Подписаться на instagram #буквенного сока
Егор Фетисов // Зиновий Зиник. «Руссофобка и фунгофил». Роман. Издательство «Русслит», 1991
Часть 1. Заметки о книге
Когда начинаешь читать роман «Руссофобка и фунгофил», кажется, что обертка слишком яркая, фантик подавляет завернутый в него марципан, ан нет, потом выясняется, что так и задумано, и не только задумано, но и выполнено — тончайшим образом, на грани пародии, сарказма и глубокой горечи. Это книга о духовном диссидентстве и плотском людоедстве, но она же и о плотском диссидентстве и духовном людоедстве. Плотское и духовное намеренно замешаны в одно тесто, не разлепишь, оно пышно поднимается на стиле автора, как на специфических дрожжах — но выпекать его нам и в собственном нутре, то ли духовном, то ли биологическом. Отношения востока и запада предстают отношениями в коммунальной квартире, где возможно все: взаимопомощь, безразличие, непонимание, любовь и убийство. И хотя автор последовательно держит мир вывернутым наизнанку и представленным через кулинарию и желудок, именно эта последовательность выдает изнаночный характер. Все наоборот, подсказывает вам интуиция. Это не про желудок и пищевод, это про душу. Но про пищевод так конкретно и обстоятельно, а душа… где она? Может, главная цель романа в том, чтобы читатель задался этим вопросом: в бесконечном раздоре запада и востока — духовное — где? Где плотское более-менее ясно, огурчики мы солим не так на зиму, как они, грибочки они маринуют не эдак, как мы. Но не здесь же ключевая трещина… А где тогда?
Помимо этого, роман может быть прочтен как своеобразное столкновение их «диккенсовского» с нашим «достоевским». Англичанка Клио, жена русского Константина, настоящий представитель «униженных и оскорбленных», многое в этой униженности переживает по-русски, тогда как Костя это делает по-западному, точнее, не по-западному, а «по-ихнему». Придерживаясь съестных метафор, выбранных Зиником в качестве лейтмотива, можно сказать, что этот роман — винегрет из западного и восточного, и компоненты уже неотделимы друг от друга. Или как называет это сам Зиник, «идиллический симбиоз двух чудовищных эмбрионов Востока и Запада».
Часть 2. Художественные приложения
⠀
«Ты знаешь, что у вас тут укропом не торгуют?» — сообщил он Клио за ужином как некую радостную новость. Клио сказала, что укроп можно купить в любом месте в сушеном виде, «дил» называется, в баночках, так же как можно купить кардамон, эстрагон и какие угодно специи <…>
⠀
«Ну хорошо, — говорил Костя, — укроп можно у греков достать. Но ведь стерляди тут нет? Нет ведь?» Стерляди, действительно, не было нигде. «А в Москве стерлядь была? — оправдывалась за Лондон Клио. — Ты в Москве стерлядь ел?» На что Костя сказал, что в Москве вообще ничего нет, и, может быть, он оттого и уехал, что там не было стерляди; но не для того он так далеко ехал, чтобы приехать и — на тебе: нет стерляди! Стерлядь-таки обнаружилась: в магазине «Харродс», — продмаге для миллионеров, где все стоило месячной зарплаты, а стерлядь в десять раз дороже всего остального.
⠀
«В России я все мог достать, — грустно вздыхал Костя. — А здесь и доставать неохота. А обычной селедки даже в вашем магазине “Гаддость” не сыщешь». «Магазин называется не гадость, а “Харродс”», — наивно поправляла его Клио, но Костя упорно коверкал английские названия. Его любимым чтением стало произведение Лескова «Левша», откуда он выуживал массу оскорбительных словечек вроде «студинга» вместо «пудинга» и говорил, что от этих английских желе со сливами у него кишки слипаются. Он повадился ходить в рестораны с иностранной кухней, вроде французских или итальянских, пока Клио не заявила, что, если он хочет продолжать свои визиты в рестораны, ему следует устроиться там судомойщиком, потому что из дома их скоро выселят за неуплату».
Михаил Квадратов // Лена Элтанг. «Каменные клены». Роман. Издательство АСТ, 2010
Часть 1. Заметки о книге
Если какое-то время смотреть на движущиеся светлые и темные полосы, начинаешь видеть совсем другое, отвлеченные изображения, причем у каждого наблюдателя они свои. Вот такая психоделика. Бывает, текст составлен вроде бы из не очень близких друг другу кусочков, но все вместе они создают целостную яркую картину. Это можно сравнить с мозаикой витражей или с импрессионизмом в живописи. А если цветные пятна начинают двигаться, может проявиться психоделический эффект; еще бы у этого словосочетания не было негативной коннотации, привитой общественному сознанию журналами «Крокодил» и «Работница и крестьянка». Хотя любое настоящее искусство — явление психоделическое, в переводе с древнего — воздействие на душу, и в случае успеха оно душу очищает; ну, хотя бы в малой степени. По крайней мере, человек ощущает катарсис. Но это, конечно, праздное, ни к чему не обязывающее замечание.
«Каменные клены» — второй из пяти вышедших к настоящему времени романов поэта Лены Элтанг. Соответственно, это проза поэта. Причем, если некоторые пытаются замаскировать в прозе свои поэтические корни, то Лене это ни к чему. У нее и так все неплохо получается. Роман написан блестяще. В нем переплетены ленты многих цветов и разнообразных фактур, тут тебе и детектив, и кельтская мифология, и любовь, и смерть, ведь без них нельзя, и мистика. И вроде бы герои сами по себе, но чем ближе к финалу, тем ближе друг другу. Это обманный текст, вас все равно в конце концов проведут, хотя такой обман доставит удовольствие. Проза тонкая и глубокая, почитайте. Наверное, вам понравится. Мне — очень.
Часть 2. Художественные приложения
«утром я купил билет в бэксфорд, но не уехал, потому что не смог
ирландский залив все так же катит свинцовые волны, зрение моего отца сливается с солнцем, вкус — с водой, речь — с огнем, но ни одно из перечисленных свойств не перейдет ко мне, как предсказывают упанишады, потому что я сижу на плетеном стуле, пью чай и смотрю в окно
я мог быть в бэксфорде через четыре часа, но не буду там и через четыре года, я пью холодный чай, смотрю в окно и разговариваю с гвенивер
хорошо разговаривать с хозяйкой трилистника, у нее чудесное лицо — густо напудренное, в щербинках и пигментных пятнах, оно напоминает мне старый корабль на паромной переправе, с облупленным носом и ржавыми перилами, которые суровый матросик по утрам подновляет белой краской, расхаживая всюду с пластиковым ведром и забрызгивая неосторожных пассажиров
гвенивер рассказывает о местных похоронах с таким удовольствием, с каким рассказывают о венчаниях, глаза у нее мерцают, губы дрожат, низкий голос пенится — может быть, ей там кидают букет с церковного крыльца? например такой: двадцать четыре белые гвоздики с зеленью в строгой, но элегантной упаковке, черные ленты прилагаются, один раз я заказал венок из белых гвоздик в здешней цветочной лавке, счет до сих пор лежит у меня в ящике стола, в хобарт-пэншн
это был первый раз, когда я не уехал в ирландию — я сидел на этом же стуле, прислонив венок к стене, и провожал глазами отходящий от пристани паром с надписью норфолк на грязно-белом боку
больше я венков не заказываю, а тот, первый, оставил у мусорного контейнера в порту, вероятно — в память о погибших моряках, точной причины не помню, не помню даже, как добрался домой»
Егор Фетисов // Кормак Маккарти. «Кровавый меридиан». Роман. Издательство «Азбука», 2012
Часть 1. Заметки о книге
Российский читатель знает этого автора по фильму 2007 года «Старикам тут не место», снятому братьями Коэн по одноименному роману Маккарти (2005). Наиболее известное произведение Кормака Маккарти — все же, наверное, «Дорога», постапокалиптический (как утверждает критика) роман 2006 года. Но в случае с Маккарти трудно навешивать ярлыки. Конечно, «Кровавый меридиан» можно назвать вестерном, поскольку действие происходит на территории Мексики в 1849 году, и разношерстная компания во главе с судьей Холденом занимается тем, что снимает скальпы с апачей, грабит местное население, перестреливается с мексиканскими вооруженными отрядами. Так что любителям экшна тоже будет нескучно. Но главное в романе не погони и перестрелки, а атмосфера тотального, катастрофического одиночества и неприкаянности человека перед лицом жизни, основной чертой которой является бесчеловечность. Прогресс помогает слегка отгородиться от нее, но не меняет характера действительности. Через судью Холдена, главного персонажа, совмещающего в себе что-то дьявольское с нечеловеческой физической силой, умом и знаниями, Маккарти вводит линию противостояния человека и жизни, один на один. «Истина об этом мире, говорил судья, заключается в том, что в нем нет ничего невозможного». И красота, и жестокость мира безграничны. Теория судьи заключается в том, что человек, увидев что-либо хотя бы один единственный раз, лишает его необычности, торжествует над реальностью таким образом. Поэтому одно из важнейших занятий Холдена — коллекционирование, которым он продолжает заниматься, в каких чудовищных условиях ни находился бы их отряд. Мир, в который еще не вторгся человек, это «горячечный сон, гипнотическое состояние, населенное химерами, у которого нет ни аналогов, ни прецедентов». Такой мир и воссоздает Маккарти в романе, прекрасный и беспрецедентный.
Часть 2. Художественные приложения
«Он поднялся и повернулся к городским огням. Среди тёмных скал, где пятились фосфоресцирующие крабы, ярко, как плавильные тигли, сияли оставшиеся от прилива лужицы. Проходя среди стеблей «солёной травы» униолы, он оглянулся. Лошадь продолжала стоять, где стояла. Среди волн мигнул корабельный огонь. Жеребёнок прислонился к матери, опустил голову, а она смотрела куда-то в неведомые людям дали, туда, где тонут звёзды и где киты везут свои огромные души через черноту моря, у которой нет ни стыков, ни швов».
«Негр снова глянул через огонь на Глентона и двинулся прочь в темноту. Белый поставил револьвер на предохранитель и положил перед собой на землю. Двое из тех, что отошли, вернулись, но им было не по себе, и они остались стоять. Джексон сидел, скрестив ноги по-турецки. Одна рука у живота, другая, с тонкой чёрной сигаркой, на колене. Ближе всех к нему сидел Тобин, который попытался было встать, когда из темноты выступил негр, держа обеими руками, словно некий церемониальный предмет, нож «боуи». Белый поднял на чёрного осовелый взгляд, а тот шагнул вперед и одним ударом снёс ему голову. Тёмная кровь хлестнула из обрубка шеи в четыре струи — две потолще и две потоньше — и они, изогнувшись дугой, с шипением брызнули в костер. Голова с выпученными глазами откатилась влево, к ногам бывшего священника, и остановилась. Тобин отдёрнул ногу, вскочил и попятился. Костёр зашипел и почернел, поднялось серое облако дыма, потоки крови из шеи, понемногу ослабев, лишь негромко побулькивали, точно жаркое; потом стих и этот звук. Джексон продолжал сидеть, только без головы, весь в крови, с зажатой между пальцами сигаркой, наклонясь к тёмному дымящемуся углублению среди языков огня, куда ушла его жизнь».
