Александра Николаенко родилась в Москве в 1976 году. Прозаик, художник, иллюстратор. Лауреат литературной премии «Русский Букер» за лучший роман на русском языке «Убить Бобрыкина. История одного убийства» (2017), лауреат литературной премии Независимой газеты «Нонконформизм» за роман «Убить Бобрыкина. История одного убийства» (2017), финалист литературной премии «Ясная поляна» за роман «Небесный почтальон Федя Булкин» (2019), лауреат премии журнала «Этажи» в прозаической номинации «Сестра моя — жизнь» за подборку рассказов «Ответный удар» (2020). Прозаические публикации в журналах «Урал», «Новый мир», «Новый свет», «Юность», «Знамя», «Этажи», «Сибирские огни».
Александра Николаенко // Зёжик и Медвед
Моему другу, Мише Стрельцову, без какого никогда и никуда
Дождь и Дождь
Шёл дождь.
И всё.
И шёл, и шёл…
И шёл.
Ходил-ходил, расхаживал туда-сюда.
Ну да, расхаживал! Скрипел калиткой и шуршал тропинкой, да, так шуршал, как кто-то настоящий.
«А он не настоящий, просто дождь…» — так думал Медведёнок, а Зёжик думал: «Дождь». Он просто думал «дождь», и всё.
А дождь, хотя он был не настоящий, а просто «дождь», как думал Зёжик, всё не кончался, не кончался, не кончался, что оставалось только думать: «Дождь да дождь…». Но как ни думай «дождь-да-дождь», хоть передумывай сто раз всё это, а дождь всё не кончался, не кончался, как не кончается всё то, о чем ты ждёшь, когда закончится оно, или всё ждешь, когда хорошее начнётся? Ведь всё, о чем ты думаешь и ждёшь, подслушав, делает наоборот.
Мы все (вернее Зёжик с Медведёнком) не очень любим, если нам сказать: «Ух, надоел, уйди ты наконец!». Или наоборот: «Иди сюда!», «НЕМЕДЛЕННО!», «СЕЙЧАС ЖЕ!..»
И не уходим, если надоели, долго, очень долго, чтоб надоесть там так, в том месте, где мы надоели, чтобы самим всё это надоело хуже их. А после можно и уйти, спокойненько сказав: «Да сами вы все надоели больше всех!»
А если нас зовут ещё сильней, кричат: «Ты где? Ты слышишь или нет!? ИДИ СЮДА!» — и всё такое, то мы ещё подумаем, мы слышим или нет? И будем думать так: «Чего-чего?», «Ты что-нибудь сказал?». «Я ничего не слышу…» — думал Зёжик. А Медведёнок думал: «Дождь да дождь…»
А дождь всё шёл. И шёл. И небо было мокрым, и такое было небо, точно море, в котором плавают промокшие, как рыбы, птицы, льдины, бегемоты, облака. Такие толстые, такие всё большие бегемоты — как слоны, как крокодилы. «А, может, даже больше крокодилов», — думал Медведёнок, который считал, что крокодилы больше, чем слоны.
— Мне что-то как-то всё равно сегодня Медведёнок, а тебе? — зевнув, поинтересовался Зёжик, хотя ему и было всё равно, поинтересоваться или нет.
— И мне, — зевнув в ответ, сказал Медведёнок, который думал всё про дождь, что, если дождь идёт, то часто так бывает, пока он ходит там по крыше, по тропинкам, отряхивает листья, поднимает лужи из земли, шуршит, скрипит, что как-то всё равно становится и даже всёравней, чем всё равно. «И думаешь, что пусть себе идёт, куда захочет, ведь что ты ни поделай, как ни возражай, а дождик не услышит, как будто бы ему гораздо всеравней, чем мне», — подумал Медведёнок и вздохнул.
«А если к дождику ещё и осень, и лето по тропинке до весны уходит, накинув на спину оранжевые листья, и плачет так, как будто тут обидели его, а тут его никто(!) не обижал, то всёравней становится в три раза того, что прежде было всё равно», — еще подумал Медведёнок и опять вздохнул.
«Потом еще зима!» — подумал Медведёнок. И Зёжик тоже так подумал: «Потом еще зима…еще зима, еще, еще…», и они посмотрели друг на друга.
— Потом ещё зима, — произнес Медведёнок вслух.
— Тебе не всё равно? — вздохнул Зёжик.
— Мне всё равно! Мне даже, Зёжик, всёравней ещё тебя…
— Мне тоже всёравней тебя! — ответил Зёжик. — Мне даже всё равно, что кончилось варенье…
— Мне тоже всё равно, что кончилось варенье. Я раньше так хотел, чтобы варенье не кончалось, а кончилось — и стало всё равно…
— Мне тоже стало всё равно почти что сразу, как закончилось оно… — сознался Зёжик.
— А, может, нам с тобой из-за варенья всё равно?
— Не знаю, может быть… — и Зёжик встал, и заходил по комнате туда-сюда, сюда-туда, хотя ему и было совершенно, абсолютно всё равно — ходить или сидеть.
Всё может быть на свете. Иногда с последней капелькой дождя кончается любимое варенье, бывает, что кончается терпенье… «Хотя и непонятно, как кончается то, чего нельзя потрогать или съесть…» — подумал Зёжик… Бывает даже, что с последней капелькой варенья кончается последняя надежда, что эта капелька последняя дождя.
И Медведёнок задремал, а Зёжик всё ходил, ходил, и дождь ходил, ходил, гулял по саду, и яблоки и листья обрывал, и тряс ольху, вытряхивая из дупла промокшую ворону, и грустные круги крутили капли в лужах, и всхлипывал от ветра козырёк.
А Зёжик всё ходил, ходил и вдруг услышал, что ходит только он один, а дождь ушёл.
«Ушёл?» — подумал Зёжик тихо-тихо и тихо-тихо подошел к двери, чтоб дождь ушедший уходя не обернулся и не вернулся снова, яблони трясти.
Но дождь не возвращается обратно, и если дождь и начинается ещё, то это новый дождь, который шёл за тем дождём, который навсегда ушёл, ведь у дождя нет дома, нет плиты, постели, штор на окнах. Его никто не ждёт и не зовёт назад, его никто не любит…
«Бедный дождь…» — подумал Медведёнок и проснулся.
А Зежик посмотрел на Медведёнка и сказал:
— Дождь кончился, пойдём за ним и позовём назад.
— Зачем? — не удивился Медведёнок.
— Чтоб снова стало так, как было: дождь идёт, а нам с тобой так…
— … всё равно-пре-всё-равно…
Никто
— Меня никто не любит, — сказал однажды Медведёнок.
— А кто это, Никто? — поинтересовался Зёжик.
— Никто — это Никто…
— А где он?
— Кто?
— Ну этот твой… Никто?
И Медведёнок огляделся. Но рядом Никто не было, и на тропинке, и даже там, где было ничего за елками не видно, не было Никто.
— Не знаю. Спрятался, наверно…
— Затаился?
— Ну, да… и ждёт, когда я отвернусь…
— Чтоб выпрыгнуть?
— Ну да… наверняка…
— А выпрыгнет — и что?
— И всё… — ответил Медведёнок.
— Чего «и всё»?
— Ну… «всё» …
— Давай тогда быстрее выпрыгнем его! И напугаем так, чтоб больше он к тебе не приходил?
— Давай… — довольно неохотно согласился Медведёнок и, спрятавшись за спину Зёжика, попятился назад, потом вперед, потом еще назад, потом вперед и вдруг сказал:
— Выпрыгивай из-за меня…— потом немножечко подумал и сказал: — Нет, лучше ты выпрыгивай за мной…
И Зёжик с Медведёнком вместе прыгнули туда, где прятался Никто, который Медведёнка не любил.
Гроза
И оба, Зёжик с Медведёнком, любили пироги… Ужасно, даже хуже… Страшно! Жутко! Страшней всего на свете обожали пироги.
— Смотри, пирог летит… — сказал однажды Зёжик и лапой Медведёнку показал на небо, которым плыл пирог.
— Ага… — ответил Медведёнок и взглядом проводил пирог, который плыл себе над ним, пушистый-препушистый, мягкий, свежий… Плыл-плыл — и улетел за лес…
— Как думаешь, с чем был? — спросил у Медведёнка Зёжик, когда пирог исчез в зубах у дальних хищных ёлок, которые росли на горизонте, поджидая пироги.
— Наверное, с капустой, — вслух подумал Медведёнок, ведь думать вслух, по-дружески, когда тебя спросили, приятно и потому ещё, что больше, чем пирог с капустой Медведёнок, наверно, только Зёжика любил (так странно, да? — то любишь пироги, то просто любишь, безо всяких даже пирогов.)
— Нет! Он клубничный был! — и Зёжик так непримиримо посмотрел на Медведёнка, как будто можно было в небе выбирать, какой тебе достанется пирог.
— Капустный был, — и Медведёнок тоже посмотрел на Зёжика непримиримо. И стало ясно, что они вот-вот поссорятся сейчас. Но небом плыл ещё один пирог…
— Тот мой! Тот-мой-тот-мой! — И Зежик по поляне запрыгал под своим клубничным пирогом, который первым он заметил, он просто больше Медведёнка сладкое любил и не хотел проспорить подлетающий пирог.
— Капустный… у клубничного варенье…
— А у капустного — капуста! Где капуста? Мой пирог!
Но небом следом пирогу с клубникой плыл ещё один, ещё один, ещё один пирог, а следом выплыл торт, с безе, с ванильным кремом, который съели оба, да еще и так, что горизонтным ёлкам не досталось ничего. А Медведёнку с неба капнуло на нос. И Зёжику за ним.
Потом над ними серый-серый с дождичной начинкой зверь повис, огромный, страшный, жуткий страшный зверь. И зарычал на них…
— Тра-та-та-там!
Но оба так наелись пирогов, что было трудно сразу думать и бежать, а можно было только сразу испугаться, но Медведёнок испугался Зёжика быстрей и закричал:
— Бежим!
Но Зёжик не бежал, бывает так, что, испугавшись ноги, то есть лапы, не бегут, а только так, шевелятся едва… А Медведёнок побежал. Бежал, бежал и думал: Зёжик тоже… Но Зёжик не бежал.
Так началась Великая Небесная гроза, и, добежав, домчавшись к дому, Медведенок дверь открыл и крикнул — забегай!
Но в дверь ворвался только ветер, грохот, гром, и чашку Зёжика разбил. А Зёжик её любил… Так странно … чашку… а дождь её разбил. Зачем разбил? За что разбил?!
— Ты где? — спросил у дома Медведёнок, не закрывая дверь.
— Трата-та-та! — ответила гроза.
— Трата-та-та… — передразнился дико, страшно, жутко насмерть мокрый Медведёнок, и дверь закрыл, и закричал в грозу:
— Ты где!!? Ты где!? Ты где!!!! ГЛУХОЙ ДУРАЦКИЙ ЗЁЖИК!???
— Я здесь… — ответил Зёжик из грозы.
…
— Не знаю, как тебя услышал. … Ты что кричал?
— «Я здесь» кричал… а что?
— «Я здесь» … ты что, совсем дурак?
— А что? — дрожа, передразнился Зёжик.
— Ты думаешь, я знаю, где ты «здесь»!? — И Медведёнок встал… Нет, он вскочил и топнул лапой, что означало — он сердит ужасно, больше всех на свете, больше даже, чем гроза…
— Вообще-то я тебя вообще не слышал… — признался Зёжик и сразу спрятался под плед, чтоб не смотреть. Как страшно видеть разгневанного Медведёнка, который спас тебя, чтобы отругать!
Я — это ты
— Давай играть в «кто там»? — придумал Зёжик.
— Давай, — ответил Медведёнок, — как?
— Ну, ты за дверь выходишь и стучишь, а я тебе такой: «Кто там»? А ты мне — «я»! А я тебе: «кто я?»
«Действительно, кто я…»? — подумал Зёжик вдруг и посмотрел на Медведёнка, потом нахмурился, поближе подошёл, прищурился, поднял над лапами повыше шапку и очень странно, просто очень-очень странно снова посмотрел.
— Чего ты?
Зёжик не ответил. Он отошёл от Медведёнка, взял табуретку, снова к Медведёнку подошёл, залез и посмотрел на Медведёнка, ещё странней, чем раньше: носом в нос.
— Чего ты, а?
— Я почему-то у тебя в глазах… — задумчиво ответил Зежик, — вот прямо там, на самом дне стою…
— Да нее… — ответил Медведенок.
— К тому же, у тебя в глазах, нас двое…
— Да неет! — опять ответил Медведёнок и даже мордой помотал, мотал и думал: «Не может быть, чтоб Зёжик у меня в глазах… Из-за него чего бы я увидел? Он мне бы всё загородил…»
— Нет, да! — И Зёжик близко-близко придвинулся к Медведёнку и правда всё загородил. Таким огромным стал! Огромным-преогромным! И страшно-страшно прошептал:
— Ну да. Я там… — и страшно попросил, вернее, жалобно ужасно:
— Давай ещё раз мордой помотай, я, может, выпрыгну…
— Откуда?
— Откуда! Что ли, ты не видишь? Из тебя! Ой-ой-ой-ой… вытряхивай, вытряхивай меня!
И Медведёнок сильно-сильно — фрых-фых-фых! фрах-фах-фух-фух! — ужасно сильно мордой помотал, как будто только в речке искупался. Из Медведёнка полетела пыль-пылища! И он чихнул. А это означало, Зёжик прав… И Медведёнок нос протер, глаза протер от чиха, ещё раз мордой помотал и посмотрел: никакого Зёжика кругом! И Медведёнок завопил:
— Всё! Нет тебя! Ура! Ты вытряхнулся, Зёжик! Иди сюда, смотри… ты где?
А Зежик, что от чиха шлёпнулся на пол, опять на табурет залез и снова мир загородил своим большим, огромным чёрным носом.
— Нет… там ещё… не вытряхнулся я…
А Медведёнок и сам видел, что Зежик снова у него в глазах.
— Ты как-то, значит, съел меня и не заметил….
— Я? — И Медведёнок побледнел бы, только Медведята не бледнеют, он поседел бы, но знал, что это очень долго — поседеть. Он знал, что может съесть чего, кого угодно, но Зёжика …
— Нет… я не мог… тебя…
— Ты мог, Медвед! Ты если ешь, тебе под лапу только попади…
— Нет! Я не мог…
Но Зёжик спрыгнул с табуретки и заходил по комнате на лапах четырёх совсем как маленький, забыв, что он умеет на двоих. И с ужасом ужасным Медведёнок видел, что Зёжик ходит у него внутри.
— И комнату ты съел! — сказал, опять вскарабкавшись на табуретку, Зёжик. — Стой, не крутись! И дверь… Сам посмотри! Окно… Давай, тряси, тряси своей дурацкой головой, тряси сильней!
В окно из тучки солнце посмотрело…
— Вон солнце… даже солнце проглотил… ДАВАЙ ВЫТРЯХИВАЙ ЖЕ НАС!!!!
Но Медведёнок вдруг сказал:
— Стой Зёжик, посмотри-ка на меня…
— Чего смотреть? И так понятно всё.
— Ну, просто, посмотри, пожалуйста…
И Зёжик, хотя и был сердитый-пресердитый, злой-презлой, посмотрел на Медведёнка, чтоб он понял, что он натворил.
— Я тоже, Зёжик…
—Что?
— Я тоже там, в твоих глазах… – И Медведёнок, хоть и был напуган, смотрел на Зежика. Нет, он из Зёжика смотрел.
— Ещё скажи, что комнату я съел, ещё скажи, что солнце. Чтоб солнце влезло в Зёжика!? Ха-ха! Чтоб ты в меня залез? Не я в тебя, а ты в меня? Я меньше! Понимаешь? Видишь!? …
И Зёжик завопил:
— Ты что, не видишь, Медведёнок, я же маленький совсем! Как я тебя бы съел?
Но солнце тоже было в Зёжика глазах.
— И солнце тоже у тебя вон там, и тут. — И Медведёнок лапой показал на солнце, которое правда было в Зёжика глазах. Два солнца и два шкафа, два окна, два Медвёденка и четыре стула…
— В меня вообще-то, Медведёнок, даже маленькая баночка варенья не влезает целиком…
— Нет, вон она… — и Медведёнок лапой показал на баночку варенья, что пустая стояла на столе, который Зёжик тоже как-то съел…
— А, может, Зёжик, там другой какой-то Зёжик…
— Где?
— Ну, у меня внутри…
— Не я?
— Не ты…
— Нет, я… во всяком случаи похож…
— Давай ты, Зёжик, лапу подними — и если ты во мне поднимешь тоже лапу, значит, всё…
— Что, «всё»?
— Что это всё же ты.
И Зёжик поднял лапу…
— Я в это что-то больше не хочу играть… — признался Медведёнок.
— Мы не могли же вместе проглотить друг друга, Медведёнок… а?
— Давай ходить и мордами трясти, пока не вытрясем друг друга из… себя…
И Зёжик с Медведёнком заходили, и оба мордами трясли, чихали, плакали и хлюпали носами…
— Ну как, смотри?
— Фрых-фых-фых!
— Ну что, смотри?
— Фрах-фах-фух-фух!
И не вытряхивались оба.
Медвед устал ходить и сел. А Зёжик как обычно залез по тумбочке к нему на лапы, калачиком свернулся и зевнул.
— Зёж? Зёжик?
— А?
— Тебе что, хуже от того, что ты… ну, что я съел тебя?
— Конечно хуже! Даже очень хуже!
— А мне вот нет… не больно даже, даже горло не болит… а у тебя?
— И у меня… то есть болит, но не особенно болит, вернее, не болит. — признался Зёжик. – Но всё равно всё очень-очень-очень плохо, Медведёнок!
— Что?
— Не знаю… это же… ну вроде… как бы … я — это ты, ты — это я… а это вроде, как бы ерунда… и так не может быть… — И он зевнул, глаза закрыл, открыл, вскочил и завопил:
— Медвед, ты где!????
Инструкция по уменьшенью лиса
— Медвед? Медвед… Я, кажется, придумал, как уменьшить Лиса… Медвед, ты спишь? Медвед! Проснись!
И Медведёнок заворочался в постели, открыл глаза, закрыл глаза…
— Медвед!
И Медведёнок сел с закрытыми глазами, открыл глаза, увидел Зёжика, закрыл.
Когда вам очень, просто очень Зёжик надоест или еще какой-то человек (вернее, Зёжик), закрыть глаза — хороший способ, чтоб его не видеть, но слышно будет всё равно. И Медведёнок лапами зажал два уха, через какие Зёжик прямо в голове его бубнил…
— Медвед! Медвед! Медвеееед!!!!!
И в голове у Медведёнка стало тихо и темно. Просторно и спокойно, глубоко, вернее, бесконечно. У темноты и тишины ведь нет границ. Граница — это там, где что-то встретит что-то, а после думает, как это что-то потеснить. Рассвет теснит у дома черноту, но гасит звёзды… Закат приходит как зима, но за зимой всегда весна, сосульки тают, всё такое… И одуванчики везде.
Сперва темно, но после в этой темноте-претемноте и тишине-претишине — так далеко и глубоко, что Медведёнок даже удивился, как просторно, как далёко и глубоко внутри него, вдруг появилась ма-а-лень-кая точка… и поплыла к нему, который тоже как бы был, внутри себя…
Внутри себя ходи-броди, есть улицы и переулки, почты, белки, лисы, квитанции и чеки, сумки, булки, беляши, весна и лето, зоопарк, знакомые дворы, знакомые поля и незнакомые… внутри себя захочешь — полетишь, захочешь — поплывешь, захочешь — будешь рыбой, добрым человеком, или … ну, в общем всё, что хочешь — это только в голове.
А точка всё плыла и становилась больше, больше, ярче, ярче… А после стала вдруг на Зёжика похожа, потом совсем понятно стало — это он, и Зёжик подлетел к Медведу изнутри его и снова завопил:
— Медвед! Проснись! Я знаю, как уменьшить Лиса! До ничего! До вот чтоб меньше мухи стал! Нет, даже меньше мухи! Медвед, иди сюда скорей, смотри!
И Медведёнок посмотрел. Ведь всё равно деваться некуда от друга, когда он и снаружи, и внутри тебя вопит…
— Медвед! Скорей! Ты всё сейчас просмотришь! Пожалуйста-пожалуйста, скорей!..
А Зёжик у окна сидел и делал лапами у носа так, как будто плыл по небу — и чтобы плыть по небу волны разводил…
— Смотри, вон видишь — Лис? Вон видишь, Лис идёт? Сейчас его ещё уменьшу… Видишь Лиса?
И Медведёнок посмотрел в окно. Сначала видел только елки, поле и тропинку, потом и Лиса рассмотрел.
— Ну вижу, и чего?
— Ты посмотри, как я его уменьшил! Это я! Я, понимаешь, это я его! Ну, видишь? Ты увидел? Ты видел разве раньше Злого Лиса, чтоб он меньше был, чем я?
И в самом деле Медведёнок никогда ещё не видел Злого Лиса, чтобы Злой Лис размером был с ежа. А этот был.
— Ого…
— Я и вообще сейчас, Медвед, его уменьшу! Сейчас ещё его… ещё его… чтоб он совсем исчез, карам-бара-барам-бара-барамс… Смотри!
И Зёжик снова стал водить по небу с полем, ёлкам и тропинке за окном коротенькими лапками своими, как будто плыл…
Злой Лис и правда становился меньше, меньше… чем больше Зёжик лапами водил.
— Ну ты даешь… а как ты это так… его?
— Давай со мной, вот так вот тоже лапами, вот так! Не так, а так: вот так, и так…
И у окошка Зёжик с Медведёнком вместе лапами гребли и плыли, и Лис почти уже совсем исчез. И вдруг остановился. Зёжик с Медведёнком быстрей, быстрее лапами погребли.
Лис развернулся, постоял и вдруг стал чуточку побольше, потом ещё… ещё… Ещё!
— Греби сильней!
— Да я гребу!
— Сильней!
— Он приближается, ты что, не видишь!?
— Вижу…
— Сильней греби!
— Да вижу! Я гребу! — И Медведёнок в ухо задышал — пых-фых-фух-фух — как будто было трудно воздух лапами грести…
— Нет… не могу… устал… пых-фых-фух-фух…что делать, Зёжик?
— Лапы так! — И Зёжик, растопырив лапы, поставил их перед огромным Лисом, который облизнулся за окном…
— И что теперь?
— Теперь… бежим…
И Зёжик с Медведёнком побежали и спрятались под стол. Глаза закрыли. Ведь известно: глаза закрыть — хороший способ спрятаться от всех. А Лис ходил снаружи, невидимый, но слышный. Все знают Злого Лиса по шагам, от них давно пол-леса поседело, а половина носит шубы под траву. И в головах у них шаги от Злого Лиса еще огромнее были, чем всегда… А, значит, и Злой Лис ещё вместительней и… голодней.
— Он уменьшался, уменьшался! Ты же видел?
— Видел…
— А дальше я не знаю, почему…
— Наверное, в окне заметил нас…
— Ну… да…
— И что нам делать?
— Давай я выйду, он наестся и уйдёт?
— Тобой он не наестся… лучше я.
— Давай мы вместе лучше выйдем… а?
«Вместе? — думал Медведёнок… — вместе-вместе-вместе… Вместе-вместе, вместе… – в этом что-то было — стоп!»
— Я знаю, кажется, что делать, Зёжик, только тихо… открой глаза, и лезь на лапы мне, залез?
— Залез…
— Теперь на плечи лезь, карабкайся… залез?
— Залез…
— Теперь садись.
И Зёжик сел на плечи Медведёнку и крепко уцепился — весь! — в него.
— Теперь вставай.
— Я не могу… тут стол…
— Тогда слезай и вылезай из-под него…
— Зачем?
— Ну… просто вылезай, и всё.
— Уверен?
И Медведенок страшным рыком прошептал:
— Уверен… кажется… почти…
И оба вылезли они.
— Теперь влезай. Теперь садись, теперь вставай на плечи, скатерть сверху…
— Зачем!?
— Давай скорей… пока Злой Лис опять к окну не подошёл…
А дальше было так…
В притихшем доме раздались шаги. Огромные ужасные шаги невидимого зверя, ворчание, рычанье, рык! Дверь распахнулась…
— Рыыыыыы! Фрых-фых-фых -фых!!!!
И видел лес, как Лис промчался по тропинке, через поле, всё меньше, меньше становился, … меньше… меньше — и исчез в зубах у хищных дальних ёлок, какие, как известно, могут даже целый город проглотить…
И там, где Лис исчез над лесом, загорелись звёзды. Чтоб встретить утром новый бесконечный тёплый летний день.
Бессовестный Медвед
Но утро с самого утра пошло не так, а так: тук-тук-тук-тук — закапал дождь, нахмурилось, повылезли лягушки, и звери грустно под зонтами на работу шли.
Медвед позавтракал, подумал-посидел, зевнул, ещё зевнул и, даже не помыв свою тарелку, залез под плед, отвернулся от всего. Ещё один хороший способ ничего не слышать и не знать, так можно дождь проспать, а можно — зиму…
«А можно даже жизнь проспать…» — подумал Зёжик, и чтобы не проспать как Медведёнок жизнь, решил убраться в доме. Вы сами знаете, что все дожди идут специально, чтоб в доме генеральную уборку учинить.
И Зёжик подметал и мыл, стирал, крушил, пыль вытирал и топал, громко топал, топ-топ-топ!!! Фрых-фу — фух-фух! а Медведёнок спал… Всё спал, и спал, и спал…
«Лентяй такой!» — оттаскивая в одиночку стол, сопя пыхтя и фыркая ужасно, думал Зёжик, но думал про себя, а вслух гремел, чтоб в Медведёнке спящем совесть разбудить не словом — делом. Подать пример. Да, устыдить и приобщить… Но совесть спит, когда хозяин спит.
А Зёжик тёр морковку, свёклу, жарил лук, да, Зёжик борщ варил, картошку жарил на обед и думал: «Разбужу его к обеду, тогда проснётся совесть, только будет поздно, поздно будет, не поправить»… — И вслух кастрюлями звенел, чтоб дать Медведу шанс проснуться раньше, чем наступит «поздно». Но Медведёнок ровно к самому обеду открыл глаза, сказал: «Всё дождь да дождь, так скучно… и делать нечего совсем» …
«Конечно, нечего тебе… — подумал Зёжик. — Когда все переделал за тебя…»
— О, борщ сварил? Так вкусно пахнет…
Зёжик мрачно промолчал. Вообще-то он, конечно, борщ варил не для себя, а для того, чтобы, проснувшись, Медведенок сказал: «О, борщ сварил? Когда ты только всё успел…». «Когда-когда! — подумал Зежик, — когда ты спал!» — Но Медведёнок не сказал «когда ты только все успел…», и Зёжик молча, хмурый, мимо Медведёнка с веником прошёл и грозно стукнул мусорным ведром. И снова молча мимо Медведёнка прошёл со средством для сиянья кастрюль.
— Чего ты, Зёжик?
— Что, «чего»? — ответил Зёжик, пшикая «сияньем» на кастрюлю…
— Не в настроении, да?
«Не в настроении, да? … А ты чего хотел!?»
— В прекрасном настроении! — ответил Зёжик вслух и заскрипел «сияньем» так, что стало скрипко самому….
— Тебе помочь? — поинтересовался Медведёнок.
«Тебе помочь?» — «Он что, не видит, я уже всё сделал! Не видит, как сияет всё, и борщ готов!? Ну, хорошо, не нужно помогать, не нужно помогать! НЕ НУЖНО!» — думал, с каждой мыслью свирепея, Зёжик и все сильней, противней всё сиянием скрипел. «Но вот сказать хотя бы: ой, как чисто! Он что, не мог? Он что, не мог? НЕ МОГ!?»
— Так чисто, Зёжик, у тебя…
«Ещё бы — грязно! Пока ты спал, волшебный добрый Зежик всё делал, мыл, готовил за тебя… Так чисто, да? Так чисто, да, тебе? А вот за что тебе так чисто? За что тебе в друзья такой хороший, славный, добрый Зёжик, который всё… всё-всё-превсё тут сделал за тебя?» («Ну, или для тебя?») — спросил у Зёжика какой-то глупый Зёжик, который жил у Зёжика внутри и назывался Зёжик-ты-не-прав. «Кто, я не прав»? — подумал Зежик и фыркнул так, что над кастрюлей пар в другую сторону поплыл…
— Садись, остынет! — и стукнул миской так, что совесть должна была бы прямо вспрыгнуть в Медведёнке, «если есть»… Но Медведёнок встал, и сел, и с аппетитом ел…
А Зёжик так устал и так обиделся ужасно на всё, на всех, что расхотелось есть… Да! Расхотелось даже есть! А Медведёнок ел и ел, а дождь всё шёл и шёл… «Тарелку снова не помоет за собой… Спасибо даже не подумает сказать, сейчас увидишь…» – пообещал свирепо Зёжик Зёжику в себе…
Но Медведёнок встал, сказал спасибо и со своей тарелкой к раковине пошел… «Назло пошёл! НАЗЛО! Предатель…»
«Всё… Больше лапой для него не шевельну… Ни лапой, ни тарелкой, ни кастрюлей… ни веником не шевельну! …» — И Зёжик бросился на Медведёнка, вцепился лапами и на ноге его повис, крича:
— Уйди! Уйди! Я сам! Я сам! Я сам… Бессовестный Медвед!!!
Иголка счастья
У Зёжика была Счастливая иголка. Она всегда на тумбочке лежала у окна…
«Всегда же здесь лежала, где она? Куда запропастилась…» — и Зёжик к тумбочке проверить, где его Счастливая иголка, в который раз, в десятый раз уже проверить подходил. «А вдруг лежит?» И, потеряв надежду, отходил, немножко ждал и возвращался с новой.
Но говорят «ищи, откуда вспомнишь»… И Зёжик вспоминал, и память, как на блюде яблочный пирог, вносила в голову тот земляничный светлый летний день, когда Иголка Счастья ещё на тумбочке лежала у окна.
Надежда может быть повсюду… И несмотря на то, что никогда, ни разу, никуда не перекладывал иголку, Зёжик домиком бродил, как будто не иголку потерял, а потерялся сам. Известно же, что, потеряв чего-нибудь, теряешься с ним вместе и даже под кровать залезешь, чтоб найти. И Зёжик вылез из-под шкафа весь в пыли и по Медведу влез на шкаф. Но на вершине шкафа только пыль лежала на коробке старых медведячих лап…
— Медвед? Тебе вот эти лапы не нужны? — И Зёжик с плеч Медведа показал, какие лапы «больше не нужны или нужны».
— Малы…
— Тогда чего они лежат?
— Там мама положила…
— Что, пусть лежат?
Медведа мама, Медветётя, лапы положила на случай тот, что вырастет и женится Медвед, и будут медведята, медведети, и по размеру к прежним лапам Медведёнка подойдут, ну, или моль проест, и можно будет точно выбросить тогда… Но сами знаете, в лесу жену хорошую найти — как Зёжику в дому иголку…
— Пусть полежат, — решил Медвед. И почему-то сгорбился, и Зёжик сразу оказался ниже пятой полки шкафа, которую проверил тоже, и сказал:
— Медведень, распрямись!
— Да ну…
— Да Мед же, распрямись! Я так не вижу…
— Что не видишь?
— Да иголку!
— Какую, Зёж, иголку?
— Да мою!
— Что за иголка?
— Ты Медвед чего? Моя! Моя Иголка Счастья!
«Фигня все это, Зёжик. Счастья нет… — сказал Медвед случайно вслух, что думал про себя, и вместе с Зежиком от шкафа отошел… — Слезай давай, а то плечо болит».
И было грустно очень вниз карабкаться с печального Медведа, который вырос из своих уютных лапок и надежд.
И Зёжик слез и снова к тумбочке пошёл. Иголки не было опять.
— Возьми другую, их в тебе полно…
— Нет, эти не такие. Она одна Счастливая была…
— И бесполезная к тому же… ей даже шкуру не зашить.
Но Зёжик с подозреньем покосился на Медведа, нахмурился, прищурился, спросил:
— Ты что, сломал ее? Моей Иголкой Счастья шкуру штопал?
— Да я ее не видел даже, Зёж!
— Не видел, да? Она же тут всегда лежала…
— Всегда лежала, больше не лежит…
— Вот именно! Сломал и выбросил, скажи?
— А я уже сказал, что я её вообще не видел. Вот, у меня своя иголка шкуру штопать есть… — И Медведёнок засопел, и в тумбочку полез за деревянным от боярышника жалом, которым шкуру зашивал всегда.
— Своя же есть… а ты мою зачем-то… ведь это же была счастливая, счастливая! Иголка… СЧАСТЛИВАЯ, МЕДВЕД!
— Иголки счастья не приносят… а если принесёт разок, в другой раз не сработает уже… Иголки счастья одноразовые все. — сказал Медвед, как будто точно это знал.
— Сломал и выбросил… куда? Вставай, пойдём покажешь, где ты выкинул её… я замотаю ниткой, и будет хоть немножко как была…
— Да я её не брал! — взревел Медвед, — не брал, не видел, ничего не штопал! Да и вообще сегодня Медведёнок ничего не делал! Целый день проспал!
— Вот именно, весь день проспал! Я убирался, мыл посуду и готовил! Теперь иголки нет, а ты не делал ничего!?
И Зёжик замер…
— Наверно, Зёжик, это ты её…
И Зёжик тонко-тонко пискнул:
— Че-го? Чего-чего!? ЧЕГО-ЧЕГО!?
— Ну, пыль когда стирал и подметал…
Нет хуже никого, чем те Медведы, которые весь день лежат да спят, а после так у них выходит, что если кто-то виноват во всем, то ты…
И Зёжик больше с Медведёнком не дружил до самого вечернего читанья, когда Иголка Счастья в этой книжке закладкой Зёжиком заложенной нашлась, и вышло, раз нашлась — никто не виноват, а если виноват — совсем немножко, с мыший хвостик… ладно, виноват.
