Крыльях играет некий Иван Климкин, родившийся 18 марта 2002 года. Рост 180 см. Вес 75 кг.
Два автобуса
Запомнил 7 сентября 1976 года. Я пошел в шестой класс. Это был пасмурный школьный день. Мы в ученической форме после уроков сидели на скамейке у подъезда. Восьмиклассник Дима курил. Неожиданно на улице Новаторов зазвучал похоронный марш. Люди затихли. Через минут 5 проехали два автобуса. Дима с последней затяжкой сказал:
— Андрюха Капранов из 8-го «Б» умер.
Вернувшись домой, я смотрел из окна на пасмурное небо, футбольное поле, бойлерную, тропинки, дорожки, пятиэтажки, девятиэтажки. Облака, похожие на муравьев-химер, покачиваясь на ветру, плыли в сторону московской кольцевой дороги подальше от школы, вслед за двумя похоронными автобусами. В комнате моей бабушки играло радио, звучала песня из «Доживем до понедельника»:
«Пусть над нашей школой он покружит, благодарный передаст привет, пусть узнает, все ли еще служит старый наш учитель или нет».
Мне показалось, что эта песня — советский вариант школьного похоронного марша. Бренность и скорбь атеистического беспросвета пропитали ее насквозь. И где-то там между бойлерной и левыми воротами футбольного поля мелькала лучиками теплого сентября душа неизвестного мне при жизни Андрея Капранова.
Я снова спустился вниз к ребятам, сидевшим на скамейке. Дима закурил очередную сигарету, мы молча уставились на него. Он уловил наше настроение и протянул нам сморщенный дымящийся косячок:
— Затянитесь, придурки, все равно умирать…
Ночь нежна
Приснился пионерский лагерь, в который я ездил в 1975 году. Во сне мы приехали туда с друзьями — бывшими пионерами. И нам было лет по тридцать — тридцать пять. Так случилось, что наш день мгновенно превратился в вечер, а потом в ночь. Мы участвовали в ночном купании, потом нашли старую ржавую душевую. Включили воду. И на удивление вода полилась. Потом я вдруг понял, что трусы мои намокли во время купания в реке, а другие у меня в чемодане, который остался в специальном домике для хранения пионерского имущества. Я вышел в темноту из душевой, обмотавшись большим белым полотенцем.
Ночь стояла сказочная. Такой она может быть только во сне. Тихая прозрачная дышащая полная летнего озона. Никаких ветерков. Все строения пионерского лагеря освещались фонариками и луной так резко, что казалось, будто расстояние до них совсем небольшое. Я искал домик, где был мой чемодан. «Что за чудо?» — спрашивал я себя. Дышалось так, словно я сам был частью воздуха. На мне было только обмотанное вокруг полотенце, и я чувствовал свою связь с доброй сухой землей и темным материнским небом, радовался легкости и необыкновенному замедлению времени. Вход в чемоданную почему-то был открыт и даже освещен. Рядом сидели две очень красивые девушки и шепотом о чем-то говорили. Эхо их разговора поглаживало мои барабанные перепонки. «Это рай», — сказал я. И даже во сне я на миг испугался своего голоса. Мне показалось, что как только я вновь открою рот, великий покой и его краски вдруг испарятся. Я буду опять бродить по углам квартиры в поисках персонажей убежавшего сна, нажимать на клавиши, щипать струны, брать в руки ручку — лишь бы найти тот код, который связал бы меня опять с самим собой, тем самим собой, который только что был в раю.
И тем не менее, я набрался сонных сил и спросил девушек можно ли мне достать с полки свой чемодан и взять оттуда трусы. Девушки не возражали, а одна из них даже согласилась поддержать ладошкой стык краев моего полотенца, чтобы оно не упало в тот момент, когда я буду рыться в чемодане. Я достал чемодан, присел на корточки. Она тоже присела рядом и прикоснулась рукой к моему полотенцу. Ее касание было трогательным, заботливым, настойчивым и бесконечно горячим. Одновременно она пристально смотрела на меня с нежностью и прямым вопросом. Моя правая щека пылала. Я рылся в своем барахле. В чемодане были ремни, белые майки, высохшие ящерицы, перекатывалась от края к краю, мешая моим поискам, какая-то бутылка. Я ждал мгновения, когда закончу ритуальные поиски и посмотрю на нее, пытаясь представить себе, как встретятся наши взгляды в главную секунду чудесной ночи. Именно в этот момент мне удалось нащупать трусы. Огромные, как парашют, черные трусы. Но неожиданно присутствие моей помощницы стало ощущаться все меньше. Я достал трусы, расправил их и понял, что это занавес. Проснувшись, я долго сидел на кровати, думая о своей робости и безалаберности.
14
Вначале показалось, что смерть Шаинского пройдет в недолгой печали об осиротевших Антошке, Кузнечике и Голубом вагоне. Маленький любопытный человек с внешностью Павла I покинул этот мир и приснился мне вчерашней ночью в мундире русского императора. Шаинский и Павел были чем-то одним. Композитор-император стоял с тростью на автобусной остановке. Один за другим подходили автобусы с разными номерами на световых табло. Павел-Шаинский ждал свой транспорт. Во сне я стремился запомнить номер автобуса, на который сядет композитор-император. Через несколько минут в сумерки приснившейся мне остановки въехал разноцветный автобус номер 14. Увы, бегущую строку «куда-откуда» я не разобрал. Шаинского увезли, сон закончился. Пробуждение было светлым: секунд 10 мне еще казалось, что и император, и композитор живы.
Черная кровь Ван Гога
Приснилось, что вокруг поле с подсолнухами. Ни ветерка, ни движения вокруг, просто темная жидкая прохлада, омывающая каждую черточку лица, вырисовывая мой собственный профиль и заставляя меня осознавать себя частью суши. Среди поля стоял стол с включенной лампой. За столом сидел человек в очках и в белой рубашке с короткими рукавами. Я сорвал огромную тяжелую шапку подсолнуха, подошел к столу, поднес ее к лампе и увидел, как электрический свет освещает не матовые черные семена-семечки, а глянцевые прозрачные черные зерна с белой косточкой внутри. Черные гранатные зерна.
— Счищайте сюда, — сказал человек в белой рубашке, доставая нож и подвигая белое блюдце под тяжелый подсолнух.
Я начал счищать, выковыривать черные прозрачные пузырики с косточкой, работая ножиком, как смычком. Зерна лопались. Черный сок сбегал струйками на белое блюдце. Через несколько секунд на блюдце возникла горка из черных гранатных зерен в черной кляксе.
— Попробуйте, это очень вкусно.
Я выпил кисло-сладкую черную жидкость. И мне показалось на мгновение, что цвет моих глаз потемнел, что в мире белого света яркой лампы никогда не будет настоящего солнца. И это было прекрасно, словно я остался на ночь в школьной библиотеке.
— Поздравляю вас. Только что вы выпили кровь художника Винсента Ван Гога. Теперь ваша жизнь станет другой, также, как и ваша группа крови. Теперь у вас третья группа, отрицательный резус. Это сделает вас сильнее.
— Спасибо. А как дойти до станции из этих мест?
— Видите тропинку? Идете по ней два километра до реки. Там ночной катер. Главное, подайте сигнал фонариком с пристани. А до поезда отсюда не дойти.
Я испугался, что, поменяв группу крови, уже не дойду ни до какой пристани, что все так безумно далеко, что гранатные зерна с черной кровью голландца превратили меня во что-то другое, не похожее на меня в начале сна, когда я появился во влажном прохладном вечере, уверенной сухой сушей.
