Начало октября: где-то дожди, где-то уже солнце и бабье лето. И пока Москву, а заодно и всю Россию, не накрыло очередной коронаволной, случился в московском Культурном Центре имени академика Д. С. Лихачёва в-кои-то-веки-очный «Полёт разборов». Немосквичам и тем, кто не успел приехать в столицу, досталась трансляция на Youtube. Минут пять или даже больше зрители могли наблюдать картинку из нескольких пустых стульев и открытой тетради на столе. За кадром происходило совещание причастных к видеосъёмке. И если с изображением в итоге было всё отлажено, то со звуком творилось поначалу нечто антилитературное (в таких случаях мне вспоминается фраза про то, что «по техническим причинам наша страна занимает первое место в мире»). Что это было, кто там теперь разберёт, только поначалу все звуки нещадно дребезжали и двоились, словно мероприятие проходило на арене цирка, где звук отражается сразу от всего. Особенно «досталось» Асе Аксёновой, которая была ещё и по видеосвязи, но потом этот эффект почти исчез, появляясь лишь эпизодически.
Несмотря на технические неполадки, обсуждение получилось весьма интересным. На сей раз «командовали парадом» Борис Кутенков и Ника Третьяк. Оба обсуждаемых — Арман Комаров и Марк Перельман — снова были и в чём-то похожи и являлись антиподами друг друга. Обсуждение было весьма глубоким. Елена Семёнова, насколько я могла судить в моменте, была весьма рада, что возможен ещё пока формат живого общения. Несмотря на малочисленную аудиторию в зале и весьма странный звук, было ощущение, что все присутствующие были весьма увлечены процессом разбора неоднозначных подборок. И это на самом деле был в некотором смысле полёт, ведь никто до конца не знал, чем закончится эта серия проекта, как будут воспринимать действо те, кто по разным причинам не смог сидеть где-то недалеко от сцены. Далее снова будет очень много Зума, можно будет выдёргивать в разговор людей из разных уголков Земли. А пока — невиртуальная и такая знакомая московская литтусовка мысленно передаёт привет тем, кто не смог физически присутствовать. Наступят и лучшие времена, когда в зале снова будут толпы люлей, перебивающих друг друга, болеющих не этой гадостью на букву «К», а литературой и, в частности, поэзией!
Ольга Василевская
Представляем высказывания Ольги Балла, Александра Маркова, Валерия Шубинского, Елены Семеновой и Нади Делаланд о стихах Армана Комарова. Обсуждение Марка Перельмана читайте в предыдущем номере «Формаслова».
Рецензия 1. Ольга Балла о подборке стихотворений Армана Комарова
Арман Комаров не просто внимателен к самой звуковой материи речи, к ее самоценности и пластичности, — он работает с ней активно и дерзко. Он разбирает, расщепляет, расшатывает бывшее прежде цельным («гу… / б-бы», «Д-душа», «крича — ча-ча-ть»), растрепывает сплетающие ее волокна. Особенно это видно в последнем стихотворении подборки, которое — все целиком пример такой практики. Он возвращает речь в состояние первородного хаоса («Чарыла мычать ды / Вогори-иговор-огвори»), к первобормотанию: «Агу-агу, Богу, багу- / льника лик…»; выводит на поверхность глубинные речеобразующие силы.
С другой стороны, он сращивает, поверх традиционных барьеров грамматики и синтаксиса, части речи, существовавшие прежде раздельно и не ведая друг о друге («любоввэтом»), извлекает из нее и старается осуществить едва намеченные возможности. Он создает новые слова, иногда переставляя в них элементы, выводя их таким образом из смысловых инерций («жифары» — если это не опечатка, конечно; не очень понятно, чем тут мотивировано такое слово). Иногда эти новые слова очень органичные, как будто они были всегда, только не показывались: «кобылье», «снит», «навечный», «кругопад», «снеговерть», «чуждется», — а то и темные, как в начале творения («запятнок», который «не людь»), о которых еще не известно, что они такое. Даже по этой небольшой подборке видно, что у автора обширный собственный словарь. В целом он хорошо чувствует органику и логику языка, и его эксперименты с языком не выглядят насилием.
Комаров говорит от первого лица, но это «я» — не столько лирическое, сколько мифологическое (вернее — лирико-мифологическое). Его стихи очень родственны мифу — в том смысле, что со всем сущим он обращается как с живым: с Москвой, землей, но еще роднее — фольклору, его образам, ритмам. Это — один из явных формирующих источников стихов Комарова, наряду с Хлебниковым и Цветаевой, которая упоминается и по имени, но присутствует главным образом ритмами и интонациями: «Замолчать — молчу, / Не теперь в слова. / Кругопад — лечу, / Снеговерть — нова». (Отсвет Мандельштама, кажется, сюда тоже падает: «За цветаевский дым, за кремлевские рвы, / За жизнь без огня и судьбу степняка».) В общем, ближайшие его поэтические родственники — в первой, демиургической, будетлянской половине XX века; он как будто прямо продолжает поэтическую работу того времени, минуя средний и поздний XX век, да, кажется, и времена более поздние (и это, кстати, видится мне довольно характерным для людей его поколения — вот сразу приходят на ум Елизавета Трофимова и Ростислав Ярцев. Поэты этого поколения — не все, конечно, — но если сразу вспоминаются несколько, это явно неслучайно — пишут какую-то альтернативную литературную историю, сращивают разрывы, заживляют раны). Миф — страшен, глобален, фольклор же — при неизменном чувстве чудесности мира — в конечном счете домашний, человекосоразмерный, и это как раз случай Комарова. Сам же человек, в свою очередь, соразмерен в его стихах целому миру и общается с этим миром на равных, и как субъект, и как одна из стихий (и чувствует сильный соблазн со стихиями слиться: «Ветром стать или стать ручьем, / В Ладогу впасть по полям нестись <…> Быть лебедой, да водой со льдом». И это не самоумаление, скорее, наоборот, — чувство собственной крупности). С одной стороны, человек «вызревает в века», наполняет собой сосуд памяти земли, льется туманом «по росе лица»; с другой — гладит «сусальную гриву Москвы» и согревает землю «поцелуем в росу»; он разговаривает — на нечеловеческом уже языке — с самой «не-жизнью», лежащей в степи: «Речью ветра ее зову зову». Подобно обсуждаемому сегодня же Марку Перельману, человеку с совсем другой поэтикой, Комаров, судя по текстам, представленным в подборке, едва замечает историю (замечает, но она совсем на периферии его зрения, притом история в основном давняя и дальняя: «бег зулусских пят», «британской пыли выи»). Куда ближе ему география («В Ладогу впасть…»), природа, стихийные силы, причем язык для него — одна из этих стихийных сил.
Рецензия 2. Александр Марков о подборке стихотворений Армана Комарова
Стихи Армана Комарова — оммаж сразу множеству поэтов, и не только названным напрямую Гумилеву и Цветаевой. Это своего рода альтернативная история русской поэзии: что было бы, если бы акмеисты подали руку футуристам и если бы у нас развивалась поэзия как многоцветное сотрудничество множества направлений, не как борьба и отчаяние, а как содружество; если бы Бунин и Гумилев оставались в одном пространстве с Маяковским, Клычковым, Клюевым и все бы дожили до глубокой старости. Представить мир, где такое происходит, довольно трудно, но в последнее время появился целый ряд альтернативных историй, развернутых дистопий, как роман Александра Соболева «Грифоны охраняют лиру» или недавний роман Григория Злотина, в котором представлена альтернативная Курляндия как мир несбывшейся и русской, и европейской мечты и одновременно подсознательное всего современного литературного процесса, источник романа нового типа. Роман Злотина, как и, например, роман Марка Данилевского «Дом листьев», рассказывает о том, как возможен такой мир взаимопроникновения языков и избавления от частного языка.
Эти стихи я бы назвал стихами посмертными: лирический герой находится словно внутри смерти:
То ли мир, то ли мертв
То ли избыток чу…
Такая надпись на надгробии: «Но не я. Нет не я. Не я» — как будто прямая противоположность простым надписям вроде «здесь покоится такой-то». Арман Комаров говорит прямо противоположное: «Я умер. Живу. Вызреваю в века». На самом это не столько свидетельство о смерти, сколько обращение к путнику: это не классическое Siste, Viator: «Стой, путник», но неклассическое движение, проникновение, какой-то удивительный внутренний сдвиг: «Дай землю согреть поцелуем в росу». Получается, что и «я» — субъект лирического высказывания — своей поэзией согревает землю, и слушатель, путник тоже оказывается частью этой стратегии. Любая чувственность путника уже причастна этой росе, этой строке, этой памяти с их «уберечь, уберечь, уберечь», и в этом ритме кажется, что путник не останавливается у могилы, а прямо сейчас бежит, бежит, бежит, чтобы эту речь сохранить. В чем-то это, конечно, напоминает иногда о дикции Хлебникова, например, последнее стихотворение: «бвыть где цветем ты / Разночить череду кри / Чарыла мычать ды / Вогори-иговор-огвори». Это перебивчатое слово напоминает словотворчество Хлебникова; но у Хлебникова есть определенный избыток — ему всегда нужно сказать больше, чем то, что сказано. Именно поэтому Хлебников был гением, в отличие от графомана, который тоже может говорить очень ловко и выразительно, в том числе фонетически, — но того, что больше, чем сказано, у наивного поэта или графомана нет. Поэтому Комаров оказывается для меня перенасыщенным немного подражательно, такой Хлебников при Хлебникове — может быть, это, конечно, сознательный прием, потому что такая насыщенность, стилистическая избыточность — она вполне вписывается в проекты тех же романов альтернативной истории с их стилистической запутанностью.
Но мне у Армана Комарова не хватает свободы: в том числе и потому, что здесь некоторая обрывистость: «Бо-», «избыток чу-». Такие эллипсисы кажутся мне скорее обрывами речи, за которыми следует только пространство созерцания и размышления, но не возможность сказать что-то еще. Вроде бы «С частью делить рдожь / Счастье не быть зде» — некоторая избыточность, когда оказывается, что разделенная судьба это не частичное бытие, а смелое не-бытие, возможность не быть здесь, но быть в другом «здесь». Мне кажется, что это выглядит немного тривиально. Ясно, что если ты разделил судьбу, то ты смертен: здесь нет такого головокружительного брака со смертью, который на самом деле смерть преодолевает, — скажем, брака с русалкой, как у Хлебникова. Здесь скорее некая тавтология: «явь иная спит»: ясно, что явь всегда иная, если она спит. Или: «ясности миг навечный»: понятно, что тот, кто умер, для него ясность уже существует вечно.
Там, где лирический герой обращается к другому — будь то Гумилев, Цветаева или собеседник: «Был ли крик? — звон в ушах… / Ты? Д-душа?» — там действительно мы в этом горьком ритме видим и жизнь, и продолжение поэзии. Там же, где Арман Комаров и лирический повествователь автопортретный, я усматриваю некоторую остановку.
Самым сильным мне показалось первое стихотворение подборки, явно отсылающее к традиции Клюева и Клычкова. «есть только звук незвучный / звонкая рябь знамений / волок небес излучный / солнце стихотворений». Тут нет тесноты того, что сказано сразу слишком много и об одном и том же, когда солнце, смерть, явь оказываются в одной коробке, в одной коммунальной квартире, и вынуждены делить пространство. Здесь, наоборот, звук набегает как волна, «звонкая рябь» напоминает о «лучшем» у символистов — это синестезия начального вдохновения, и поэтика Клюева и Клычкова перекликается с поэтикой Бунина и Бальмонта. И это мне кажется удачным, потому что часто всех названных поэтов воспринимают как стилистически очень своеобычно-выразительных — и не очень понимают, как продолжать их традицию. Арман Комаров показал, как это можно сделать.
есть разговор Его лишь
ясности миг навечный
коль заневолишь — дрогнешь
и запоешь не-речью
В целом мне показалось, что здесь провисает это «лишь», как будто это качающийся хвост строки; но потом я понял, что это «лишь», «заневолишь», «дрогнешь» — определенная перекличка, напоминающая о бормотании ранних символистов. «Всходит месяц обнаженный / При лазоревой луне» и так далее. Это вполне продуктивное продолжение определенной традиции — и умение построить альтернативную историю не на том, что Бальмонт слишком напевен, Брюсов слишком рационален, Клюев по-крестьянски слишком вещун, — а на том, что каждый из них может слышать свой звук и быть на своей волне. Мы вычитаем их слишком индивидуальный стиль и понимаем, о чем эта поэзия.
Рецензия 3. Валерий Шубинский о подборке стихотворений Армана Комарова
Арман Комаров хочет уйти от гладкописи провинциального «традиционализма». Это хорошо.
Его не прельщает условный язык постмодернистской молодой поэзии 2010-х, с ее холодными камланиями. Он не боится своего культурного бэкграунда, своей самости. Это тоже хорошо.
Но стремясь оживить язык и интонацию, он порою обращается к ходам, давно опробованным культурой и доказавшим свою — в таком виде и такой форме — тупиковость. Такого рода «постфутуристическая» языковая игра выглядит мило-архаично — но не помогает обрести ни глубинные смыслы, ни новую музыку:
Заучить пустоту
Свою ли?
Его ли?
Ту?
От боли найти бы гу… б-бы — гул:
Агу-агу, Богу, багу-
льника лик льнул, но сник.
Был ли крик? — звон в ушах…
Ты? Д-душа?
Там же, где он пользуется приемами более тонкими, Комаров интересен.
Дай поглажу сусальную гриву Москвы
За цветаевский дым, за кремлевские рвы,
За жизнь без огня и судьбу степняка,
Я умер. Живу. Вызреваю в века.
Дай землю согреть поцелуем в росу,
Вытечь строкой и наполнить сосуд
Ее памяти. Тихую речь
Уберечь, уберечь, уберечь
Может быть, здесь еще не все интонационно уравновешено, но это живые строки. И изменения ритма здесь на месте, и сильно взятое дыхание первых двух строк, которое могло выродиться в китчевый пафос, тонко гасится в третьей и четвертой строках, а потом из погашенной интонации и из молчания вдруг вызревает новое сильное дыхание («… вызреваю в века»). Есть перекличка с ранним Соснорой («Я всадник. Я воин. Я в поле один….») Это южные и степные стихи, с особой чувственностью завороженного дихотомией жизни — не жизни.
Очень удачная языковая работа в следующем стихотворении.
Ковылем ли льнуть к топоту копыт,
Кобыльем ли резвым топтать траву.
Вижу я не-жизнь во степи лежит,
Речью ветра ее зову зову,
И ложусь росой на лицо лицо:
У лица нет черт только долгий сон.
«Скоро так, чтоб не думалось ни о чем…» — тоже удачное стихотворение.
Комаров идет между Сциллой и Харибой — между некоторой лирической выспренностью (с одной стороны) и простодушной поверхностностью языковой игры (с другой). Это две опасности, подстерегающие его. Иногда это совмещается, как в первом стихотворении. Но даже там поэт в итоге обретает выход в собственнный (формирующийся) язык и, значит, — к возможным собственным смыслам.
есть разговор Его лишь
ясности миг навечный
коль заневолишь — дрогнешь
и запоешь не-речью
Я не думаю, что перед нами готовый поэт, но потенциал здесь есть.
Рецензия 4. Елена Семенова о подборке стихотворений Армана Комарова
В целом ощущения от подборки Армана Комарова хорошие. Всегда приятно, когда поэт слышит звук. Поэтический слух и талант у Армана, безусловно, присутствуют, а это главное.
Но если разбирать стихотворения более пристально, возникает ряд замечаний. Например, в первом стихотворении я наткнулась на строчку «в сонном лесу междометий», и она меня покоробила. У меня самой в возрасте 20 лет была строка «Я тону, задыхаясь, в сыпучих песках междометий», и мне тогда казалось, что это очень яркий и сильный образ. Сейчас я понимаю, что это не так: когда автор строит образ на таком «суховатом» понятии, как «междометие», думается, что ему не хватает живых ощущений. В этом есть пустоватая умозрительность.
Такое же ощущение возникает от строки «Звонкая рябь знамений».
Когда Пастернак пишет «И осень ясная, как знаменье, к себе приковывает взоры», этот образ видишь и ему веришь, тем более что он обусловлен глубоким христианским контекстом произведения, а возникающая ниоткуда и никуда уходящая «рябь знамений» кажется образом не подкрепленным, не обоснованным.
Но возвращусь к первому и важнейшему наблюдению: поэт слышит звук. Многие стихи (сознательно или нет?) похожи на дадаистский детский лепет, когда ребенок как бы пробует звук на вкус. Ему нравится звуковая игра, создание неологизмов, окказионализмов, зауми, которая присутствует в последнем стихотворении подборки. И это хорошо. «Агу-агу» — приношение Богу. Арман живет в звуке, заметно, что он в нем прямо купается. Прекрасно, что он преодолевает ритмическую инерцию силлаботоники, он достаточно раскован в отношении формы.
Стихотворение «Золотая удаль…» напомнило вещь Юлиана Тувима «Поезд», которая в оригинале, на польском языке, наполнена звукоподражаниями. Его отлично читает актер Даниэль Ольбрыхский в компании с другими актерами. Мне кажется, именно в этих звуковых блужданиях, нащупываниях, которые отсылают нас к авангарду, к зауми, к тому же Хлебникову (но и не только, тут можно вспомнить лианозовскую школу — пример как бы захлебывающейся речи Яна Сатуновского) и есть ценность творчества Армана.
Мне показалось, что Арман мог бы писать также и стихи для детей, ведь его звуковые этюды отсылают также к Даниилу Хармсу, Генриху Сапгиру. Да, главное звук. Кажется, что в момент, когда поэт подключает рассудок, выскакивают будто бы громкие, вызывающие, а на самом деле малозначащие строки. Например, «Я умер. Живу. Вызреваю в века». В то время как следующая строчка того же стихотворения прекрасна и ощутима буквально кожей: «Дай землю согреть поцелуем в росу». Заметила также, что в этом стихотворении присутствуют отголоски Мандельштама «За гремучую доблесть грядущих веков…»
А вот в следующем стихотворении «Ковылем ли льнуть к топоту копыт…», автор уже отпускает себя, дает волю звуковой стихии. Поэтому, хоть и вспоминается скороговорка «От топота копыт пыль по полю летит», в целом стихотворение состоялось. Особенно выразительны повторы слов («зову зову», «лицо лицо»), напоминающие эхо, когда поэт как бы блуждает в каменном или зеркальном лабиринте. И опять же, как в уже упомянутом дадаистском лепете, мне видится (точнее, слышится) начало и поиск. «Но не я. Нет, не я. Не я». Это напоминает концептуально-философский цикл картин Виктора Пивоварова, где он описывает, насколько я помню, свой путь на работу, и на каждой картине фраза: «Где я?». Кажется, и у Армана идет подобный поиск, попытка осознания, — где это самое «я», где его границы и вообще существует ли оно. Одновременно в ритмике этой вещи ощутимо что-то кольцовское («Раззудись плечо! Размахнись рука…»). Честно говоря, не знаю, насколько такой ритм коррелирует с философским подтекстом…
В общем, все эти звуковые блуждания, нащупывания, выплакивания, даже выкрикивания, у Армана получаются с разной степенью удачности. В следующем стихе мне понравился загадочный обрыв слова. «Бо» — это может быть и Бог, что, конечно, напрашивается, в первую очередь, но может быть и Бодлер, мастер Бо. Дальше идет опять игра в ритм, в звукопись и неологизмы, на мой взгляд, не самая оригинальная, но в финале поэт неожиданно приводит к инфернальному и парадоксальному образу, «Там песок воды — не в реке шумит». Сразу чувствуешь этот песок, слышишь его шорох и думаешь, что — да, это точно песок этот не от мира сего, а откуда-нибудь из Леты.
Очень заметно, что автор увлекается Цветаевой, во многих стихах слышна цветаевская ритмика — придыхания, обрывы. И, кстати, мне кажется, что этих стихах сильно выражено женское начало. Еще я бы остановилась на стихотворении «Не шумит не придуманный лес…», которое мне понравилось. Вспомнился анимационный фильм «Коралина в стране кошмаров», где ведьма создала лишь часть мира (дом, сад, тропинку), а дальше создавать не стала, и в оставшейся части мира — белизна, пустота, ничего нет. По аналогии с этим, при чтении этого стихотворения Армана, ощущаешь, что автор живет в таком как бы «недосозданном» мире (вспомним тот же детский лепет и поиск «я»), где еще и имена-то всему не придуманы: «Всë тени — без дна / Всë звуки — без имени». Но парадоксально: когда автор говорит «Только молча жуется вода / В глубине не зеленого рта», несмотря на отрицание, рот все равно видится зеленым. Можно сделать вывод, что процесс называния уже идет и, как сказано в последней строке, слово будет на воду выменяно. В этой вещи, как и других стихах, я услышала нечто мифологическое, мистическое, лешачиное, ремизовское. Это, разумеется, — в копилку плюсов творчества Армана.
Резюмируя, скажу: позитивные ощущения от подборки Армана в целом перевешивают. Ему, безусловно, нужно продолжать работать со словом, искать свой голос, выстраивать свою поэтику. Потому что все творческие данные у него есть, и удачный зачин сделан.
Рецензия 5. Надя Делаланд о подборках стихотворений Армана Комарова и Марка Перельмана
Обе подборки мне хотелось бы обсудить сегодня не столько в деталях, сколько — в общем и целом. Причем, вопреки обыкновению и врожденной склонности, я бы предпочла поговорить о них в сравнении, а не по отдельности.
Итак, главное, что, на мой взгляд, объединяет Марка и Армана (а также многих других молодых поэтов), это желание/ намерение/ потребность говорить и зачарованность своей поэтической речью. В определенном смысле, это важная часть профпригодности, этому не научишь. Но есть в этом и оборотная сторона.
На занятиях по литературному мастерству я предлагаю такое упражнение: читаю стихотворение без слов, только голосом, а участники слушают это стихотворение телом, проводят его по сенсорным каналам, наблюдают за тем, какие образы возникают у них в воображении. А потом я прочитываю им стихотворение уже со словами, и они сравнивают свои впечатления. Так вот, думаю, что в случае со стихами Марка и Армана прочтение без слов оказалось бы для слушателей много информативнее и точнее, чем со словами, потому что в их стихах есть энергия, есть гул, из которого они возникли, есть рисунок эмоции, есть некое поле стихотворения, которое дышит и живет, но слова, наполняющие их тексты, могут быть любыми. Тексты не подкреплены необходимостью сказать именно это, а рождены из поэтической темпераментности, которой не попалось еще на жизненном, а лучше сказать, на духовном пути нечто соразмерное их возможностям.
Часто я даю молодым поэтам рекомендации, которые в случае с Марком и Арманом практически все уже учтены и исполнены.
Я как заведенная повторяю, что очень важно читать хороших современных поэтов (именно современных, а не только тех, которые писали в 20 веке), чтобы просто знать, что так было, оказывается, можно. Очень важно освоить различные приемы собственно ремесла. Очень важно использовать слова из своего активного словаря, а не заемные. Писать так, как вы говорите, а так, как вы не скажете никогда, — не писать. Преодолевать речевой автоматизм, избавляться от штампов на всех уровнях, потому что то, что затерто, — не воздействует. Но еще важнее, чем все это вместе взятое, найти свой голос. И в каком-то смысле, я думаю, все это у Марка и Армана есть. Так что они готовы и ждут.
Если говорить о различиях, то как раз эта общая для Марка и Армана тенденция проявляется в их стихах по-разному. И это следствие того поэтического пантеона, который у каждого их них сложился и на который они так или иначе ориентируются. Если у Марка это, например, Пастернак (см., например, стихотворение «привет тебе, земля — прохладная» — причем это Пастернак, уловленный во всей полноте — и ритмически, и по образам, и по настроению, и по интонации) или Бродский (см. стихотворение «зачерпнуть песка на иврите и суахили»), то у Армана это такая деконструкция, как, например, у ОБЭРИУтов. И, вероятно, по большей части из-за моих собственных пристрастий, совпадающих с пристрастиями Марка, мне ближе его стихи. Но в конечном итоге, я думаю, что оба автора ждут внутренней трансформации, в результате которой в их текстах возникнет неотменяемое содержание.
Подборка стихотворений Армана Комарова, представленных на обсуждение
Арман Комаров родился в Омске. Окончил литературную студию «Слово о природе», с 2016 г. семинарист лито «ПарОм (при Омском отделении СРП). Публиковался в различных коллективных сборниках (в т.ч. «ПарОм: поэзия и проза» 2016, 2018, 2020), в альманахах «Образ» (Ленинск-Кузнецкий), «Кольчугинская осень» (Ленинск-Кузнецкий), «Переливы» (Омск), в журналах «Новая Юность» (Москва), «Огни Кузбасса» (Кемерово), «Менестрель» (Омск), «Урал» (Екатеринбург), на сайтах Polutona, Prosodia и др. С 2020 г. живет и учится в Москве.
***
П. С.
схимник сирый теперь я
в сонном лесу междометий
деревья деревья деревья
ветви согласные клети
глазу зеркальному рек
речь чужаков невнятна
был человек-человек
ныне не людь — запятнок
есть только звук незвучный
звонкая рябь знамений
волок небес излучный
солнце стихотворений
есть разговор Его лишь
ясности миг навечный
коль заневолишь — дрогнешь
и запоешь не-речью
***
Заучить пустоту
Свою ли? Его ли? Ту?
От боли найти бы гу…
б-бы — гул:
Агу-агу, Богу, багу-
льника лик
льнул, но сник.
Был ли крик? —
звон в ушах…
Ты? Д-душа?
***
Золотая удаль —
чудь поменял на чудо
Трамвая чугунного:
Чу — чу — чу — чу — чууух…
Обласкан слух —
Ууух!
Топтуны чечотку зачастят,
Услышу гумилевский гул —
Ча — а — а — а — ад,
Жифары головы склонят,
Увижу дыры ноздревые,
В них бег зулусских пят
И пусть молчат британской пыли выи!
Участию учась, на все лады,
Крича — ча-ча-ть плохую букву
ДЫ!
***
Дай поглажу сусальную гриву Москвы
За цветаевский дым, за кремлевские рвы,
За жизнь без огня и судьбу степняка,
Я умер. Живу. Вызреваю в века.
Дай землю согреть поцелуем в росу,
Вытечь строкой и наполнить сосуд
Ее памяти. Тихую речь
Уберечь, уберечь, уберечь.
***
Ковылем ли льнуть к топоту копыт,
Кобыльем ли резвым топтать траву.
Вижу я не-жизнь во степи лежит,
Речью ветра ее зову зову,
И ложусь росой на лицо лицо:
У лица нет черт только долгий сон.
И туманом льюсь по росе лица —
Ну давай давай, смерть рассеется!
Обрети черты, ты же плоть моя,
Но не я. Нет не я. Не я.
***
Перетечь слезой в мокрый снег дорог
Город-ад широк, но над нами Бо…
Замолчать — молчу,
Не теперь в слова.
Кругопад — лечу,
Снеговерть — нова.
Любоввэтом сне — явь иная снит…
Там песок воды — не в реке шумит.
***
Скоро так, чтоб не думалось ни о чем,
Ветром стать или стать ручьем,
В Ладогу впасть по полям нестись.
Коли увидишь меня — окстись.
За душу брать тишиной в три до,
Быть лебедой, да водой со льдом.
И когда на небе смыкается млечная клеть
Не сказать об этом тебе — пропеть.
***
Не шумит не придуманный лес
Лишенный ветвей и без
Травы и ручьев под ними
Всë тени — без дна
Всë звуки — без имени
Только молча жуется вода
В глубине не зеленого рта
Чтобы воду на слово —
выменять
***
Зачадило чутье —чур чур,
То ли мир, то ли мертв
То ли избыток чу…
Чудится-чуждется-доч у
Бельмоокая чудь
Пьен тополиный мед
Пья и не хмель ничуть
Горечи честной чан
С частью делить рдожь
Счастье не быть зде
Где терепит дождь.
бвыть где цветем ты
Разночить череду кри
Чарыла мычать ды
Вогори-иговор-огвори
