В издательстве «Новое литературное обозрение» вышел том, посвящённый группе «Лианозовская школа». Как гласит аннотация, «настоящий том продолжает исследовательский проект “Неканонический классик” (входящий в состав книжной серии “НЛО” “Научная библиотека”), в котором уже вышли сборники статей и материалов, посвященных Д. А. Пригову, В. Сорокину, В. Шарову. Это первое издание, целиком посвященное наследию так называемой «Лианозовской школы» (или “Лианозовской группы”). Оно включает в себя как уже “классические” исследования одного из самых значительных художественных сообществ неподцензурной культуры (большинство из работ даются в обновленной авторами редакции), так и статьи, специально написанные для данного тома. Помимо разделов, посвященных общим вопросам изучения «Лианозовской школы» и причисляемым к ней поэтам (Е. Кропивницкому, И. Холину, Г. Сапгиру, Вс. Некрасову и др.), книга включает в себя также публикационный раздел, вводящий в читательский и научный оборот малодоступные или никогда прежде не публиковавшиеся материалы, в том числе и иллюстративные. Заключает издание именной указатель и избранная художественно-критическая и научная библиография “Лианозова”». О наследии «Лианозовской школы» как о научной теме и о популяризации среди школьников мы поговорили с одним из авторов книги, Михаилом Павловцом — кандидатом филологических наук, доцентом школы филологических наук факультета гуманитарных наук НИУ ВШЭ, учителем словесности Лицея НИУ ВШЭ. Беседовал Глеб Богачёв.
— Михаил Георгиевич, поздравляю Вас и Ваших коллег с выходом книги! Расскажите, как Вы пришли к изучению этого течения в поэзии? Действительно ли это самая незаполненная область на карте литературы XX века — раз Вы решили заняться именно ей?
— Может быть, это мой маленький персональный миф, но знакомство с русской азбукой в школе (именно в школе: до этого я, конечно, был уже с ней знаком) началось с легендарного «Букваря», одним из авторов которого был поэт-«лианозовец» Г.Сапгир. И в этом букваре были стихотворения, в которые я сразу влюбился (и только много позже узнал, что это стихи другого «лианозовца», Игоря Холина (в «Букваре» почему-то авторы текстов не указывались): «Умные машины / Делают конфеты.// Добрые машины / Продают билеты» и т.д. Впрочем, нет, еще в 5 лет, отдыхая с родителями в Гаграх, я подобрал где-то книжку «Приключения Кубарика и Томатика, или Веселая математика», авторства А. Левитовой и К. Сапгир, стихи к которой написал Г. Сапгир: с этой книгой я не расставался несколько лет — и чуть не выучил ее наизусть. Следующая моя встреча с поэтами-«лианозовцами» произошла уже в конце 1980-х, в альма матер: при нашем МГПИ им. Ленина было издательство «Прометей», которое издавало книжки разного рода не печатавшихся прежде авторов, и сперва я раздобыл книжку ВС. Некрасова «Справка» — и она меня ошарашила, потом — вышедшие там же книжечки Сапгира, Кропивницкого…
— Судя по всему, это был роман на всю жизнь. А когда тема «неподцензурной литературы» стала вашей ведущей научной темой?
— Лишь в прошлом десятилетии, и лианозовцы Сапгир и Некрасов заняли в ней центральное место… Поэтому когда известный славист Марк Липовецкий сказал мне, что издательство НЛО собирается открыть серию «Неканонический классик», в которой хорошо бы сделать том «Лианозовская школа», и предложил мне подумать над этим, я думал недолго. При этом Марк предложил в сборник брать как статьи, ставшие уже программными для изучения творчества «лианозовцев», так и заказывать авторам новые… И тут я обнаружил, что, несмотря на очевидную значимость этого художественного явления, не было еще ни одной научной конференции по Лианозово в целом — есть знаменитые «Сапгировские чтения», которые в РГГУ проводит проф. Ю.Б. Орлицкий, две конференции по Вс. Некрасову провели ведущие его исследователи и хранители архива Г.В. Зыкова и Е.Н. Пенская…
— И всё?! А остальные авторы?!
— Остальные оказались не охвачены. Так что концепцию тома пришлось разрабатывать с нуля, для этого я пригласил в соавторы человека, заложившего традицию изучения поэтического «Лианозова», — критика Владислава Кулакова (позднее, на стадии сборки тома, к нам присоединилась Галина Зыкова, много сделавшая для научного комментирования и вычитки материалов). Хотелось не столько перепечатывать уже имеющиеся работы (даже если мы на это шли, авторы, как правило, перерабатывали или дорабатывали свои статьи с учетом нового опыта осмысления), сколько запустить новую волну исследований как творчества отдельных авторов-лианозовцев, так и этой литературно-художественной группы в целом. Ну и чтобы обязательно там были представители не только разных школ литературоведения, но и разных поколений. В общей сложности работа над томом заняла около двух лет — и вот в августе этого года том появился на полках магазинов.
— Михаил Георгиевич, а что может дать изучение «Лианозовской школы» педагогу — предположим, решившему ознакомить с ней учеников на уроках внеклассного чтения?
— Помню, я как-то заглянул в один из самых массовых современных учебников по литературе для шестого класса, так как именно в этом классе в нем изучались стихотворные размеры. И обнаружил, что в шестом классе школьник узнает о существовании всего пяти стихотворных размеров — исключительно силлабо-тонических (ямб — хорей, дактиль — амфибрахий — анапест): никаких других форм и размеров в учебнике даже не предполагалось, причем из тридцати шести включенных в учебник стихотворений нет ни одного написанного анапестом, одним из изучаемых пяти размеров, так что и знание анапеста получается чисто умозрительное! Но дело ведь в том, что благодаря гибкости и богатству русского языка, его лексике и грамматике, за пределами упомянутых пяти размеров лежит безбрежное море иных форм, а поэзия — это искусство, сближающее слово с музыкой, в нем крайне важно уметь чувствовать ритм, мелодику стиха, то, что называется «звукопись». Без этого восприятие поэзии страшно обеднено (все равно что на оперу ходить исключительно ради сюжета и сценографии)! Такая же бедность — и в тематическом подборе «школьных стихов»: все они — в подавляющем большинстве своем на одну или несколько из пяти дежурных тем: «о природе», «о детстве», «о войне», «о Родине», «о любви и о дружбе». Иначе говоря, школьнику предлагается крайне бедный тематический репертуар с довольно бедным при этом репертуаром фонико-ритмическим… Сама поэзия понимается не как особый вид искусства и квинтэссенция словесности, а как особая форма рифмованной дидактики и раздаточных материалов для заучивания и декламирования на официальных мероприятиях.
— Неудивительно, что у большинство современных школьников «школьная» поэзия вызывает зубную боль и непреходящую скуку…
— Это так. Перед тем, кто открывает для себя поэзию «Лианозовской школы» (как и любую другую поэзию, лежащую за тесными рамками школьной программы), распахиваются безбрежные горизонты — и тематические, и фонико-ритмические, и даже визуальные: выясняется, что школа знакомит ребенка лишь с одним краешком отечественной и мировой поэзии, главным образом — поэзии «классической» и при этом преимущественно дисциплинарно-дидактической и «патриотической», мало заботясь о том, чтобы чтение стихов вызывало интерес, азарт, потрясение, удивление и восторг перед богатством и выразительностью родного языка… А главное, «воспитывая вкус» лишь на одном сегменте поэзии, она не решает задачи формирования у школьника готовности к новому эстетическому опыту, восприятию новых, еще, может быть, не найденных современными авторами поэтических форм: они заранее под подозрением, потому что мало похожи на то, что в школе учат считать «настоящей поэзией». Школу и так сегодня часто обвиняют в том, что она драматически отстает от времени и не учит гибко адаптироваться к нынешнему времени стремительных изменений, происходящих во всех сферах жизни. В этом смысле школьный подход к поэзии особенно нагляден — он не только игнорирует почти все более или менее свежее и интересное за последний полувек ее истории, но и великую классическую поэзию из-за косности своих подходов к ней не в состоянии удержать в поле внимания и интереса современного читателя.
— Вы — один из тех педагогов, кто, безусловно, способен удержать современную поэзию в поле интереса своего ученика. О своих учениках в Лицее НИУ ВШЭ Вы говорите, что «они в большинстве приходят ко мне совершенно равнодушными к поэзии, но в результате некоторые оказываются весьма восприимчивыми к поэтическому слову: уроки по стихам — самые динамичные и шумные». Расскажите об этом подробнее, пожалуйста.
— Я раз в два года набираю один гуманитарный класс (больше мне не позволяет моя нагрузка в университете) — то есть мне попадают дети уже отобранные, с уже заложенной в них природой, родителями и учителями базой… Поэтому мне, по сравнению с коллегами в обычной, «неселективной» школе, на порядок легче. Тем не менее и в этой базе я у большинства замечаю довольно серьезную «пробоину»: даже увлекающиеся поэзией ребята из поэзии последнего полувека знают два-три имени, нередко — просто чтобы блеснуть их знанием перед старшими; подчас место современных «серьезных» поэтов у них занимают авторы-исполнители вроде Монеточки (признана Минюстом РФ иноагентом) или Земфиры (признана Минюстом РФ иноагентом), популярные рэперы или современные эстрадные поэты, собирающие аудитории по молодежным клубам и в интернете (вроде Ах Астаховой).
— Последнее Вас не пугает?
— Нет, не пугает. Путь от таких авторов через «Лианозово» и Маяковского к Пушкину и Блоку гораздо короче, чем путь к Пушкину и Блоку с «низкой базы» полного равнодушия к поэзии и неосведомленности к ней. Начинаю свою «подрывную работу» я обычно с двух концов: с одной стороны — учу вслушиваться в поэзию, ловить созвучия, диссонансы, ритм за рамками обычного «пумба-пумба» силлабо-тоники (даже в ямбах и хореях): это требует скорее острого слуха и чувства языка, чем каких-то глубоких знаний (и этого слуха и чувства я могу ожидать от своих гуманитариев). С другого же конца я подхожу, ломая школьную привычку начинать разговор о стихотворении с определения его «идеи»: я довольно экспрессивно запрещаю, скажем, говоря о «Парусе» Лермонтова, утверждать, что это «стихотворение об одиночестве героя-романтика» и т.п., пока школьник не опишет саму ситуацию, воспроизведенную в данном стихотворении: некий наблюдатель с берега, видимо — с его высокой точки, наблюдает за безумцем, вышедшим под парусом в открытое море, когда море не слишком спокойно. Иногда мы занимаемся и вовсе ужасными вещами — учимся просто пересказывать стихотворение: что в нем происходит во внешнем мире, окружающем говорящего в стихотворении? а что происходит — в его собственном внутреннем, ментальном мире? Такая работа, как правило, довольно кропотлива (на одно стихотворение уходит минимум один урок) и довольно шумная, но, с моей точки зрения, этот Париж стоит мессы.
Поп-поэзия (сетевая, неконвенциональная, эстрадная — как ее только не называют) — не мое чтение как читателя, но я не могу ее игнорировать как педагог и как филолог. Интерес к ней у подростков и молодежи для меня куда лучше, чем полное равнодушие к поэзии.
— А что делать с равнодушными?
— С равнодушными я не очень представляю, что делать… В свое время я сам и к Бродскому, и даже к Пушкину пришел от Шевчука, Башлачева и Гребенщикова*; у сегодняшних молодых свои кумиры, и я готов уважительно говорить о них, не скрывая при этом и своих предпочтений. Для меня цель литературного образования — не прохождение обязательного списка, а создание условий для формирования интереса и, может быть, даже потребности в чтении, при трезвом понимании, что кто-то так и останется со своими «поп-поэтами», а кто-то и вовсе не будет читать: в конце концов, сегодня есть множество альтернатив чтению и как источнику знаний, и как источнику эстетических переживаний. А вот альтернативы уважения к человеческому достоинству, к чужому выбору и чужому вкусу я сегодня не вижу: очень многое поменялось в культурной ситуации нашего времени — можно этому сопротивляться, но это ведет к прежней «войне всех против всех» и культурному распаду общества, перед которым стоят сегодня очень тревожные вызовы. Один из главных — невозможность спрятаться от Другого за непроницаемой стеной, вынужденная необходимость сосуществования и диалога с самыми разными картинами мира, ценностями и предпочтениями. И подготовка к этому — миссия современной школы, в том числе и учителя-словесника, который сам должен сперва научиться быть терпимее и восприимчивее.
— Ваша жена Екатерина Асонова — именно такой терпимый и восприимчивый педагог. Она профессионально занимается детским и подростковым чтением. «Знания об этом сегменте словесности в основном получаю из её рук, и бывает так, что ту или иную детскую или подростковую книжку оказывается просто нельзя не прочитать», — говорите Вы. Что бы Вы могли выделить в этом сегменте из прочитанного в 2021 году?
— Я понимаю неизбежность таких вопросов про списки, так как сегодня — эра списков, перечней и топов, они помогают человеку сориентироваться в безбрежном море информации, опираясь на мнение тех, кому он склонен доверять… Я вот склонен доверять моей жене, и в этом году моя жена мне ничего не посоветовала, хотя постоянно что-то такое читает, поэтому я сосредоточился на привычном своем чтении, в котором большое место в данный момент занимает специальная литература. Впрочем, если ее спросить специально, я думаю, она наверняка что-то порекомендует — или объяснит, почему за последний год ничего мне не порекомендовала непременно прочесть.
* Борис Гребенщиков признан Минюстом РФ иноагентом
