Работа памяти происходит по разному. В привычном многим варианте вспоминающие обозначают вехи, называют предметы-символы. Это должно пробудить у людей ближнего круга и сходного мировоззрения цепочку ассоциаций, проявляющую фигуры и предметы умолчания.
Есть более бесстрашный путь: называть все своими именами, без умолчаний и недомолвок. Иногда такое называние сродни детскому взгляду на мир: малый ребенок не боится страшных взрослых, которые могут прийти, забрать, выслать в далекую местность, задушить газом, сжечь в печи за то, что ты не такой. Ребенок недоумевает: почему я не могу назвать то, то и это именами, данными Адамом при первоначальном назывании вещей?
Такова поэтическая речь Евгении Вежлян. Дуб — дерево. Роза — цветок. Олень — животное. Воробей — птица. Россия — наше отечество. Израиль — наше убежище. Смерть неизбежна.
Геннадий Каневский
Евгения Вежлян (р. 1973, Москва) — поэт, литературный критик, социолог литературы, литературный педагог. Окончила филологический факультет МПГУ. Кандидат филологических наук (диссертация о Сигизмунде Кржижановском). Автор критических статей и рецензий в журналах «Новый мир», «Новое литературное обозрение», «Знамя», «Библио-Глобус» и др., газетах ExLibris и «Книжное обозрение». Вела колонки в «Русском журнале» и в Лиterraтуре, книжные рублики в журналах «Культпоход» и Psychologies, передачи на «Литературном радио». Курировала ряд проектов и программ, в том числе в РГГУ. Работала редактором в отделе прозы журнала «Знамя». Публиковала стихи в различных журналах и альманахах. Лауреат специального диплома поэтической премии Anthologia по итогам 2007 года за статьи и рецензии в литературной периодике. Лауреат малой премии «Московский счет» (2020). В настоящее время живет в Израиле, докторант университета Бар-Илан.
Евгения Вежлян // «Шпрахе шпрахе»
***
Целым людям веры никакой.
Мы — не будем. Нам она на кой?
И с какого праздничного краю
Снится нам вселенная другая?
Нет на рынке имя овощам.
И простым нет имени вещам.
Только дождь идет, но он — песком.
Он тебе на взгляд и лед знаком.
Звук ракеты отличишь от грома.
И тогда решишь, что прибыл дома.
И не видишь больше ни о ком.
***
Никогда не думала о Холокосте, как о чем-то личном.
То, что мое, мне, во мне — то меня не касается.
Все всегда происходит с н и м и.
Все, что делают с этими «ними» другие «они» —
Это не со мной. Не мое. Не мне.
Я родилась в Москве, в золотом и мирном
Безыдейном чудесном семьдесят третьем
(«мирное время» называла это моя бабушка
и еще другая моя бабушка тоже так говорила —
«мирное время». Мирное, мирное, мирное).
Они и другие они, не родные мне, говорили
шпрахе шпрахе воз дас киндер нихт шлафн
киндер ессен кецале майне
зай гезынт прощались и здоровались шолом алейхем.
Так ко мне обратился давеча один пожилой человек —
он был настоящий тот, кто так говорит, а мы настоящие ли, те ли, или тени памяти, вычитанной из книг и с сайтов? —
«ми эйфо ат?» — продолжил он на иврите —
откуда ты? — и я на английском ответила «москоу».
Он улыбнулся, окавычив всю ситуацию, и продолжил
— опять на иврите — значит, ола хадаша.
И сказал: «Добро пожаловать на родину».
На языке моих предков родина называлась «геймланд».
«Советиш геймланд» — так назывался журнал,
В котором опубликовали стишок одной знакомой нашей семьи.
Он назывался «майн шпрах» и был посвящен идишу —
языку, которого я не знаю,
но мне все кажется — еще немного — и пойму,
будто матовая бумага
закрывает тот участок моей памяти, где он хранится.
Языку, который был живой а стал мертвый
потому что все эти люди,
что в детстве пекли мне коржики в форме ромба,
и по праздникам затевали гефилте фиш
из советской магазинной трески —
все они умерли.
Их наследство — оно странное:
избежать акцента, выровнять интонацию (а она не выравнивается, и стоит только ее отпустить — поднимается вверх, вверх, и превращает в вопрос любое утверждение), не говорить «я еврейка» без лишней необходимости.
Папина сестра, всегда, когда речь заходила об Израиле, озиралась и говорила «давайте здесь не будем об этом» — и в 1980-м, и в 1990-м и в любом другом году, хотя почему? — никто бы не дал ответа.
С какой гордостью зачитывала Геня (так звали знакомую)
Это стихотворение о родном языке…
Когда Геня и ее семья собрались уезжать
(Советский Союз заканчивался,
это открывало возможности),
они приехали в Москву и говорили «нас так угнетают»
(речь шла о Литве),
а я про себя недоумевала:
Квартира, дача, машина — в чем состоит угнетение?
Но спросить не решилась.
Дедушка мой вопросов не задавал.
Он вообще был неразговорчив.
Все больше молчал.
Подпевал опереттам или даже классическим ариям,
Сидя на табуретке в проходе, где висело радио.
Он любил музыку.
Был атеистом. Впрочем, отрицание бога
Выходило у него так пламенно,
Что было похоже на фантомную веру,
утраченную в годы бродяжничества по Европе.
Война, революция… Их с братом родители умерли,
Как дедушка говорил, от голода,
И из Варшавы, в еврейском квартале которой они обитали,
Сестра отвезла их в Лодзь, к дяде.
Но там что-то не срослось.
То ли у дяди был скверный характер,
то ли лишние два рта мешали этой большой семье.
Но мальчики — дед и его брат — сбежали.
Они спали в синагогах, а что они ели и где это брали —
Дед никогда не рассказывал,
а я не стану дорисовывать картину.
В итоге они потерялись, а потом нашлись.
Случайно, как в голливудской мелодраме,
встретились на Пятницкой (был НЭП),
обнялись и уж больше не расставались.
Но я не об этом.
В базе Яд Вашема я набрала фамилию дедушки
и название места — «Лодзь»
На что я надеялась? Что я хотела там обнаружить?
Но увидела вот что:
Зандман
Иехиэль Меир
Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Дов Бер
Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Лея
Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Хендель
Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Лайб
Лодзь, Польша не указано
Зандман
Яков Арье
1875 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Сура Блима
1888 не указано
Зандман
Ицхак
1914 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Фишель
1904 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Лея
1918 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Мендель
1880 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Абрам
1912 предположительно убит/а
Зандман
Бер
1929 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Хиль Маер
1888 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Хинда
1926 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Ицек
1913 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Лея
1915 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Мойше Менаке
1919 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Раца
1888 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Шая
1924 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Зандман
Хана
1902 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Енте
1910 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Моше
Поддембице, Польша уничтожен/a
Зандман
Ицхак
1910 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Лёлек
1928 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Миндель
Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман
Лёлек
1924 Лодзь, Польша уничтожен/a
Зандман Альтман2
Ента
04/03/1902 Лодзь, Польша предположительно убит/а
Вот что сделали с нами — подумала я.
Вот что сделали с нами.
Вот что сделали с нами.
***
Стоячая волна памяти.
Пенная бочка времени.
Пусть все остановится.
Пусть наконец придет в движение.
КОКОС
В Иудейской пустыне
Холод такой
Влажный
Резкий
Безветренный
Синие окошки между облаков
Будто на майские праздники
После того, как черемуха отцвела
Будто сейчас 1994-й
И мы с папой едем на Китай-город
Покупать кокос
В комке
А дождь и холодно
И вроде надо под брюки колготки
Но не хочется
Руки мерзнут
И мокрые
От дождя…
Кокос — новинка.
Теперь он продается просто так
В новом коммерческом магазине
И я приметила его по дороге из Исторички
(Мы любили ходить в комки и рассматривать витрины: куклы, жвачка, электрошокеры, вибраторы, лосины, сапоги…)
В комке на Маросейке
На углу, у бульвара…
И мы едем
Не то что нам нужен кокос
Но как-то хочется проехаться,
да и весело
У папы фирма, появились первые деньги —
почему бы не купить.
А на ветках — капли и маленькие листочки,
И все в такой зеленоватой дымке…
Мы приносим кокос и долго вскрываем
Он твердый и шерстяной.
Прикольный.
Выпиваем сок и выскребаем содержимое.
Потом он стоял, этот кокос, у меня на столе.
Где он теперь.
***
Дьявол забирает душу
Рыбы выползшей на сушу
…….
А она и говорит:
Море синее горит.
Выползай и ты дружок:
Сушу тоже кто-то сжег.
