Детских обид не бывает. Каждое горе — большого или маленького существа — настоящее, хотя бы потому, что боль приручает тело и вырастает вместе с человеком. Рассказ Елены Тулушевой жарок, честен и точен в деталях («потому что от вида ее пухлых колбасок с коротко стриженными ногтями тебя мутит»). Короткая, сдобренная иронией история про гигантскую кольцевую жизни, из которой выход, кажется, только один.
Евгения Джен Баранова
Тулушева Елена. Прозаик, филолог, автор трех книг рассказов. Публиковалась в российских журналах «Новый мир», «Юность», «Наш Современник», «Нижний Новгород» и других, а также в литературных журналах Венгрии, Италии, Канады, Китая, Франции. Лауреат итальянской премии «Радуга», лауреат премии им. Лескова, премии «Югра», «Золотой Витязь». Рассказы переведены на арабский, венгерский, итальянский, китайский французский, венгерский, немецкий и др. языки.
Елена Тулушева // Тебе тридцать лет, а ты снова!
А ты снова проваливаешься в свои восемь, когда училка берет твою руку, держит крепко, медленно нажимая на запястье: первый-третий-четвертый, первый-третий-четвертый-пятый, показывая, как должны двигаться твои пальцы по клавишам. И плевать, что у тебя они короткие и тонкие, а пианино в этом подвале филиала музыкалки тугое, едва слышное, с некрасивыми, как зубы у стариков, желтоватыми клавишами, которые и трогать-то противно.
— Почему ты не смотришь, я ведь показываю, смотри на мою руку! Вот как ле-га-то, но при этом не вареная картошка, а уверенное нажатие на клавиши вот так, вот так. Сюда смотри.
А ты снова глаза отводишь, потому что от вида ее пухлых колбасок с коротко стриженными ногтями тебя мутит, и от того, что кто-то настойчиво удерживает твою руку в заложниках, эта самая рука мгновенно потеет и холодеет, к чувству отвращения пристраивается страх и стыд, что сейчас училка после запястья коснется твоей мокрой ладошки и обязательно спросит…
— Ты совсем вяло играешь, у тебя, смотри, даже рука холодная, потому что не разогрелась, сидишь кое-как, так не сосредоточиться.
И ты снова заставляешь себя посмотреть на ее пальцы, потому что руку твою она не отпустит, пока не выпьет из тебя все силы и ты не обвиснешь на стуле, уже ничего не соображая, так и не запомнив домашнее задание (его придется самой выдумать и записать, а потом уверять училку, что да-да, именно это, в дневнике вот, посмотрите).
А на пугающих колбасках — не меняющиеся третий год золотые колечки с камушками и ярко-красного цвета ногти. Мама орала на сестру, когда та такой лак купила, что с подобным цветом маникюра ходят только сама-знаешь-кто, что означало какое-то сверх-жутко-плохое слово, потому что даже слово «жопа» в семье не произносилось (хотя в саду от воспитательницы это слово звучало вполне отчетливо и регулярно в адрес Таньки Котовой, которую по этому некрасиво названному месту «мало лупили»).
— У тебя абсолютно рассеянный взгляд, ты как будто слушаешь, но не понимаешь, что я говорю.
А ты снова в голове рассказываешь стихотворение про усталого аиста, потому что обычно это помогает переждать, когда мама кричит над прописями. Если читать в голове стихотворение, то мама не будет кричать, что ты рассеянная, смотришь-не-пойми-куда, думаешь-не-пойми-что и вообще плевать тебе на ее усилия, а она всю жизнь на вас… Когда ты читаешь стихи, у тебя лицо сосредоточенное. Это тоже мама сказала, когда ты ей рассказывала стих про весну перед собеседованием в школу. Она сказала, что лицо слишком уж сосредоточенное, надо сделать повеселее. И во время следующей ссоры, когда мама кричала снова одно и то же про твое безразличие и лень, ты вспомнила про этого аиста, а мама вдруг успокоилась: «Ладно, вижу ты поняла и готова исправиться». Ты даже пошла проверить перед зеркалом, как выглядит в отражении вот это «готова исправиться», чтобы запомнить и повторять, если что. Лицо твое показалось вполне обычным, и для закрепления результата за обедом ты снова про себя читала стихотворение, пока мама не поинтересовалась, что такое важное сейчас обдумывает ее дочь.
Тогда ты стала читать стихи чаще и заметила, что в такие ссоры мама раздражается только из-за домашки с россыпью описок и зачеркиваний, а про тебя саму, витающую в облаках, игнорирующую и пофигистку, уже ничего и не кричит.
В будущем ты превратишь это в очень полезный навык. Стихов в твоей голове будет множество, на все случаи, благо память хорошая. И ты будешь читать их не только, чтобы показать сосредоточенное лицо, но и чтобы не расплакаться от какой-то мелкой пакости подружек, вдруг объединившихся в дружбе против тебя, или когда на вступительных в аспирантуру тебя как школьницу будет стыдить экзаменатор, потому что ты не назвала самого выдающегося специалиста по психологии творчества — а именно его самогО, сидящего тут, профессора Ш. Ты научишься включать стихи в голове каждый раз, когда надо будет что-то переждать или изображать спокойствие и уверенность. Только вот почему-то на училку по фортепиано это лицо никак не действовало.
И вот тебе тридцать лет, а ты снова как в детстве сидишь и страдаешь. Ты сама попросила на 8-ое марта в подарок абонемент на занятия по фортепиано, потому что когда-то брошенная с воплем облегчения музыкалка не отбила у тебя ни слух, ни любовь к музыке, ни желание иногда садиться за инструмент и играть для себя (в отличие от сестры, в которую папа верил больше и заставил музыкалку окончить, чем окончательно уничтожил любую возможную ее связь с музыкой).
И вот на первом занятии по подарочному сертификату ты с ужасом обнаруживаешь, что ничего, боже ж мой, ни-че-го не поменялось!!! И неважно, сколько заплатил твой муж за эти занятия для взрослых, какие здесь красивые стены и вид из окон на сквер, а не на чьи-то мелькающие ботинки. Все это неважно, потому что знойная подвядшая брюнетка с разноцветными дредами снова держит твою руку за запястье, потряхивает и удивляется, почему ты не можешь расслабить кисть! И тошнит от ее прикосновения ничуть не меньше, хотя от нее пахнет хорошим парфюмом, она не кричит и не закатывает глаза. Но ее пальцы с витражным маникюром точно так же топчутся на твоей руке, «помогая» тебе заучить аппликатуру.
Единственное, на что тебя хватает, — это продолжать сопротивляться. В конце концов, нужно же бороться, тебе уже не девять! Это твое время, твой подарок, и мелодию ты выбрала сама! Из тех двух, что она предложила. Вообще-то ты пришла с надеждой разучить бетховенскую 17-ую сонату в вариации Кислевского и Томашевского. Но училка по-западному улыбнулась: «Мы до этого когда-нибудь дойдем. А пока как насчет “Луч солнца золотого”? “Прекрасное далеко” тоже как вариант».
А ты снова думаешь, будто тебя считают тупой, потому что ты намеренно играешь не те длительности, чтобы быстрее запомнить порядок нот, игнорируешь аппликатуру, чтобы было удобно именно твоим пальцам, и не выпрямляешь запястье, чтобы сыграть поскорее этот «Луч», чтобы тебя не считали совсем уж тупой.
