Конец 2024-го и начало этого года принесли много поводов для нашей беседы с поэтом и культургрегером Данилом Файзовым. Это и выход его новой книги стихотворений «Поиграй и отдай», и появившийся недавно очередной сборник молодых поэтов по итогам семинаров, ежегодно проводимых в Сочи. Невозможно не вспомнить и зимние годовщины со дня рождения и ухода Татьяны Бек — ценимого многими поколениями поэта, культуртгерера и педагога.
Мы поговорили о семинаре Татьяны Александровны, о главных её уроках и о первой в жизни Данила культурной акции. А также о нынешних двадцатилетних, влиянии Сергея Гандлевского и «кровоточащих списках».
Беседовал Борис Кутенков.
— Данил, а каким было Ваше первое культуртрегерское мероприятие?
— Смешно вспоминать. Думается, две истории. Первая: в Литературном институте не было традиции посвящения в студенты. Поскольку у меня уже был перед этим опыт студенчества (вологодский истфак), я настоял перед деканатом, ох и долго стоял, и нам позволили. В затемнённый зал под звуки Pink Floyd входили студиозусы, не знающие, что их ждёт в грядущем. Далее просто капустник. Ряд представителей деканата в итоге остались на дискотеку и — остались — довольны.
Второе — я работал уже продавцом книг в легендарных магазинах ОГИ. Конкретно — в «ПирОГах на Пятницкой». Там на 1 апреля, это было днём рождения магазина, мы устроили «что-где-когда», пригласив тех медийных персон, до которых могли дотянуться (были Александр Гаврилов, Дмитрий Воденников, ещё кто-то). Продавцы магазина надумали вопросов, наделали инсталляций, навроде «Имя Розы», — вставили в книгу Умберто Эко розу, повесив на неё табличку «Люся». Это даже оказалось первым описанным событием, репортаж об этом опубликовал «Экслибрис».
— Что вспомните о Татьяне Бек, учёбе у неё?
— Первым делом хочу отметить, что семинар вели двое — Татьяна Александровна и Сергей Иванович Чупринин. В народе, ещё до нашего набора, семинар называли «Чуп и Бек».
В первую очередь для нас они стали преподавателями отношения к поэзии. На стартовом занятии нас, приехавших из разных городов (Вологда, Великий Новгород, Пенза, Челябинск), почти всех вчерашних школьников, опросили – а кого мы знаем из авторов современных, тех, кто должен был бы быть на слуху. Это 1998 год, время для провинции доинтернетное, мы — никого не знали, ни Айги, ни Сосноры, ни Чухонцева, ни Кибирова, ни Гандлевского, ни Шварц. Единично называли Бродского с Вознесенским. Быть такими неучами показалось страшно неловко.
Через примерно полгода основные лакуны были закрыты. Дальше у всех пошло расширение, у каждого своим путём.
Татьяна Александровна была очень светлым и отзывчивым человеком, однако при всём у меня лично сохранялась с ней достаточно большая дистанция. Пару раз я бывал у неё в гостях в доме на станции метро «Аэропорт», один раз с четырнадцатилетней сестрой, и Татьяна Александровна угощала нас чаем с клубничным вареньем. Мне довелось спустя годы читать её характеристики, написанные для литинститутских аттестаций, в основном вполне лестные, но не без доли критики. Но к сокращению дистанции мы стали близки скорее в последние пару лет её жизни.
— Кстати, о «сокращении дистанции». Вы как-то говорили, что в Литинституте стоило бы культивировать некую семейственность, более тесное общение между преподавателями и студентами: «Я в свое время себе таких преподавателей нашёл. И это было более чем полезно». А кто для Вас оказался таким педагогом?
— Здесь я в основном вспоминаю кафедру современного русского языка — Елену Леонидовну Лилееву, Татьяну Евгеньевну Никольскую, Наталью Георгиевну Михайловскую. Как-то так вышло, что с той же Михайловской мы начали обмениваться книгами — она давала мне первые издания сосноровских «Всадников», я — в ответ — его прозу. Нередко я заходил на кафедру, и мы обсуждали там прочитанное. Отмечу, что в плане блата это не давало ничего, я отличником никогда не был, собственно и не стремился. А Лилеевой на экзамене в качестве примера аллитерации чуть хамовато привёл её ФИО. Она улыбалась.
— Сейчас Вы уже и сами преподаватель: ведёте семинары в рамках проекта «Зимняя школа поэтов». Что можете рассказать об этом опыте? Кого выделяете из сегодняшних двадцатилетних? Какие они?
— Это недолговременный опыт, семинары длятся всего три дня, однако совершенно потрясающий. Я подпитываюсь этой молодой энергией, слегка ей завидуя — их информационные возможности на порядок превышают мои в их возрасте. И при этом — мы говорим на одном языке, они знают те песни, которые люблю я, мы можем свободно обсуждать поэзию достаточно герметичную или стихи авторов, совершенно не знакомых широкой публике.
Выделять, конечно, сложно. Сейчас новое поколение дало очень много имён, количество, возможно, сравнимо с так называемым «поколением “Дебюта”». И непременно кого-то забудешь. Но всё же — несколько имён: Дариа Солдо, Наталья Игнатьева, Тамара Жукова, Михаил Бордуновский, Максим Глазун, Семён Ткаченко.
Им свойственна не только жажда жизни, естественная для возраста, но и жажда знания, понимания. Сейчас для них та история русской литературы последних семидесяти лет, которая для меня не была написана (или доступна), является некой естественной данностью. Протягивай руку, интересуйся, и они интересуются, вот Парщиков, вот Тавров, вот Драгомощенко, вот Скидан, вот Айзенберг, вот Юрьев. Список очень длинный. И они не стесняются протягивать руки, и о многих из этих и других замечательных поэтов они уже знают побольше, чем я.
— Какое-то время Вы вели в Москве полудомашний семинар. Почему не продолжилась эта практика, нет ли желания её возобновить?
— Мне это очень нравилось. Однако он стартовал совсем незадолго до февраля 2022 года и просуществовал около полугода. Многие участники семинара разъехались, и у меня начались некоторые проблемы со здоровьем, которые сейчас уже уходят, слава богу. Периодически некоторые участники семинара предлагают его возобновить, желание есть.
— В числе главных для себя поэтов Вы упоминали Сергея Гандлевского, Виктора Соснору и Виктора Кривулина. Можете ли рассказать о влиянии каждого из них? О стилевых (а может быть, и человеческих) уроках первого, второго и третьего?
— Гандлевский со своим стоицизмом, Соснора со своим умением нарушать законы, Кривулин со своим пониманием истории. Это только если в двух словах. Каждый из этих авторов это особый космос, о них уже масса диссертаций написано. Соснора, например, лично для меня дал понимание, как выйти за пределы советских рифмованных квадратиков, но при том не впасть в бродскизм. Гандлевский — ну, он вообще учит смотреть на жизнь так, чтобы быть готовым к неминуемому уходу. Кривулин — тоже, как и вышеназванные, в стихе свободен, но он не свободен от гнёта истории. И он каждым текстом вытаскивает себя из-под этой горы камней.
— На сайте «Культурная инициатива» вы с Юрием Цветковым публикуете не только заметки о мероприятиях, но и мемориальные опросы. Чья смерть из недавно ушедших переживается Вами особенно? Возможно, и не одна.
— Этот список чудовищен, он кровоточит. Как я на одном из мемориальных вечеров сказал (ещё до смерти Льва Рубинштейна) — этих авторов хватит на нормальную литературу средней страны. Строчков, Кенжеев, Тавров, Арабов, Кубрик, Штыпель, Агрис, Абдуллаев, Микушевич, Лена Семёнова (Листик). Этот список не полон. Практически со всеми мы были в тёплых, порой приятельских отношениях. Но лично для меня глубоко трагичен уход Льва Рубинштейна, Алексея Кубрика, Аркадия Штыпеля и, чуть ранее, Виктора Коваля. Очень разные, но настоящие, и, это немаловажно, друзья. Я вообще не дико сентиментален, но иногда могу плакать. Когда они ушли, я слёз сдерживать не мог.
И сейчас, по разным необходимостям и без них, я перечитываю их стихи, и они отзываются каждым звуком (ох, как бы Лев Семёнович обсмеял эту фразу!).
— А что такое вообще сейчас мемориальный опрос? Как проводить его в условиях разобщения литературного поля, какие основные сложности?
— Мемориальный опрос ничем не отличается от того, что было три года назад. Слава богу, практически всем хватает такта писать об ушедших с пониманием нынешней ситуации. Пару раз пришлось корректировать авторов, но согласовывая, и понимание всегда находили. В разобщённости литературного поля пока тоже сложностей особенных не возникало (это не означает, что они не возникнут в дальнейшем). Скучно ответил? Если отвечу нескучно, подведу под удар ряд людей, не хотелось бы.
— В 2024-м вышел Ваш сборник «Поиграй да отдай». Расскажите о нём.
— Он, как и более ранний «Хинин», сложился из текстов, написанных за предыдущий год. По большому счёту, стихотворение как художественный текст — единственная для меня сейчас возможность реагировать на то, что происходит вокруг. Однако я очень не хотел бы писать тексты как письмо в газету, по горячим следам. Ну то есть эмоция может быть и горячей, и свежей, но она ни в коем случае не должна давать ответа (эмоция, дающая ответ, да, не должна!). Но и кривить душой я не хочу, я говорю на доступном мне языке о том, что меня волнует, порой — сверхэмоционально.
Все же понимают этимологию названия? «Чёртик, чёртик, поиграй да отдай» — говорят, пытаясь найти что-то, что, казалось, только что лежало на расстоянии вытянутой руки. Это книга — о потерянном, о том, что было естественным ещё вчера, но сегодня уже не существует. Это и ушедшие люди (книга осознанно открывается стихотворением «я потерял невидимую флэшку…»), и вера в будущее (а может, в человека вообще), и много что ещё — каждый читатель сам выбирает свои потери и сверяет их список с текстами книги. Если, конечно, захочет её прочитать.
