Вдумчивая, внешне спокойная лирика Татьяны Некрасовой раскрывается не сразу. Эти стихи нужно прочувствовать, вглядеться в них, и тогда перед нашими глазами возникает целая вселенная, полная ярких образов, обогащенная игрой слов, которая органично вписывается в структуру текстов — не утяжеляя их, а, наоборот, придавая им акварельную воздушность. Довольно редкое умение — создавать подобное равновесие. Помимо прочего, Татьяна — мастер останавливать мгновения и подмечать тончайшие детали бытия: «когда прелестная капустница / на грудь капустную опустится / и можно будет выдыхать / большое что-то с места сдвинется / царапнет свет щекой щетинистой / лети табачная труха».
Яна-Мария Курмангалина
Татьяна Некрасова, поэт. Живёт в г. Кишинёве, Молдова. Публиковалась в изданиях: «Арион», «Литературная газета», «Москва», «Идiотъ», «Веси», «Белый ворон», «Зарубежные задворки», «Зарубежные записки», «Новая реальность», «Этажи», «Европейская словесность», «Южное сияние», «Соты», «Каштановый дом», «Северная Аврора», «Влтава», «Русское поле», «Русское слово», «Книголюб», «Финбан», «Фабрика литературы». Вошла в шорт-лист конкурса «Заблудившийся трамвай» в 2013 году. Автор книги стихотворений «Трудовая книжка» (2016 г., изд. «Метромпаш», г. Кишинёв).
Татьяна Некрасова // Люди летают поодиночке
зимарт
пчеленная медведьмы велика
подснежные подсолнечные соты
несметные гудящие полки
и вьётся знамя каждого полка
соцветиями света с позолотой
надежд и намерений всеблагих
ещё во сне лежит везде веснег
а наяву гудящие деревья
и ветер обрывает лепестки
навстречу жизнерадостной возне
проснулась муравьиная деревня
и сонмы насекомой мелюзги
всё новое земля и иже с ней
безоблачно открыто безмятежно
не лучше но честнее как ни кинь
а сердцу отчего-то всё тесней
высматривает вдруг вернутся те же
хоть раз но ветеранские полки
предстоящее
когда прелестная капустница
на грудь капустную опустится
и можно будет выдыхать
большое что-то с места сдвинется
царапнет свет щекой щетинистой
лети табачная труха
и это что-то небо выгнуло
и на плече скололо фибулой
и запахнуло будто плащ
и стало душно и торжественно
во тьме чужого путешествия
сквозь гром и молнии и плач
прошло
в груди капустной дырочка
и некого позвать на выручку
и что теперь а что теперь
легко жила легко и сгинула
ах бабочка ах душу вынула
но что даётся без потерь
среди плохого и хорошего
за полчаса две жизни прожиты
как третья подведёт меня
посмотрим
а пока роскошная
стоит перед глазами прошлая
июль гроза средь бела дня
лётное
люди летают низко, руками машут
ни гуденья, ни писка — просто «ух ты», «вот же» и «маму вашу»
налетаются — сядут перекурить, глядя в сырую землю
думают: жить бы ещё да жить, да где мне
люди летают недалеко: места под солнцем мало,
явно или тайком плюс-минус два-три квартала —
вот и граница, дальше — всё то же наверняка и те же
совсем далеко — нечисть уже и нежить
люди летают поодиночке — не парами и не стаей
и над собой каждый раз пролетая
думают: надо бы дальше, выше — и вот бы рядом
те, с кем пустыня райским казалась садом
начало мая
на даче самая сирень
и трын-трава и ветер с юга
сарайчик с крышей набекрень
накрыло лепестковой вьюгой
походную топила печь
драла осот и загорала
и время продолжало течь
и с убываньем примиряло
пока не вытекло пока
не разлилось вдали закатом
а на земле прошли века
под облаком сиреневатым
и столько высыпало звёзд
так обострился слух что слышно
далёкий кто-то произнёс
налить стакан поправить крышу
один за всех
пастушья сумка прорастает сквозь
бараний череп, оживает кость:
принюхивается и вспоминает
земля вода съедобная трава
а здесь недалеко была тропа
споткнулся обернулся жизнь иная
вокруг всего довольно жук оса
кузнечик ветер солнце небеса
и с этим делать что
начать и кончить
вдали поют
и точатся ножи
идёшь бредёшь бежишь бежишь бежишь
и дребезжит безумный колокольчик
не убежать лежать в густой траве
с пастушьей сумкой в скорбной голове
не чувствовать не помнить удивляться
кузнечику жуку пчеле осе
никто из них — и в то же время все
коротенькие дни их да продлятся
неубывающее
я — семя родины, она
там, глубоко, как уголь, тлеет,
подсказывая имена —
и ночь светлее, день теплее
и родина — она не мать,
не мачеха, а речь и берег,
к которому могу пристать,
пока в него хоть кто-то верит
а и не верят — есть как есть
и жажда быть неутолима
там и тогда
сейчас и здесь
гори, гори
огонь без дыма
