С Романом Богословским мы познакомились осенью прошлого года в Липецке, на Всероссийском литфестивале им. Левитова. Он блестяще провел круглый стол, посвященный современной интеллектуальной поэзии. После этого и возникло желание сделать интервью с Романом. Мы пообщались несколько месяцев спустя — когда Богословский закончил работу над новой книгой, биографией Юрия Хоя, лидера знаменитой панк-группы 90-х «Сектор газа». Мне было интересно узнать, что значит для Романа поэзия и кто его любимые композиторы, удалось ли пролить свет в деле загадочной смерти Хоя, что общего между Хоем и Цоем и считается ли музыкальное воспитание молодежи актуальной проблемой. Богословский признается, что мечтает создать музыкальную группу исключительно из писателей, что относится к смеху как к своего рода медитации и не считает творчество спасением от саморазрушения.
Юрий Татаренко
Роман Сергеевич Богословский — писатель, журналист. Родился 20 апреля 1981 года в Москве. Член Союза российских писателей. Публиковался в журналах «Дружба народов», «Нижний Новгород», «Новый Берег», «Петровский мост», «Лиterraтура», «Традиции и авангард» и др. Автор портала «Свободная пресса». В 2019 году стал членом Большого жюри общероссийской литературной премии «Национальный бестселлер». С 2020 года член оргкомитета Всероссийской литературной премии имени А.И. Левитова. Лауреат премии им. Демьяна-Бедного и премии журнала «Петровский мост» в номинации «Проза и драматургия». Дважды лонг-листер «Нацбеста» — с романами «Трубач у врат зари» и «Зачем ты пришла?» Автор первой в истории биографии рок-группы «Агата Кристи» (2015), романа «Токката и фуга», повестей «Праздник всеобщей любви», «Найти убийцу Нины», «Мешанина». С 2005 года живет в Липецке.
— Зона вашего комфорта — журналистика, проза, история музыки. А мне очень интересно, как вы ответите на вопрос, что такое поэзия. И что она значит для вас?
— Я почти не знаю стихов наизусть — так вышло. Жизнь больше сталкивала меня с песнями, вот их знаю несколько сотен. Так что поэзия неразрывно связанна для меня с музыкой. Если говорить более объемно, все вокруг для меня — поэзия: и музыка, и проза, и журналистика. Я смотрю перед собой и вижу поэзию, которая выражает мир сотнями разных способов. Пример: мы планируем одно, а происходит что-то совершенно иное — это ведь и есть поэзия. Все вокруг непрерывно импровизирует, используя нас в качестве инструментов.
— С премией «Нацбест» у вас интересное развитие отношений. Вы дважды были в длинном списке, затем трижды становились номинатором, а в 2019-м вошли в состав Большого жюри. Легко ли менять амплуа?
— В этом году я снова в Большом жюри, спасибо организаторам за приглашение. Работа в премии — это возможность увидеть изнутри, как она работает, постараться понять важные механизмы, которые ею движут. Так уж сложилось, что «Национальный бестселлер» старается всматриваться в то, чего другие не замечают. Этот процесс дает жить и дышать современной русской литературе, создает движение в пространстве слов. Что касается смены амплуа — да, довольно легко. Для этого не требуется долго переключаться с чего-то на что-то — это просто перемена угла зрения, смена позиции, но основа остается все той же.
— На сцене вы проделали следующий путь: басист, ударник, вокалист. Можно ли считать это карьерным ростом в рок-музыке?
— В моем случае ни о какой карьере речь идти не может. Довольно продолжительное время я пытался всерьез связать свою судьбу с музыкой, но ничего путного из этого не вышло. Основное приобретение — понимание, как устроен процесс исполнения и записи, сочинения и создания аранжировок. Я много пишу о музыке, общаюсь с музыкантами, выпускаю книги и интервью, связанные с этой темой. Конечно, мне весьма помогает знание предмета изнутри. Петь и играть, само собой, люблю по-прежнему. И до сих пор иногда это делаю. Есть мечта создать группу из писателей. Нас ведь много таких, кто на чем-то играет и/или поет: Сенчин, Малышев, Прилепин, Беседин и другие. Можно сделать супергруппу. Охранником мы пригласим Вадима Чекунова — он большой и сильный.
— В ходе работы над книгой о группе «Агата Кристи» вы провели целый день с братьями Самойловыми. Чем он запомнился?
— На самом деле встреч было больше. Один день — это уже финал работы, окончательные беседы. Наши разговоры запомнились мне тем, что они были настоящими. Братья Самойловы всю жизнь пели о какой-то своей правде. И говорят они тоже о ней. С Вадимом у нас установились отличные дружеские отношения, мы периодически общаемся, что-то обсуждаем. С Глебом получилось иначе. Как раз в ту встречу я договорился с ним об интервью, взял у него номер телефона, он был очень любезен, с охотой говорил на разные темы. Но потом так и не вышел на связь, не ответил. Позже я выяснил, что он посчитал меня враждебным с точки зрения его политических воззрений писателем или что-то в этом духе. Не уверен, что это правда, но слух интересный. Надеюсь, мы когда-нибудь объяснимся с Глебом Рудольфовичем. Мне есть, что рассказать ему про власть и не только.
— Скоро выйдет книга о лидере легендарной панк-группы «Сектор Газа» Юре Хое, написанная вами в соавторстве со старшей дочерью музыканта Ириной Клинских. Чья была идея поставить эпиграфом к биографии поющего хулигана отрывок из стихотворения Мандельштама? И каково это — писать вдвоем?
— Идея с Мандельштамом принадлежит мне — эта строка про Воронеж как нельзя лучше отражает то, что произошло с Юрой в этом городе в июле 2000 года. Писать с Ириной было удобно и интересно. У нас получился диалог на 10 авторских листов — это забавно. Работа велась так: я задавал вопросы, а она на них отвечала. Я вполне понимал, как сложно ей было окунаться в некоторые тяжелые и травмирующие воспоминания. В любом случае, наша книга не смакует грязные подробности наркомании и алкоголизма. Она отвечает на один единственный вопрос: в чем заключался феномен Юры Хоя. Повторюсь — не обязательно музыкальный феномен, а именно как таковой, без привязки к конкретному виду деятельности. И то, что мне довелось отвечать на этот вопрос вместе с дочерью Юры, — большая творческая удача.
— Интересный момент: о жизни и творчестве яркого нонконформиста вы пишете отнюдь не в брутальном стиле. Почему?
— А что такое «брутальный стиль»? Я пишу о нем так, как пишу всегда — те же слова, те же буквы. Кстати, Юра не был нонконформистом. Он просто был собой и шел в ту сторону, куда влекло его внутреннее чутье. Любые политические выверты были ему абсолютно чужды. Единственное, что они вызывали в нем, — это безудержный стеб.
— Не так много внимания вы уделили анализу песен панк-группы. В этом ключе сравнение с биографией Пастернака, написанной Быковым (признан Минюстом РФ иноагентом), — не в вашу пользу. Прокомментируете?
— А почему вы считаете, что в книге обязательно нужно разбирать стихи песен? Кто установил эти правила? Книги ведь по-разному пишутся. Мне кажется, это пережиток и штамп — «должно быть так и не иначе». Наша книга о другом, мы не ставили себе задачу делать анализ стихов Хоя. Я считаю сравнение нашей работы с биографией Пастернака Быкова некорректным. Дмитрий Львович выбрал для себя определенную форму, проработал содержание и выдал работу. Так же сделали и мы с Ириной, но по-своему, сообразно нашему видению и взгляду издателя. Никаких сравнений тут быть не может. Еще раз подчеркну — нужно бросать привычку смотреть на книги с академических позиций шестидесятых годов прошлого века. Мы разбирали явление. И оно не может быть раскрыто одним лишь анализом текстов песен. Там, где это действительно нужно, я это делаю. Дозировано. Кроме прочего, именно с этой функцией в книге выступает поэт и критик Олег Демидов.
— Удалось ли пролить свет в деле загадочной смерти Хоя?
— Вот именно — удалось пролить свет. Не затемнить еще больше, не напридумывать новых конспирологических изысков, не нагрузить этот дискурс очередной чертовщиной, а именно пролить свет. Да, удалось.
— Как идет подготовка к съемкам фильма про Юру Хоя?
— Все идет своим чередом. В настоящий момент работаем над сценарием. Знаете, сделать хороший байопик про Хоя — задача огромная. Нужно свести воедино множество концов реальности, но и еще кое-что. Не помню, кто-то из киношников сказал: «Кино — это та же жизнь минус все скучное». Вот и работаем, убираем скучное, оставляем важное и значимое.
— Хой — Цой: в псевдониме и фамилии двух оставивших заметный след музыкантов — одна буква разницы. А какие еще сближения и несовпадения вы бы отметили у этих двух, ушедших до срока?
—У Хоя и Цоя гораздо больше общего, чем принято считать. Оба не обременяли себя лишними знаниями — цепляли лишь то, что действительно пригодится в жизни и творчестве. Оба гнули свою линию, никуда не отклоняясь, особенно не вслушиваясь в сторонние мнения. При своей «народной» профессии оба были достаточно закрытыми — особенно в той части, что касалась сокровенного, важного, сущностного. Оба попали в любовный треугольник без возможности выйти из него при жизни. Оба плевать хотели на свой «звездный» статус, никогда не относясь к нему всерьез. Однако отличались они подходом к текстам песен: Хой выдавал все впрямую и в лоб без возможности трактовок, а Цой писал открытые для толкований символические тексты. Одно не хуже и не лучше другого. Борщ не лучше супа-лапши, просто это разные блюда. Они, кстати, были знакомы. Цой в 1988-м году играл в Воронеже акустический концерт. Юра Хой варился в тусовке вокруг рок-клуба, и, естественно, приезд Виктора пропустить не мог. Они распили вместе бутылку вина и по душам поговорили. О чем? Знают только они двое. И нам уже не скажут.
— Проложим разговор на музыкальную тему. Сергей Курехин — недооцененная фигура. Согласны?
— Если б я отвечал на этот вопрос пару лет назад, то согласился бы. Но с тех пор мой взгляд изменился. Курехин, как настоящий мастер, приходит к тем, кто готов. Вы же не думаете, что каждая американская домохозяйка слушает Фрэнка Заппу, когда готовит салат? И, уверяю, никто не показывает гитарные эксперименты Роберта Фриппа в английском аналоге «Утренней почты». Так и с Курехиным. Своим существованием он опрокинул все, что мы думали, что знаем о музыке, культуре, телевидении. И те, кто после этого смогли подняться на ноги, слушают Курехина, смотрят его видеоперформансы, понимают его — или хотя бы делают вид. В Питере даже есть фестиваль его имени — SKIF. Поэтому все в порядке. Каждой домохозяйке знать его и не нужно. Все это ошибочно: ах, его не знают массы, какая трагедия. Никакой трагедии нет. Когда вы будете готовы, мастер придет. Или вернее — Капитан.
— Ваша книга 2020 года называется «Токката и фуга». Вы уверены, что она будет интересна тем, кому ближе токайское и фугу?
— Я не базируюсь на уверенности, она для меня ничего не значит. Есть идея, есть ее воплощение, есть радость от обретения этой идеи и восторг от воплощения — это все, что нужно. Этот процесс тотален, наполнен жизнью, импровизацией, счастьем. Как видите, в этом нет места уверенности в ком-то или в чем-то. Есть то, что есть прямо сейчас.
— Рискну предположить, что ваши любимые композиторы — Бах и Никита Богословский. Угадал?
— Не совсем. С музыкой Богословского я почти не знаком. Баха, да, люблю. Однажды выделил для себя целый месяц, прослушал около 400 его произведений. Больше всего запали в душу «Страсти по Иоанну» и «Токката и фуга (дорическая)». Вообще, любимых композиторов у меня нет, но мне очень нравятся Шнитке, Скрябин и Мусоргский. Из современных — Антон Холопов и Иван Розмаинский, рекомендую.
— Ваш однофамилец был знаменит и своими розыгрышами. А вам это присуще? Как развивается ваше чувство юмора?
— Думаю, оно развивается нормально. В юморе раскрывается жизнь, и без него жизнь немыслима. Масса проблем в обществе именно от слишком серьезного к себе отношения. Смех — это своеобразная медитация, сброс всех наслоений, потенциалов важности. Через смех, юмор мы попадаем к себе подлинным, без масок и условностей — пусть и на время, это уже что-то.
— Музыкальное воспитание молодежи — это актуальная проблема?
— Все проблемы одинаково актуальны и неактуальны. Это зависит от того, кто на них смотрит, ими занимается. Музыка просто приходит в жизнь человека и занимает в ней какое-то место, живет внутри него или умирает. Музыкальное воспитание — мертвая формула, она ничего не несет в себе. Человек, который впервые услышал, скажем, Чеслава Немена, уже не нуждается в воспитании — он либо принял это, либо прошел мимо. Напомню вам, что в нашей стране рок-революция случилась в условиях дефицита музыкальной продукции. А все попытки «воспитания» провалились. Воспитатель говорил: «Слушайте ВИА “Веселые ребята!”». А веселые ребята шли и слушали Башлачева в прокуренных квартирах.
— Чему и до какого возраста вас учили родители, преподаватели музыки и физкультуры? Как они относятся к уходу сына в прозу и журналистику?
— Родители меня не учили, а направляли. Слишком напористую дидактику я сразу же отвергал. Им ничего не оставалось, как выстроить со мной отношения на моих условиях. Сейчас мне все больше кажется, что они уже тогда понимали: парень знает, что делает. Конечно, случалось всякое, но это были лишь этапы на пути. Музыка, проза, журналистика — за всем этим они с интересом наблюдают со стороны. Мама, пока была жива, ее не стало совсем недавно, давала какие-то советы, чаще всего в православном ключе. А отцу, как мне думается, гораздо важнее то, что мы будем вместе с ним чинить старую баню в деревне, когда придет весна. И в этом его сила.
— Вы неоднократно брали интервью у «звезд». Кто наиболее сильно удивил вас в процессе общения?
— Многие удивляли. Удивил Юрий Лоза, который давал мне интервью по телефону, лежа на пляже в какой-то жаркой стране. Удивил режиссер Юрий Быков, который долго избегал интервью, потому что у него была очередная депрессия. Удивил Влад Топалов, который предпочел поговорить со мной о группе Motley Crue, нежели отвечать на вопросы интервью. Удивил Игорь Саруханов, который любит Grand Funk Railroad, а поет про парня с гитарой. Удивил Борис Борисович Гребенщиков* — тем, что вообще согласился на интервью, говорят, у него с этим сложно. Удивили помощники Михаила Горбачева, которые запросили у меня вопросы интервью, но так и не вышли потом на связь. Много всякого было. Об этом надо отдельную книгу писать.
— Однажды в интервью вы заявили: «Никакой системы в чтении зарубежной литературы у меня нет, и новинки я тоже не отслеживаю. Уверен, то, что попадает в руки само, это мне по-настоящему и нужно. С русской литературой дело обстоит примерно так же». Что-то изменилось с тех пор?
— Все стало еще хуже — я подвизался в двух премиях, а значит, постоянно читаю огромную гору романов, рассказов и повестей начинающих авторов. Плюс постоянно пишу сам. То есть времени на чтение чего-то для себя практически нет. Если только совсем случайно что-то залетит. Сейчас читаю Чехова и Рубанова. Но медленно, с большими перерывами.
— Вам нравятся такие разные авторы, как Чехов и Достоевский, Елизаров и Сорокин. Находите ли у них нечто общее, привлекающее вас?
— Нахожу. Все они обрели свой собственный язык, свои темы, слепили свои литературные судьбы. Они как раз и привлекательны тем, что сделали это. Ведь это самое важное — быть собой. Подчеркну: не стать профессиональным носителем стороннего мнения о себе, а именно быть собой подлинным. Если короче — просто быть.
— Еще одна цитата из Романа Богословского: «У каждого свой протест». А у вас он против чего?
— Всякий протест разделяет мир на «за» и «против». Я не верю, что жизнь должна строиться по таким законам. Когда я наблюдаю разделение, понимаю лишь одно: кто-то собирается решить все вопросы за меня, а меня призывает согласиться. Такой расклад выглядит не сильно привлекательно. И поэтому основа моего протеста в том, что никакого протеста нет. Создавать концепции много ума не надо. Вовлекать в них доверчивых граждан — нужно чуток побольше ума. А вот понимать, чего все это стоит нужно уже не умом, потому что он и есть главный разделитель целого на части.
— Телевидение активно пропагандирует гедонизм. А вы как считаете, жизнь — это труд?
— Жизнь — это жизнь. В ней есть и гедонизм, и труд, и все остальное. Мы просто выбираем то, что нам ближе в данный момент. Я не вижу ничего плохого в гедонизме. Плохо, когда он становится основой существования. Впрочем, та же ситуация и с трудом. Когда мне хочется пить, я открою кран и попью, вместо того чтобы терзаться — а правильно ли это, верно ли?
— Как попали на телепрограмму к Сергею Шаргунову? Вы вели себя там довольно скованно — с чем это связано?
— На телеканале «Культура», как и на любом другом, работают специальные люди, которые формируют сетку вещания, темы программ, утверждают персон. Вероятно, кто-то из них решил, что нужно пригласить меня в программу «Открытая книга». Ко мне обратились, пригласили, и я пришел. По-моему, ничего странного в этом нет — многие писатели приходят на многие телепрограммы. С Сергеем Шаргуновым мы давно дружим, поэтому поговорили с полным пониманием того, о чем речь. Вел я себя совершенно естественно. Я был таким, какой обычно. Думаю, вам показалось.
— У нас по-прежнему самый короткий путь к славе — через скандал. Почему так?
— Я так не думаю. Скандалы всем давно надоели, стали обыденностью. Скандалят все, на всех каналах, во всех блогах, скандалят день и ночь. И все скандалы, в основном, пусты внутри. Если же скандал, или обсуждение, или обмен мнениями, связан с чем-то, что действительно того стоит, тогда это живо. В этом случае сей путь превращается в один из путей, которые не лучше и не хуже один другого. Два примера из жизни Джона Леннона. Когда он заявил, что популярнее Иисуса Христа — это был пустой скандал. А когда они с Йоко лежали в постели в рамках акции за мир — это скандал с основой, с глубиной. Чувствуете разницу?
— «Евровидение» привечает фриков. Удается ли российским поп-исполнителям «множить сущности»?
— Им пока удается удерживать аудиторию. Появляется большое количество певцов и певиц, каких-то однодневных проектов. И, знаете, на их фоне даже «Ласковый май» кажется убедительной классикой. Вы попали в самую точку — множатся именно сущности. Не что-то осязаемое, а нечто эфемерное, зыбкое, тающее быстрее, чем снег весной. Но кто-то вовремя подвозит на эту горку искусственный снег — и все начинается заново.
— Ваше мнение о громкой кинопремьере прошлого года «Петровы в гриппе»?
— Мне нравятся все фильмы Серебреникова. Он действительно сильный и талантливый художник. Ему хватает ума и чутья не ходить по тем дорогам, которые не ведут к его целям. Он органично работает в жанре депрессивной чернухи — и тем хорош. «Петровы» — еще один шаг в этом направлении. Муж, который чихает и кашляет, занимаясь сексом с супругой — это ядро русской метафизики. Я хорошо представляю в этой роли Чаадаева. Достоевского, Андреева, Сологуба. Фильм сделан в жанре драмеди, но все же «драм» в нем больше, чем «меди».
— В свое время вы писали рекламные тексты. Чего было больше — вдохновения или ремесла?
— Возможно, во времена молодости Дэвида Огилви рекламные тексты писались с высокой задумкой. Может быть. Мной же всегда двигало не вдохновение, а интерес попробовать себя в новом амплуа. Если интерес в какой-то степени сопряжен с вдохновением, то, наверное, оно было. Но в основном это, конечно, ремесло. Однозначно — опыт написания рекламы дисциплинировал меня как писателя. Из десяти первоначальных слов, написанных в предложении, надо оставить три. Это специфическая задача, решив которую ты получаешь либо все, либо ничего.
— Творчество — спасение от саморазрушения. А что еще?
— Я бы не стал как-то маркировать творчество. Оно ни то и ни это, оно просто есть. Все, что мы видим вокруг — это творчество. Просто есть люди, которые загребают это творчество охапками, что-то в нем меняют, и выдают продукты нового творчества — так развивается жизнь. Самое важное в этом процессе — неприсвоение. Делатель всегда за кадром, всегда непостижим. А то, что на обложках книг или музыкальных альбомов значатся наши имена и фамилии, — это просто небольшой подарок, вроде света солнца или капель дождя.
— Редкий случай — мы полностью совпали во взглядах с вашим тезкой, Романом Сенчиным. Лет пять назад он мне в интервью сообщил, что относит к весьма интересным вашу книгу «Трубач у врат зари». На примере работы над этим текстом расскажите, как сочетаете правду и вымысел?
— Тут все просто. Жизнь состоит из событий. Важно отобрать из них самые важные, знаковые, интересные. Ведь именно из них складывается сюжет. Все произведения строятся по определенным законам, которые заложены в самом существовании. Важно не передать жизнь в хронологическом смысле, а выразить ее. С «Трубачом» так и было: по ходу написания я отбирал эпизоды из собственной жизни, которые наиболее сильно влияли на дальнейшие эпизоды. Я просто перепросмотрел те два года жизни и выделил из них то, что, как мне показалось, станет интересным большому количеству людей. Отвечая на вопрос вне контекста «Трубача», скажу, что я не верю в разделение на правду и вымысел. Это смотря откуда наблюдать. То, что происходит в вашем уме, можно назвать вымыслом или правдой? И да, и нет. У вас бывает такое, что, проснувшись утром, вы идете на работу с четким намерением с нее уволиться? А когда подходите к дверям собственного кабинете, думаете: «Чего-то я себе нафантазировал! Не с той ноги что ли встал?». И что в итоге было правдой, а что — вымыслом? Как решите — так и будет. Все существует в единстве, без разделений на то и это.
— Пандемия унесла немало замечательных людей. В их числе — поэт и критик Людмила Вязмитинова, высоко оценившая ваш роман «Зачем ты пришла?». Вы были знакомы?
— Да, мы много общались дистанционно, а встречались лишь однажды: Людмила Геннадиевна устроила мне презентацию упомянутого вами романа в Москве, в своем поэтическом клубе. Книга так ей понравилась, что она, человек, который редко погружался в контексты прозы, в этот раз решила изменить поэзии. В «Зачем ты пришла?» она обнаружила для себя что-то очень важное — я понял это, когда мы беседовали с ней на встрече. Возможно, мой сюжет каким-то образом перекликался с ее личной жизнью. Что ж, я этим доволен, хотя и исповедую принцип неприсвоения. Кстати, роман «Токката и фуга» она отвергла с тем же фанатизмом, с которым влюбилась в «Зачем ты пришла?». Удивительная была женщина. Земля ей пухом.
— Поэт и критик Константин Комаров довольно резко отозвался о вашей книге «Токката и фуга». Практикуете с ним «бокс по переписке»?
— Костя написал прекрасную рецензию. Он все в ней верно подметил. Проблема только в одном: то, что я делал специально, он принял за недочеты. Это нормально. «Токката и фуга» — это наполовину психоделический мультфильм. Питерская литературная общественность продолжает меня проклинать, потому что никак не хочет этого понять. Специально для нее, для интеллигенции, скажу: возлюбите смешные и жесткие мультики, под них хорошо пить вино и устраивать милые шалости.
— Осенью прошлого года вас занесло на край земли, во Владивосток — на фестиваль с забавным названием «ЛиТР». Что дала вам эта поездка? Ну, и напоследок традиционный вопрос писателю: какие напитки предпочитаете?
— «ЛиТР» оказался прекрасной возможностью пообщаться с коллегами, которых я либо никогда не видел в живую, либо вижу крайне редко. Организаторы фестиваля Вячеслав Коновалов и владивостокское агентство Prima Media уже который год подряд делают невозможное: объединяют самых заметных русских писателей в большую шумную компанию. Знаете, как это прекрасно — наблюдать угрюмого Романа Сенчина, бродящего в сумерках по берегу Тихого океана, наблюдать, как Сергей Лукьяненко, развалившись в удобном кресле, потягивает свой айкос. Или как не желающий даже на отдыхе расслабляться Андрей Рубанов печатает что-то, сосредоточенно глядя в ноутбук. А как прекрасны печальные глаза Даниэля Орлова, которые даже во Владивостоке отражают мерное течение Невы. А чего стоит громкий смех Вадима Левенталя и Александра Пелевина, доносящийся с улицы в три часа ночи? А как поэтичны Андрей Геласимов и Роман Косыгин, плывущие по ночному океану? Все это «ЛиТР». Сказка, мечта. Что касается напитков: спиртного я не пью, а все остальное люблю одинаково.
— Кого можно назвать героем нашего времени? О ком хотели бы написать новую книгу?
— По счастью, я не верю в героев. Героев мы назначаем сами. Или кто-то делает это за нас, а мы верим. Новую книгу уже пишу, почти заканчиваю. Как выйдет — обязательно обсудим!
Беседовал Юрий Татаренко
* Борис Гребенщиков признан Минюстом РФ иноагентом
