Португальцы. Часть первая
В Порту
Первое, моментальной фотографией, впечатление от Порту: ну, этот город победней будет! Он похож на тот Лиссабон, который я запомнила при первом визите, — на уцененную, снятую с производства модель Лиссабона. Бросаются в глаза проститутки и… хм… личности. Бездомные спят не под стенкой (что лучше закрывает от возможного ветра и вообще уютнее), а поперек улицы, чтоб процесс подачи милостыни продолжался даже без их полного вовлечения. На другое утро мы наблюдали, как из некоторых одеяльных шалашей вылезают люди в костюмах — ищут работу? или, ещё печальней, работают, но на съём жилья заработать не могут?
Мы начинаем с неторопливой прогулки до кафедрального собора Се (порт. Sé do Porto). Се — это самый знаменитый и масштабный долгострой города. Началось строительство ещё в XII веке и продолжалось как минимум до середины XVI-го, а потому стилистическое разнообразие впечатляет: тут тебе и романский стиль, и готический, и даже барокко. Но это всё в теории, потому что дойти до него невозможно: там и сям возникают заборы, дожидаются утра экскаваторы… город явно перестраивается. По мере нашего продвижения в сторону (если навигатор не врёт) собора, сумерки отвоёвывают закоулки и улицы, постепенно доплёскиваясь и до открытых мест вроде площади да Либердадес. Да-да, сумерки — это то, что нужно для портовой шантрапы. Кроме того, хотя шагаем мы вроде как через самый центр, освещён Порту довольно слабо. Ещё несколько поворотов в подозрительно пахнущие улочки между тёмных витрин заколоченных ресторанов — и мы бросаем это дело до утра.
Утром всё выглядит намного симпатичнее, плюс обнаруживается чистое и быстрое метро. На да Либердадес рядом со входом метро находится вожделенный обменник (обменять валюту в Лиссабоне было непросто), и обстоятельный старик высчитывает сумму на самом настоящем арифмометре, а потом со значением отдает купюры. А вот и прохожие — обычные горожане спешат на работу. Ночные подозрения рассеиваются: может, этот город чего-нибудь, да стоит… И Се находится безо всяких усилий. Как будто бы вчера он нарочно присел на корточки, чтобы мы поискали как следует, а сегодня выпрямился во весь рост: «Смотрите, каков я, та-та!»
Запах сырой рыбы распространяется от Се: рыбный рынок примостился на нижней площадке собора. Левым глазом любуешься видом на весь Порту, правым проверяешь, «где какая рыба и почём». Что ж, вполне по-португальски. A раньше тут вообще было лобное место, и ничего. Перед собором стоит конная статуя основателю Португалии, отважному предводителю Вимара Перешу (судя по тому, что конь крепко опирается на все четыре копыта, воин умер всё-таки в собственной постели, а не на поле битвы). Переш развернул португальский флаг на землях между реками Дуэро и Миньо, положив начало Реконкисте в этих землях и дав своё имя «городу-колыбели Португалии», Гимарайншу. «Гимарайнш — это и есть Португалия, всё остальное завоёвано», — говорят здесь. Но в Гимарайнш мы поедем завтра, с Ирой.
Я ещё не представила Иру, а между тем эта милая женщина станет важной частью нашей жизни на ближайшие два с половиной дня. За последние десятилетия русские имена перестали быть экзотикой для португальцев. Даже пятнадцать лет назад мы слышали русскую речь вокруг, а однажды, в Синтре, и украинскую. Но экскурсовод русскоязычный у нас впервые. Профессиональный гид, выпускница университета Порту, Ира любит и знает Португалию. А ещё она знает невероятное количество самого разнообразного люда, попадающегося нам на пути. А ещё она лихо водит свой чёрно-красный «фиат», и теперь мы можем расслабленно валяться на заднем сидении, не заботясь об указателях, пробках и прочим прелестях вождения машины в незнакомой стране. Но «это будет завтра», а сегодня знакомимся с Порту, привыкаем к нему.
Вокзал Сао-Бенту — бывший монастырь; год смерти последней монахини выбит на фронтоне. До этого момента необходимый городу вокзал нельзя было официально использовать. Вот же непостижимая для русского, да, впрочем, и для американского ума лояльность: раз отделили церковь от государства, что же тут церемониться, сентиментально ожидая смерти последней из? Но — ждали! И так по всей стране, заметьте! В Америке, мне кажется, не отделили бы так решительно, но и не ждали бы десятилетиями, чтобы не смущать покой служителей отделённой церкви. Вокзал украшен панно из изразцов-азулежу практически комиксами на исторические темы. Вот ещё один непостижимый в своем гуманизме сюжет: король Галиции Альфонсо VII взял с Эгасa Монизa, наставника будущего короля Португалии Альфонсо I, слово, что тот отговорит молодого Альфонсо Энрикеса воевать против собственной матери, и отпустил его из плена. Когда же Альфонсо Энрикес начал-таки военные действия, не справившийся с заданием Мониз добровольно вернулся в стан противника, чтобы принять смерть. Причём король Галиции оценил благородство поступка и отпустил его домой.
Просто-таки диалог Чичикова и Манилова: «Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после…» — «Нет, Павел Иванович, нет, вы гость…» — «Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите…»
Из удивительного материала вылеплены эти португальцы!
***
Дневной Порту оказался совсем не пустынным, a очень даже оживлённым и в меру деловитым, хоть и неторопливым по нью-йоркским меркам. На пешеходной, претендующей на столичный шик улице да Флорес, Цветочной то есть улице, которая показалась нам такой жалкой прошлой ночью, в прекрасном дворце Мизерикордия, проходит выставка скульптора Джакометти и фотографа Линдбергa. Мизерикордия, церковь Милости, странно сочетается с музеем, и, «всё страньше и страньше», с Джакометти и Питером Линдбергом. Странно видеть мой Манхэттен в чёрно-белом, знакомые лица и фигуры супермоделей Линдберга в городском пейзаже здесь, в окружении тёплыx цветoв и поистине ослепительного солнца за порогом, в блистательных интерьерах дворца, пусть и перегороженных да прикрытых, но всё равно там и сям выглядывающих из-за наспех возведённых стен картинной галереи. А в одном из залов Мизерикордия отбрасывает ложную скромность и предстаёт во всем великолепии домашней церкви, где золотая лепнина соревнуется в блеске с органoм. Если вдуматься, движение фигурок Джакометти, движение моделей Линдберга, этакий перпетуум — это чисто португальская философия, соотношение покоя и энергии, движения и кататонии, победы, как улитка прячущейся в поражении. И для усиления сюрреалистичности происходящего, на самом верхнем этаже мы получаем по бесплатному бокалу портвейна «Тейлор». Бесплатное вино при посещении музея — это у меня впервые! Отличный здешний портвейн на фоне разворачивающейся за окном вереницы крыш прибавляет новые оттенки к ощущению этого места, хотя и без него я уже начинаю пьянеть от города, от его взлётов и падений, от фуникулёров и мостов…
Нога за ногу выбравшись из музейного опьянения, мы решаем не карабкаться, в таком-то состоянии, на самую высокую церковную башню Португалии. Но в саму церковь Клеригуш, барочное чудо, невозможно не заглянуть, особенно когда только что началась служба и зазвучал великолепный её орган. А те, кто может обойтись без органной музыки, пусть отравляют свой организм куревом — и вперёд, к следующей достопримечательности. В Порту всё компактно и рядом, потому что город расположен на холмах. Кажется, что до того или иного места рукой подать, но вскоре понимаешь, что это зрительная иллюзия: сначала спуститься с холма, потом подняться на холм по крутым улочкам…
***
Португальцы любят книги. Книжные витрины попадаются на глаза во всех городах Португалии. В Обидуше, например, в книжный магазин преобразована церковь Сантъяго. Запах типографской краски и кофе преследует даже в «Макдоналдсе» (а вот, кстати, и «Макдоналдс» по-португальски: чудные витражи, интерьер арт-деко, имперский орел над входом — и мутная толпень, обращённая к царящей за прилавком типовой девице в типовой униформе с желтой буквой М в области сердца). Но апофеозом является книжный магазин с платным входом — говорят, один из самых красивых книжных магазинов мира, — «Ливрерия Лелло», овеянный славой Роулинг. Мы не встали в очередь, фандом не моя фишка, но всё равно здорово, может, эти люди из очереди купят там хоть что-нибудь, или, по крайней мере, прочитают абзац-другой из ещё какой-нибудь, раскрытой наугад книги. Спасибо «Гарри Поттеру» и Роулинг за то, что вернула целое поколение в ряды читателей. Поклон этой городской легенде — и дальше, дальше, через парк с удивительными деревьями, напоминающими баобабы — а оказывается, это самые что ни на есть родные мне платаны, просто они переболели какой-то загадочной древесной болезнью. Их не стали выкапывать да уничтожать, пусть будут такими, самыми необычными в мире, особыми детьми этого города.
И, со свойственной португальцам непосредственностью (или это сарказм?), на площади Мортирес да Патриа, то есть «павших за родину», в разных уголках парка установлено тринадцать хохочущих бронзовых человечков. Хохочут они все по-разному, но все довольно заразительно. Интересно найти все тринадцать. Вот и мы, если и не катаемся в коликах по земле, то уж точно теряем настрой на серьёзную экскурсию и начинаем обсуждать всякую всячину, от цен на дома в Порту до ковидных вакцин и подорожавших по всему миру сигарет, постепенно дойдя до самого узкого из вытекающих с площади проулков и спускаясь по нему под опасным, вот-вот покатимся кувырком, углом по направлению к бирже-дворцу Больза и церкви Св. Франциска. На глаза мне попадается табличка со звездой Давида, начинающаяся вполне различимым, вполне понятным «Memoriam Siempre» («Вечная память»). Именно здесь проходила стена, огораживающая последний еврейский квартал Порту, Оливал, который просуществовал 111 лет, до момента изгнания евреев из Португалии. Хотите, зовите «кварталом» (никто, кроме евреев, не имел права войти в квартал), хотите, говорите прямо, — «гетто». Вот почему все окна обращены вовнутрь, на узкие лестничные пролеты улицы! Не только местные евреи, но и беженцы из Толедо, прибывшие в 1492 году, тоже успели пожить здесь. И уже в 1497-м те, кто не успел бежать в Турцию и Марокко, Сирию и Голландию, были насильно обращены в христианство. Ещё через 150 лет потомки изгнанных из Порту объявились в Нью-Йорке, но здесь начинается уже совсем другая история.
Ира внимательно наблюдает за моей реакцией и с этого момента неукоснительно отмечает почти невидимые, почти стёртые, только ей известные знаки еврейского пребывания в Португалии. Хороший гид — тот, кто слушает не собственный голос, а голоса своих экскурсантов.
Церковь Св. Франциска знаменитa своей позолоченной резьбой и катакомбами, наполненными как солидными надгробиями, так и тысячами скелетов. Над площадью перед дворцом торжествующе возвышается Энрике Мореплаватель, это ведь он превратил своё время в эпоху Великих географических открытий. Если б не он, никакой биржи здесь не было бы. «Если б не вера в переменчивую фортуну, в возможность перемены в мире и человеке, португальцы не пересекали бы мир во всех направлениях». Этo Святой Антонио Падуанский.
А пройдя ещё одним крутым проулком к Дуэро, мы наконец поняли, почему так тоскливо было на улицах вчера: с закатом солнца и с концом рабочего дня для тех, кто сегодня работал, с концом учебного дня для студентов университета в гарри-поттеровских костюмчиках и плащах, обитатели города спускаются к реке; именно там оказался центр, во всяком случае, вечерний центр.
Чтобы увидеть самую живую тусовку Порту, надо перебраться на другой берег, мимо ныряющих с моста парней, и уже из соседнего города, Гайя-де-Нова, посмотреть на толчею и многоцветие толпы. Приморский бульвар моего детства, Бродвей всех времён и народов — вот что такое магия набережной. Фокусники и танцоры; музыканты, уличные и нанятые на часть вечера прибрежными ресторанчиками; зеваки всех мастей и фасонов без малейшей склонности к социальному дистанцированию переполняют набережную Дуэро. Под мостами Эйфеля и Кардозу шныряют прогулочные кораблики. Гуляй и будь беззаботен — таков неписанный девиз портового города. Мы и гуляем, тем более что вечер совершенно прекрасен.
Зелёное Миньо
На другой день отправляемся в Гимарайнш, к истокам, к Старому Кафедральному Собору, к церкви Святого Креста, где покоятся останки первого португальского короля Альфонсa I Великого и короля Саншу I. Гимарайнш — «Культурная столица Европы-2012», и этим гордятся без исключения все португальцы. Это город, где «родилась Португалия» — тут уж не похохочешь, всё довольно серьёзно и средневеково, овеяно славой и гордостью. Но я умолчу о крепости, церкви и дворце, о них можно прочитать в любом путеводителе. А вот сведений о маленьком кафе при монастырской пекарне, затерянной на одной из средневековых улочек, можно и не найти. Между тем, именно в нём выпекаются сладости из тыквы, мимо которых мы просто не имеем права пройти! — тем более что Ира здесь явно дорогой гость. Она обнимается с женщиной, выбежавшей на тротуар, чтобы поприветствовать и пропустить нас внутрь, и вообще чувствует себя в неровных выбеленных стенах маленького кафе как дома. Есть нечто стильное и даже магическое в белых стенах, во всяком случае, для меня. Нечто от античности — хотя и доказано, что ни римские императоры, ни греческие боги не были изначально беломраморными, а просто краска была некачественной, не выдержала испытание вечностью… но всё-таки возникает почти автоматическое почтение к белоснежной Венере, а ярмарочно-яркий новодел на древних стенах отвергается с презрением.
В общем, сразу видно, что это место непростое, «с историей» — или это мы так настроены? Нам приносят нечто восхитительное, с хрустящей слоеной корочкой и нежнейшей начинкой, бика для Иры, кофе с молоком для нас. Гостеприимная хозяйка к нашим услугам, мы ведь единственные посетители. Она фотографирует нас по нашей просьбе. А теперь мы — можно? Она опасливо, неловким жестом начинающей стриптизерши стягивает маску и оказывается неприторно хорошенькой, неуловимо похожей на свою выпечку.
***
«Жить в Лиссабоне, работать в Порту, молиться в Браге» — сегодня мы проверим эту поговорку. Следующая остановка в Браге. Мы паркуем «фиат» (то есть хозяйка паркует, мы просто осуществляем моральную поддержку) в огромном гулком подземном гараже, навевающим ассоциации с триллерами и маньяками. Но стоит подняться наверх, и нас окружает полный жизни центр весёлого зелёного бульвара.
Брага — старинный город, переполненный детьми и пенсионерами (путеводитель правда утверждает, что студентами, но это, видимо, зависит от фаз учебного года, а сейчас как раз конец каникул). Гуляем по широкому бульвару параллельно со старушенциями, выгуливающими детишек и выкуривающими дневную норму, маски на подбородке. Одна из старушенций, прикурив у моего мужа, пускается в рассуждения, синхронно переводимые нашей незаменимой провожатой:
— У нас очень чистый воздух! Я не знаю! Мне семьдесят восемь лет, а у меня нет ни одного седого волоса! Не знаю, это воздух!.. Браги!.. — и припускает за своим улепетывающим младенцем.
Сворачиваем в проулок, Руа де Райо. Здесь царят, чуть было не оговорилась «парят», три особняка. Лазурные, какого-то невероятного оттенка азулежу на одном, центральном — вы ещё не забыли, что мы в Португалии? Азулежу. А ещё — завитушки рококо и какие-то кондитерские излишества, то ли масляный крем, то ли взбитые сливки в камне. Миллионер из новых бразильцев, предприниматель Мигель Жозе Райо, перекупил особняк у старых владельцев лет через сто после постройки, достроил и доукрасил, и переименовал во Дворец Молнии. Уехав из Браги в юные годы от бедности и неудач, он не пропал в Бразилии — не умер во время морского вояжа, не сгорел в малярийной горячке. Наоборот, разбогател и вернулся в родной город, причём освободив перед отплытием многочисленных своих бразильских рабов. Настоящий брагаренс (житель Браги то есть) всегда возвращается на родину, уверяю вас. Райо решил построить по дому для дочек, для Габриелы и для Аделаиды, а там и улицу открыл прямо перед фасадом своего дворца. Семейная такая улочка в три дворца. Умер он в одночасье, узнав, что бразильский партнер бежал со всеми деньгами, оставив его с одними браганскими домами и званием почетного гражданина и председателя всяческих благотворительных правлений. Особняк семья передала городу.
Здесь каждый шаг — история, связывающая воедино континенты, потому что Португалия— это всемирная паутина.
Брагу не зря зовут «португальским Римом». Все соборы Браги не охватить, но в кафедральный мы, конечно же, зайдем. Брагский собор, центр обращения Пиренейского полуострова в христианство, прекрасен. Смешение стилей и эпох создало нечто удивительное, а усыпальница королей и внушительные орга́ны придают торжественность…
— А вот сюда вы сами, сюда я не ходок, — Ира, злорадно усмехаясь, садится на каменную скамью в патио. В капелле покоятся не только родители первого короля Португалии, но и сам собой мумифицировавшийся архиепископ Лоуренçо Виценте. Ну что ж, у каждого свои фишки, не обязан экскурсовод любить мощи. А мы проходим и смотрим. Вот он, целебный воздух Браги в действии! — у святого архиепископa продолжают расти волосы и ногти.
Не знаю, справедливо ли утверждение, что самое интересное в Браге — это комплекс Бом-Жезуш-ду-Монте (Храм Христа на Голгофе), который находится за городской чертой, но лестница справедливо вошла в десятку самых красивых лестниц мира, а парк — в список лучших памятников садовой архитектуры. Всякая дорога ведет к храму, особенно та, которая начинается у ресторана, где жёлтым горячим соком истекает жаренный на вертеле козленок (удалось-таки скомпенсировать позавчерашнюю неудачу с козлёнком в Кондейше). К храму на вершине холма ведёт водный фуникулёр (не знаю, не пробовали) и гранитная лестница с фонтанами и скульптурами (вот тут да, безусловно были и, сгоняя козлёнка, по ней ходили; правда, смалодушничали и прошли парк в обратном направлении, от вознесения Христа до дворца Понтия Пилата, где Христа приговаривают к казни, и далее вдоль античных богов, то есть вместо того, чтобы подняться, спустились).
Коимбра и окрестности
Коимбра, первая столица Португалии, очень уютна и на первый взгляд совсем не ассоциируется ни с развесёлыми студенческими пирушками, ни с озабоченными академиками. Разве что здание самого старого университета в мире по-прежнему возвышается над городом. Есть какое-то несоответствие в интерьерах и экстерьерах, в современных площадях и расходящихся от них средневековых улочках, но не такова ли судьба многих европейских городов, пытающихся сохранить традиции и в то же время освоиться в новом веке.
Из средневековых университетских традиций на сегодняшний день остались, пожалуй, карцер для нерадивых студентов и библиотека, праздник барокко, с летучими мышами, специально содержащимися здесь, своеобразными хранителями библиотеки, поедающими книжного жука. «У меня туристка здесь плакала», — с непонятной гордостью говорит Ира.
Радуясь нашему интересу к португальским древностям, Ира обрушивает на нас тонны фактов и имен. Я почтительно киваю во время рассказа о святой Елизаветe, жене короля Диниша, обратившей хлеб в розы. Ира душой болеет за персонажей португальской истории, и поэтому упомянуть Елизавету Венгерскую, совершившую точно такое же чудо лет на сто пятьдесят раньше, кажется сущим свинством. Темна эта история с розами, особенно если учесть, что Елизавета Португальская приходится старшей Елизавете внучатой племянницей. Но не станем придираться, обе, в конце концов, занимались нечастой в те жестокие времена благотворительностью.
Выйдя из университета на яркое полуденное солнце, через арку арабского города Аль-Медины (арабская вязь прячется в кладке) мы выходим к Байше, торговой части города. Ферреро-Борхес, главная улица, полуспит: железные ставни опущены, вывески в основном в пыли. Туристов не было, и магазины разорились, вот беда.
— Я была знакома с большинством хозяев. Что теперь с ними сталось? — сокрушается Ира, и мы совершенно иррационально чувствуем вину за то, что не приехали раньше, не спасли, не купили…
Вдруг она останавливается и задирает голову:
— Смотрите, внутри этого дома до сих пор сохранилась миква. Я там была, сама видела.
Мы в еврейском квартале прямо за монастырём Санта-Круз. Почему еврейский квартал Коимбры находился за монастырём? Евреи, в силу занимаемых должностей и роли в экономике, должны были находиться поближе к королю. Ещё немного, и мы оказываемся перед бароккальным фонтаном — фонтан перестраивался и переезжал, но в 1137-м году, во время изначальной своей постройки, он обозначал крайнюю точку еврейского квартала и назывался соответственно Фонтаном евреев. Его непросто отыскать, ещё сложнее заметить.
Сейчас и я запла́чу. Присутствие евреев в Португалии стиралось в течение пяти веков, и всё же что-то сохранилось.
Криптоиудаизм неслучаен, и легко понять, почему евреи Бельмонте не подпускают посторонних. Португалия поддержала требование невесты короля Мануэля Первого, испанской принцессы Изабеллы Арагонской (точнее, ее родителей Изабеллы и Фердинанда) избавиться от евреев с энтузиазмом. Мир не проявлял особой симпатии к иудаизму даже в самые гуманные времена. Раскаяние последних девяноста лет, приглашение евреям вернуться в Португалию, возвращение португальского гражданства сефардам — не ловушка ли это? Трудно восстановить доверие, и надо ли?
Кажется, мы притомились скакать по крутым улочкам, и нет таких сил в Ирином арсенале, которые заставили бы нас войти в монастырь Санта-Круз, поклониться монаршим гробам и восхититься мануэлинскими сводами и барочными деревянными панелями.
— Тогда в кафе? — невинно предлагает она.
В кафе, ура! — а кафе тоже называется «Санта-Круз» и оказывается просто приделом того же монастыря. Более того, в кафе звучит фадо.
В Коимбре фадо поют мужчины. В Коимбре вообще поют. На площади и в кафе, днём и вечером. Гитара обычная и гитара португальская, монастырское облачение (да нет, это университетская форма! — но не зря Святой Антонио Падуанский был самым знаменитым студентом Коимбрского университета. И почему-то вспоминается красавчик Шон Коннери в наряде Уильяма Баскервильского). Горло трепещет, руки взлетают к горлу, глаза увлажняются. Ах, несравненная Амалия, ах, песня её о Коимбре: Коимбра — это урок мечты, школа луны, учебник женщин. Только те, кто позна́ет всё это, научатся произносить «saudade». Коимбра — всё ещё столица любви в Португалии, всё ещё омыта слезами, всё ещё прекрасна и сладка. Что-то в этом духе. Ещё в лиссабонский наш день мы выучили простую эту мелодию, от которой не отвязаться, и теперь с радостью подпеваем.
***
Хотите жареного молочного поросёнка? Это в Миляде. Произношение названия города — та лакмусова бумажка, которая позволяет определить «своих». Ира, безусловно, заслужила звание «своей»: она вкусно обнимается с галантерейщиками и продавщицами, перемигивается с крейсирующими там и сям коллегами, легко знакомится с незнакомцами. Это чувство вхождения в закрытый прежде мир мне лично вполне знакомо и даже вызывает ностальгическое умиление. Это чувство — маркер первого десятилетия в эмиграции, первая ступень интеграции в новом мире. За ней придут другие ступени, но Ира и сама разберётся. А пока мы радуемся вместе с ней.
Правильно говорить «миляда», а мне всё слышится «миляга». Чтобы сомнений не оставалось, зачем ездят в этот город, в центре кольца на съезде стоит статуя поросёнка. Вдоль дороги выстроились рестораны, специализирующиеся именно, что на приготовлении молочных поросят, leitão assado, и около каждого — толпы жаждущих отведать, да что там отведать, объесться до отвала. Ради того, чтобы припасть к источнику поросячьего счастья, я готова на дополнительный ковид-тест. Тестируют прямо у входа, довольно бесцеремонно и деловито: запрокиньте голову, это раз — и готово. Все в порядке, тест негативный, следующий! А вы, сеньора, проходите обедать.
Всего каких-то полчаса ожидания, и нас проводят в зал, стены которого украшены плитками-азулежу и семейными фотографиями последних пятидесяти лет. Миляги-хозяева — потомственные свиные рестораторы, не сомневайтесь. Трапеза следует определенному порядку: сначала традиционный мягкий сыр, напоминающий брынзу, с шампанским. Секрет, поведанный нам Ирой: под молочного поросёнка надо пить исключительно шампанское. Кто бы мог предположить! Потом уже непосредственно поросенок с невероятно вкусным рисом, на который не стоит, конечно же, размениваться: бросаем все силы на тающего во рту поросёнка в хрустящей корочке розового золота!
За десертом едем в Авейро, «португальскую Венецию», городок, изрезанный солнечными каналами. Moles de Ovos de Aveiro — это застывший мамин гоголь-моголь в облатке, сделанной по рецепту облаток для католического причастия. Говорят, сие лакомство было изобретено сладкоежкой-монахиней, которая именно таким образом скрывала своё пристрастие к гоголь-моголю от сестёр по вере.
А ещё отсюда легко можно поехать в Кошта-Нова, общину отпускников-французов с золотыми песками, тянущимися на несколько миль, с домиками в полоску, напоминающими то ли подарочные коробки, то ли костюмы ряженых-карретас, но карретас — это и не здесь даже, а в «зелёном Миньо», на севере, во вчерашнем дне. А в сегодняшнем дне мы ложимся на золотой остывающий песок, в течение считанных минут образующий мини-дюны вокруг наших тел.
Но не слишком ли много оптимизма для одного дня? Я ведь всё понимаю, сама наблюдаю многие годы, как неосознанно, но неизменно семейные пары, конфликтующие дома, объявляют перемирие на время отпуска. Даже секс, даже деньги не разобщают, а объединяют в дороге. Мы едем за доказательством того, что все люди братья, что трава одинаково зелена и что и у них под ногами земля, а не небо. Может быть, поэтому путевая проза опасно близко подходит к идиллии, как правильно заметил А. Генис[1], и я уже балансирую на этой грани, воспевая путевые радости с не всегда оправданным энтузиазмом. Между тем Португалия маленькая, но отнюдь не игрушечная. Скорее, грубоватая и бесцеремонная, вероломная (читайте историю) и хитрящая (чего только стоит национальный обычай взимать плату за «гостеприимно» — поставленные на стол хлеб и несколько маслин в блюдечке!). Нам трудно разглядеть эти черты в лицах встреченных португальцев главным образом потому, что мы всего-то американские туристы в лето пандемии. Нас надо оберегать. В Португалии американцев любят. Мы продолжаем оставаться желанным, экзотическим фруктом: североамериканцы в Португалию ездят всё чаще, но всё равно — значительно реже, чем в Италию или конкурентку по Иберийскому полуострову, Испанию.
Мы возвращаемся в город, — то есть в Порту, ставший для нас просто «городом», чуть не домом, — совсем поздно. Ужинать в стерильном, заточенном под молодняк (электроника, неон и файбероптика, огромные экраны везде) отеле нечем, поэтому отваживаемся на вылазку в ближайшее пока ещё открытое, но на глазах сворачивающее столики и задраивающее витрины кафе, и снова видим сцену первого вечера: раздражённые незанятостью проститутки, следующие за нами; зависающие в подворотнях и снова мелькающие в проулках то ли сутенёры, то ли мелкие воришки… Придерживайте карманы, господа американы! Это чтоб разлука была без печали — завтра на рассвете возвращаемся в Лиссабон.
***
Утром перед поездом забегаю в знакомый уже обменник. Старик ещё не открыл окошечко, но уже на месте. Он говорит с нотками то ли укоризны, то ли раздражения в голосе:
Опять? Очень много потратили!..
Как это по-португальски! Я хочу похвалиться тем, что поддерживаю португальскую экономику, не говоря уж о процентах, заграбастанных обменником, но решаю помолчать, поезд ждать конца тирады не будет. Ещё одна остановка, и мы на Сао-Бенто. Прощай, Порту!
Тайны Лиссабона
Представляю, что ожидает увидеть читатель в главе под таким многообещающим названием. Это, к моему великому стыду, мистификация. Да что там, наглый обман. Или, скорее, эксперимент (а разве эксперименты не зиждутся на обманах?).
Раскрытие какой-нибудь сокровенной/кровавой исторической/топографической тайны — это наши ожидания от путешествий. Точнее, от описания чужих путешествий. При этом путешествующие массы для себя желают чего-нибудь более спланированного. Ожидаемого. В рамках проплаченного. То есть если «тайны», то в ходе любовно отобранной, запланированной экскурсии. А если платили за пешеходную прогулку, а получили кровавую тайну, то такого нам не надо, как-нибудь обойдёмся. «Обойдёмся» — вы иронию вообще различаете? Это была ирония. Или сарказм.
Неважно. Тайну Лиссабона не то что раскрыть, даже углядеть не довелось. И главу я так назвала из садизма. И мне нисколько не стыдно, вот так. Поскольку я поняла для себя, чего ожидают от травелогов. Читатель ожидает, что травелог ничем не напомнит его собственную благополучную, пусть и скучноватую, поездку. Очерк о путешествии отличается от собственно путешествия, как шахматы от игры в «классики». Мир, отретушированный ностальгией по небывалому, подкрашенный в нереалистичные цвета старомодным фотомастером, или детским фломастером, или памятью-мистификаторшей, отбрасывает невероятный, достойный Караваджио свет на наши лица. Вот для чего на самом-то деле нужны чужие рассказы о путешествиях. Обиделись? Ну ладно, больше не буду, тем более, что осталось уже совсем чуть-чуть, до завтрашнего утра.
О, эти последние, распадающиеся на ценные часы отпускные дни в чужом, по-прежнему возбуждающем фантазии, но уже знакомом (обманчиво знакомом!) месте! Лиссабон, я тебя почти что знаю, я чувствую твой неровный пульс. А потому — надо успеть в музей Гюльбенкяна, но сначала пообедать — не где-нибудь, а в суматошном, огромном «Тайм-ауте», где лучшие рестораны города представляют образцы региональной кухни (как будто мы не побывали там и сям, не отведали эти самые региональные блюда), и ещё раз послушать фадо… Лиссабон, впрочем, показывает норов, как сделал бы на его месте любой другой наспех разведанный город. Возвращаясь из музея, вместо того чтобы выйти на площадь Камоэнса, я выскакиваю в ближайший выход и оказываюсь в добром километре от искомого угла, не на холме, а у его подножья, около фуникулёра Санта-Жуста, работы эйфелевского эпигона. В скобках: я так и не успеваю понять, почему Эйфелю и его ученикам так полюбилась Португалия — наследили они практически везде. По крайней мере, пятнадцать лет назад мы, кажется, не платили за подъём отдельную плату, так как фуникулёр считался не туристской западнёй, а средством передвижения. Сейчас подъём стоит чуть больше пяти евро, но самое главное, очередь стоит неслыханная! Нет уж, увольте — и, пыхтя, я карабкаюсь на деревенеющих ножках вверх по Руа-де-Кармо, потом по Руа-Гарретт с поворотом на Кальсада-ду-Сакраменто до самой площади Ларго-ду-Кармо — но наградой мне вид на раскрывшийся веер холмов, на красные крыши до самого горизонта…
Узнай Васко да Гама про наше путешествие, обхохотался бы до колик. Из земель обильных в земли обычные, не обогащаться, а транжирить… всё наоборот в нашем веке. И, в конце концов, что требуется по возвращении из краткой поездки? Всего-то напоминание о месте. И получается, что единственное стоящее приобретение, единственный сувенир — это встреченные по пути люди. Если же нет свидетелей, то память тускнеет. Не доверяя памяти, мы оказываемся в тупике.
Итак, позвольте представить последний сувенир Лиссабона, очаровательную фадишту Клаудия и её маленький ансамбль, услышанные нами за торопливым предотъездным ужином в одном из ресторанчиков Розовой улицы. Кажется, что песен фадо бесчисленное множество, но мы начинаем вычленять знакомые мелодии, цитаты из классиков жанра…
— Откуда вы, уважаемые? — обращается к нам фадишта в перерыве. — Из Нью-Йорка? — и она стонет, мурлыча совсем по-англофонски. — Оуууууу… Нью-Йорк, мечта моя…
В сущности, я очень хорошо понимаю природу её стона. Здесь продолжают мечтать о неоткрытых, не завоёванных землях, каждый о своей. Португальцы неизменны в основном. Милая музыкальная большеглазая Клаудиа, я уверена, что Нью-Йорк приветит вас. У нас любят завоевателей. Не забудьте списаться в Фейсбуке, когда получите ангажемент.
Хорошо путешествовать чуть в стороне от туристских групп. Параллельно. Потому что люди — это самое интересное в любой стране, особенно в Португалии, а их дружба ни в коем случае не входит в пакет услуг. Разглядеть, а после и возлюбить дальнего своего — возможно, в этом и есть смысл путешествий?
.
[1] Признан иноагентом Министерством Юстиции Российской Федерации.
.
