Выпавший зуб — это только боль, но иногда и нечто большее: символ то ли кольцевого движения, то ли временного коллапса. Иногда твой старенький автомобиль любит тебя сильнее женщины, а самолеты проклевываются по весне вместе с подснежниками… Дмитрий Лагутин в свойственной ему обстоятельной манере протаскивает в узкое окошко реализма события небывалые, но чрезвычайно обаятельные. Будто «хрущевка» встала на роликовые коньки и самостоятельно уехала в отпуск.
Евгения Джен Баранова
Лагутин Дмитрий Александрович. Родился в 1990 году в Брянске. В 2012 году стал выпускником юридического факультета БГУ имени академика И. Г. Петровского. Победитель международного конкурса «Всемирный Пушкин» в номинации «проза» (2017, 2018 и 2021 год). Лауреат премии «Русские рифмы», «Русское слово» в номинации «Лучший сборник рассказов» (2018 год). Один из победителей международного конкурса «Мост дружбы» (2018 год). В 2021 и 2022 году вошел в лонг-лист премии «Лицей». Тексты опубликованы в изданиях «Знамя», «Москва», «Новый берег», «Нижний Новгород», «Волга», «Нева», «Юность», «Урал», «Дальний Восток», ЛиTERRAтура, «День литературы» и др. Лауреат премии журнала «Нева» (2021 год). Рассказы переведены на китайский и немецкий языки.
Дмитрий Лагутин // Зуб, самолет и дряхлая иномарка
Зуб
Сергей Викторович вернулся с пробежки мокрый насквозь — из-за дождя — но бодрый и веселый.
— Самое то! — крикнул он с порога вглубь квартиры, стянул один о другой кроссовки, бросил на кованый столик наушники и ключи и, пока шел по коридору к ванной, освобождался от одежды, так что на плитку в турецких узорах шагнул уже нагишом.
Долго стоял в душевой кабине, напевая песню, которую не успел дослушать, долго мылил грудь и плечи, с удовольствием ощущая, как перекатываются под кожей крепкие мышцы.
Вместе с волосами вымыл шампунем и бороду, разгладил на боярский манер.
«Хорошо бегать под дождем, — думал он. — Да и вообще — хорошо бегать. Возвращается что-то… Тело вспоминает…»
Он привычно качнул языком зуб — правая четверка, нижний — и крякнул с досадой. И когда вышел из кабины, когда замотался в махровый, но при этом сшитый по образцу боксерского, халат и прошелся полотенцем по бороде и волосам, надолго замер перед зеркалом, распахнув рот и включив диоды на полную мощность.
Залез в рот пальцем, покачал зуб — тот ходуном ходил, десна ныла.
— Сережа, что ты там завис? — позвала через дверь жена. — Мне стиралку разобрать надо.
— Да тхак, — откликнулся с пальцем у зуба Сергей Викторович.
На поверхности зеркала тут же появилось мутное пятно, закрыло собой зуб, точно не хотело, чтобы Сергей Викторович расстраивался.
— Тогда сам разбери, да?
— Ноу проблем, диар!
Шаги жены уплыли по коридору, Сергей Викторович еще постоял перед зеркалом, приглаживая пепельную бороду, показал отражению бицепс, раздвинул ворот халата и поиграл грудными мышцами, наклонил голову и посмотрел грозно из-под косматых бровей — как смотрел на проштрафихшися подчиненных. Затем вскинул подбородок и расхохотался. Пшикнулся одеколоном, проехался по подмышкам дезодорантом, затянул потуже пояс халата и выгрузил из стиральной машины охапку белья.
Прошел в спальню, оставляя на полу влажные следы, и вывалил белье на кровать.
— Коля звонил, — сообщила жена, двигая по паркету тумбочку. — Из-за шторма задерживают рейс.
— Ничего, — повел Сергей Викторович плечом. — Лишние пару часов в Барселоне — не худший вариант… Стоп-стоп-стоп, женщина, что же ты делаешь?
Он шагнул к тумбочке и поднял ее на вытянутых руках.
— Кудой?
— Тудой, — указала жена на место под телевизором. — Мне завтра скульптура придет, тумбочкой придется пожертвовать.
— Скульптура… — проворчал с напускной строгостью Сергей Викторович. — Только скульптур нам и не хватало…
Он, точно пушинку, перенес тумбочку к стене, аккуратно приземлил.
— Ну все, все, — рассмеялась жена. — Мой Геракл.
— Если я Геракл, — вскинул подбородок Сергей Викторович, — то это, — он показал на тумбочку, — Антей? Можно я не буду ее ломать?
— Можно, можно, разрешаю, — продолжила смеяться жена.
Она сдвинула в сторону дверь-гармошку и достала из гардеробной сушилку. Разложила, стала перебирать сброшенное на кровать белье, развешивать по металлическим струнам. Сергей Викторович в это время вышел на балкон, раскинул руки торжествующе и пропел что-то, глядя сверху на парк, по которому только что бегал.
В спальне запахло дождем, новостройки по ту сторону парка колыхались в серебряной пелене.
Сергей Викторович вернулся, подмигнул жене, и ушел в кухню, а там долго стоял перед распахнутым холодильником, задумчиво изучая прогибающиеся под весом продуктов полки. Вытянул грушу, сполоснул в раковине, подбросил раз, другой и укусил — и тут же скривился, цыкнул.
Вернулся в спальню и склонился над трюмо, ткнулся бородой в зеркало.
— Что там у тебя? — спросила, отрываясь от белья жена.
— Нихево, — не закрывая рта ответил Сергей Викторович. — Пухтяки.
— Нет-нет, дай-ка я посмотрю, — жена оставила белье и подошла к зеркалу. — Ну дай, дай, не вертись! Сядь, говорю!
Сергей Викторович со вздохом сел на банкетку, раскрыл рот шире.
— Ну? — спросила жена. — Кариес? Где?
Сергей Викторович скривился — какой кариес? — и подвигал языком непоседливый зуб.
— О! — воскликнула жена пораженно, а затем расхохоталась: — О-о-о!..
Она положила ладонь на плечо Сергея Викторовича и стоически вздохнула, точно зуб шатался у нее.
— Что ж, Сережа, старость подкралась незаметно.
Видно было, что она еле сдерживает смех.
Сергей Викторович с досадой убрал ее руку с плеча, повернулся к зеркалу.
— Какая тебе старость, — протянул он. — Тебе вот лишь бы человека обидеть…
И он снова раскрыл рот, скосил глаза в отражение.
— Ну зачем мне тебя обижать? — фыркнув и сдержав смешок, спросила жена. — Стареньких обижать — занятие недостойное.
Она расхохоталась звонко и побежала к сушилке, спряталась за ней от летящей вслед подушки.
— Купим тебе креслице-качалку, — заливалась она из-за сушилки, — пледик клетчатый, шапочку для сна…
— Шапочка! — откликнулся Сергей Викторович, посмеиваясь. — Так-то если я старичок уже, то и ты — через пару-тройку лет…
Он втянул голову в плечи и сделал старушечье лицо.
Получилось неубедительно.
— Но-но, — возразила жена и поднялась из-за сушилки. — Я — барышня хоть куда.
И она провела руками по талии и бедрам — обрисовывая контур.
— А я не хоть куда? — оскорбился Сергей Викторович и закатал рукав халата, сжал руку в локте. — Не у каждого тридцатилетнего такие…
— Шучу я, Сережа, шучу, — жена подошла, погладила Сергея Викторовича по волосам. — Ты у меня хотькудашнее всех.
— То-то же, — кивнул Сергей Викторович и цыкнул. — Ноет, гад.
Жена снова попросила посмотреть и какое-то время изучала правую нижнюю четверку мужа, светила фонариком айфона, осторожно касалась зуба маникюром.
— Так он же совсем уже, — вынесла она вердикт. — Я вон под ним следующий вижу.
— Херьегно? — вскинул брови Сергей Викторович. — Дай похмотрю.
Он крутанулся к зеркалу, но как ни косился, ничего разглядеть не мог.
— Сережа, — сказала строго жена. — Надо рвать.
Сергей Викторович посмотрел в глаза своему отражению, пригладил бороду.
— Сам выпадет.
— Сережа, — повторила жена строже. — Тот, что под ним, может пойти вкривь.
— Вкривь, — передразнил ее Сергей Викторович. — А почему не вкось?
— И вкось, — согласилась жена и защелкала пальцами по экрану айфона. — Я тебя записываю на завтра.
Сергей Викторович посмотрел из зеркала оскорбленно.
— Куда ты меня записываешь, женщина?
— К стоматологу.
Сергей Викторович фыркнул.
— Вот еще.
— А что не так?
— Женщина, — пробасил Сергей Викторович поднялся с банкетки и расправил плечи, глаза его сверкнули под бровями в свете диодов; подчиненные от таких взглядов начинали запинаться и потеть. — Я, может, одной ногой и старичок уже, а с зубом сам справиться в состоянии.
— Не дури мне голову, — отмахнулась жена, продолжая щелкать. — Укол, подцепили — и все, дело пяти минут. Анька испугаться не успела… — жена подняла на Сергея Викторовича изумленное лицо, закрыла рот ладонью. — Ой, проговорилась.
— Анька? — переспросил Сергей Викторович, а потом запрокинул голову и расхохотался так, что сушилка затанцевала у кровати.
— Ну хватит! — зашикала на него жена. — Что ты злой такой?
— Анька! — продолжал хохотать Сергей Викторович. — А Олег-то в курсе? Или она втайне от мужа стареет себе помаленьку, — и он сделал хитрое лицо, потянулся за телефоном.
— Только попробуй, — процедила жена и выставила вверх указательный палец, а затем зажмурилась, тряхнула волосами. — Что же я за подруга такая? Язык как помело…
Сергей Викторович, продолжая хохотать, отложил телефон и потрепал жену по плечу.
— Про меня рассказывай кому хошь, — разрешил он великодушно. — Мне стесняться нечего, — он выдержал паузу. — Я ж не Анька!
И снова захохотал. Жена замахала на него ладонями.
— Но шутки шутками, — вытирая слезы, серьезно сказал Сергей Викторович. — И Аньки Аньками, — уклон от ладони. — А ни к какому стоматологу я не пойду. Я этот зуб, — Сергей Викторович оскалился, клацнул хищно челюстями, — сам вырву.
Он закрыл рот, и лицо его стало задумчивым — видно было, что за бородой происходит процесс ощупывания.
— Да, — развел он руками. — Сейчас и вырву, неси коньки.
Жена ахнула.
— Какие коньки?
— Шучу, — склонил голову Сергей Викторович. — Тома Хэнкса вспомнил. Нитку неси.
Жена оробела.
— Что, — пробормотала она, — прямо вот сейчас… здесь?..
— А что? — пробасил, рисуясь, Сергей Викторович. — Чего кота тянуть? Будем зуб тянуть.
Он замотал головой.
— Кстати, где наш кот?
— В гостиной спит, — отрешенно ответила жена. — На подоконнике… Может, подождем все-таки? — засомневалась она. — Сам выпадет?
Сергей Викторович зажмурился.
— Ну что вы, женщины, за люди? Чуть что — на попятную. Рвать, значит рвать!
И он сделал вид, что сейчас ударит кулаком по столку перед зеркалом — столик на всякий случай заранее испуганно задребезжал.
— Неси, — повторил Сергей Викторович. — Ниточку атласную…
И пока жена ходила за нитками, он сидел на банкетке, расправив плечи, и поглядывал хитро на отражение — довольный собой.
— И что мне с этими нитками делать? — спросила жена так, словно видела их впервые.
— Вяжи петлю!
— Нет, давай ты сам!
Сергей Викторович поднял ладонь, подвигал пальцами, точно перебирал гитарные струны.
— Этими пальцами — гвозди гнуть, — с напускной важностью сказал он. — А не петельки вязать.
Жена вздохнула, сходила помыть руки и, закусив губу, соорудила на конце нитки петлю.
Дождь заканчивался, сыпал реже, и сверкал в пробившихся лучах заката. Казалось, на парк неиссякаемым потоком летит с неба бисер.
— Набрасывай лассо, — скомандовал Сергей Викторович.
Бледная жена полезла пальцами ему в рот, не с первого раза затянула петлю на четверке.
— Все, — сообщила она.
Сергей Викторович закрыл рот и остался сидеть с ниткой, выбегающей из бороды.
— Крепко затянула?
Жена кивнула.
— Давай, — он вытянул перед ней ладонь.
В огромной ладони катушка казалась крошечной. Сергей Викторович подошел к двери и стал привязывать нитку к вензелю ручки.
— Приедет Колька из Барселоны, — говорил он весело, — а папка без зуба.
Он обернулся на жену.
— Мы ему скажем, что я в парке подрался, — Сергей Викторович подмигнул. — Как тогда, помнишь? На втором курсе?
Жена закатила глаза, но потом улыбнулась, села на краешек кровати.
— Готово, — сообщил Сергей Викторович и приоткрыл дверь, посмотрел на жену. — Прошу.
И сделал приглашающий жест.
— Что? — не поняла жена. — В каком смысле?
— А что же мне, самому дверь дергать? — хохотнул Сергей Викторович. — Нет, я, конечно, могу ее эдак… с ноги… — он примерился к двери стопой. — Как если бы я, дескать, спецназовец, а тут… Лицом в пол, вот это вот.
Он посмотрел на жену.
— Но боюсь, дверь не выдержит.
— Так а что же мне делать? — растеряно спросила жена и встала, сделала шаг навстречу.
— Все сейчас расскажу, — успокоил ее Сергей Викторович. — Выходи в коридор, солнышко…
Жена вышла.
— Дверочку за-акрываем.
Сергей Викторович прикрыл дверь.
— По сигналу дергаешь ее на себя что есть мочи, — проинструктировал он. — Капишь?
— А тебе… — раздался голос жены из-за двери. — Больно не будет?..
— Не будет, — заверил Сергей Викторович.
— А сигнал какой?..
— Сигнал… — Сергей Викторович задумался. — Сигнал…
Он огляделся и просиял. Дотянулся до края кровати, стянул с него айфон жены, забегал пальцем по экрану.
— Сигнал… — бормотал он. — Сейчас будет тебе сигнал…
В одной руке он держал айфон, другой прихватывал дверную ручку. Наконец, он хохотнул, поднес айфон к уху и пробасил:
— Нет, Олежек, это я! Как ты, родной, загораешь?
Повисла пауза, затем дверь затряслась.
— Сережа! — шипела из-за двери жена. — Ты что творишь?!
Сергей Викторович крепко держал ручку, не давая двери открыться.
— А я вот, знаешь, Олежек, хотел тебе одну… — Сергей Викторович чуть отвел голову назад, чтобы нить натянулась, — новость одну сообщить… Нет-нет, это, конечно, пустяки, ты не переживай…
— Сережа, не будь козлом!
— Да я тут слышал, что Анька… — протянул Сергей Викторович и отпустил дверную ручку.
Тут же дверь распахнулась и в комнату влетела жена — выхватила айфон.
— Шутит он! — гаркнула она в трубку и сбросила вызов, обернулась на Сергея Викторовича — разъяренная, задыхающаяся, с всклокоченными волосами. — Ну, Сережа…
И вдруг осеклась. Сергей Викторович с улыбкой смотрел на дверную ручку, под которой, у самого пола, покачивался на нитке крупный белый зуб с розовыми корнями.
— Получилось? — ахнула жена.
— А были варианты? — довольно спросил Сергей Викторович.
— Ну, Сережа! — махнула жена рукой. — Ну тебя знаешь куда!
Она подошла к двери и за нитку подняла зуб на уровень глаз.
— Гадость какая, — она поежилась.
— Но-но, — отозвался от зеркала Сергей Викторович. — Не гадость, а крепкий здоровый зуб. Дай сюда, я на ночь под подушку положу.
Жена усмехнулась и отпустила зуб болтаться на нитке, подошла к зеркалу.
— Ну что, видишь?
— Вигу! — воскликнул Сергей Викторович, глядя в рот отражению. — Тепегь вигу!
На месте вырванной четверки алела ямка, а в центре ее поблескивала — Сергей Викторович облизывал, чтобы не мешала кровь — красивая верхушка нового зуба — золотого, чуть прохладного на ощупь, с готовностью бликующего под диодами.
Сергей Викторович, налюбовавшись, закрыл рот и повернулся к жене.
— Старость, — рассмеялся он и развел руками в стороны.
— Старость, — вздохнула театрально жена и приобняла Сергея Викторовича, склонила свою голову к его, виском к макушке.
Несколько минут сидели молча, думали каждый о своем.
Хонда
Курочкин, раскрасневшийся и взъерошенный, с усами торчком, через стол держал за руку рыжеволосую, в веснушках, медсестру.
— Леночка, милая, летим из Шереметьево, а до него на такси… Времени мало, так что все недостающее купим на месте.
Медсестра смеялась и не слишком убедительно тянула свою ладонь из ладони Курочкина.
— Павлик, ну что ты, в самом деле? К чему это все?
Курочкин тянул ладонь медсестры обратно и осыпал мелкими поцелуями.
— Павлик, щекотно! Ну все, все, мне работать надо! Вдруг зайдет кто-нибудь?
— Пусть заходят, ты моя невеста!
Курочкин две недели как ушел от жены к медсестре, бурный роман с которой вспыхнул во время его, Курочкина, недавней госпитализации.
Гастрит.
— Все, Павлик, хватит! — медсестра решительно освободила ладонь и скрестила руки на груди. — Ведешь себя как маленький!
Курочкин сел ровно, расправил плечи и пригладил волосы, закрывающие лысину.
— Все, — стукнул он себя кончиками пальцев по усам, — сама серьезность.
Он обвел взглядом светлый, пропахший спиртом кабинет, посмотрел на медсестру и глаза его снова заблестели.
— Как распишемся, цветочек, увольняйся.
Медсестра покачала указательным пальцем из стороны в сторону — на манер метронома.
— Ни в коем случае, Павлик. Я в содержанки не записывалась, больше мне такого не предлагай. И так люди непонятно что думают.
Курочкин прижал руки к груди.
— Что нам люди, Леночка? Что нам люди, когда, — он развел руки и потряс ими, — любовь!
И он замурлыкал какую-то песенку, а медсестра посмотрела нежно, улыбнулась и замурлыкала в унисон.
И так бы они и мурлыкали, если бы из кармана Курочкинского пиджака не загудел Сарабандой телефон.
— Кто там еще…
Курочкин перестал мурлыкать — а медсестра еще какое-то время не могла остановиться — выдернул телефон и спросил строго:
— Да?
Из телефона послышался приглушенный голос, и Курочкин ответил, уже не так строго:
— Да-а.
Голос зазвучал снова, а когда затих, Курочкин заверил:
— Да, товарищ капитан, сейчас буду! Да, последний раз! Ну, вы уж войдите в положение, сами понимаете… Да, спасибо Вам большое…
Курочкин спрятал телефон в карман, подпрыгнул к окну и пальцем сдвинул в сторону жалюзи, посмотрел вниз. Потом издал что-то похожее на стон и стал с медсестрой прощаться.
— Что случилось? — заволновалась та. — Опять?
— Опять, Леночка, — горестно скривился, обернувшись от двери, Курочкин. — Опять!
Он всплеснул руками и выбежал из кабинета, едва не сбив с ног уборщицу.
— Простите! — крикнул он через плечо.
Уборщица неодобрительно посмотрела на медсестру, та демонстративно отвернулась.
***
Третий раз за последние две недели старенькая Хонда, которую Курочкин покупал вместе с женой на двадцатую годовщину свадьбы, выкатывалась с парковки и ползла к квартире, в которой осталась жить бывшая жена и из которой сам Курочкин, собрав чемодан, переехал на съемную.
В первый раз позвонила жена — увидев под окнами припаркованную, как обычно, Хонду — решила, что Курочкин приехал просить прощения и не решается выйти, сидит в машине, обдумывая речь.
Курочкин в это время обедал в столовой при деловом центре с проектировщиком и прикидывал, успеет ли после пяти в туристическое агентство.
Услышав от жены, что его Хонда стоит не за деловым центром, а во дворе, Курочкин извинился перед проектировщиком, терпеливо, сдерживая раздражение, прошел к окну, скосил глаза, чтобы видно было угол парковки — и место, которое он всегда занимал — и выронил телефон.
Автомобили на парковке стояли плотно, и прямоугольник неожиданно свободного места выглядел почти трагично.
Следов взлома не обнаружилось, а затем и камеры подтвердили, что Хонда вдруг как будто сама по себе снялась с места и медленно выкатилась за пределы парковки. Чудесным образом никого при этом не задев. Курочкин, с детства тайно уверенный в наличии у некоторых вещей души, принял произошедшее как нечто из ряда вон выдающееся, но все же с какой-то точки зрения понятное — и, паркуясь, стал Хонду ставить на ручник.
Во второй раз позвонили сотрудники ГИБДД, и звонили долго, так как Курочкин на звонок не отвечал — он полулежал в кресле стоматолога и, слушая завывания бормашины, думал о том, какими белыми и ровными были его зубы в молодости.
Стоматолог, уставший, по-видимому, от гремящей из Курочкинского пиджака Сарабанды, завывания бормашины остановил и предложил на звонок ответить.
Выслушав инспектора, Курочкин неразборчиво извинился, пообещал стоматологу вернуться через десять минут и выбежал из кабинета, забыв сумку. Благо Хонда не успела уйти далеко — инспектор медленно следовал за ней, на всякий случай включив сирену и проблесковые маячки.
Вызвал не эвакуатор, а Курочкина инспектор по старой памяти — до ухода в коммерцию Курочкин занимал один из небольших, но важных постов в местной администрации и до сих пор водил приятельство с кем-то из начальников.
Телефон Курочкина удивленному инспектору сообщили по рации.
И вот теперь звонили в третий раз — и по тону было понятно, что четвертого не будет, несмотря на приятельства и прежние заслуги.
***
— Понимаю, товарищ капитан, понимаю! — пытался отдышаться мокрый насквозь Курочкин и заглядывал Хонде в салон и убеждаясь, что о ручнике он не забыл. — Оказия!
— Знаете, какой затор она собрала? — отвечал недовольно капитан. — Час пик, а горка еле ползет!
Курочкин обмахивался ладонью и сопел.
— Понимаю, понимаю! Ну вот что же я поделаю?
Капитан смотрел строго.
— Делайте что хотите, а только на следующий раз приеду сразу с эвакуатором.
Курочкин опустил голову виновато.
— Я бы и сейчас приехал, — продолжил капитан, — да Виктор Викторович за вас попросил.
Капитан скривился в ухмылке, и Курочкину в ней почудилось презрение — и ему стало неприятно.
— Больше не повторится, — заверил он рассеянно.
Хонда стояла посреди дороги подхваченная за бампер тросом — и намерений катиться дальше не выказывала.
«Машина как машина», — подумалось Курочкину.
Хонду, моргая поворотниками, объезжали — смотрели раздраженно, качали головами, шевелили губами, процеживая ругательства. В обе стороны вытягивалась хрипящая выхлопом пробка.
— Спасибо вам еще раз, — искренне поблагодарил капитана Курочкин, прощаясь. — Ситуация, сами видите… Оказия!
— Виктору Викторовичу позвоните, — посоветовал капитан.
Он отцепил от бампера Хонды трос, подождал несколько секунд — Хонда стояла неподвижно — развернулся и зашагал к патрульной машине.
Курочкин кивнул ему вслед, пикнул ключами и, пряча глаза от объезжающих, влез в Хонду, завел двигатель.
Хонда мягко заурчала.
Курочкин проверил, включены ли фары, аккуратно опустил ручник, огляделся по зеркалам и поехал вперед.
— Ну что ты меня подводишь? — не выдержал он. — Что ты, в самом деле?
Хонда урчала двигателем, в салоне пахло мятой — приклеенный к панели ароматизатор поблескивал.
— А вот возьму и сдам тебя в трэйд-ин! — пригрозил Курочкин и тут же пристыдился, дотянулся и погладил козырек над спидометром. — Не сдам, не сдам…
Он поехал быстрее, развернулся, сам прополз через небольшую пробку и остановился перед светофором у моста — и пока стоял, смотрел, как рябит за перилами, мягко играет бликами вода.
— Да пойми же ты, — снова заговорил Курочкин с Хондой. — Ну что же тут такого особенного? Даже дети уже поняли все, вошли, так сказать, в положение… А ты вот… Ну как так?
Он заерзал, включил кондиционер и почувствовал, что раздражается.
— Мы взрослые люди, в конце концов! — решительно сообщил он. — И это, знаешь ли, личное дело… Так что прекращай, хорошо?
Полукруг спидометра ровно светился, оранжевое окошко показывало расход топлива и температуру за бортом. Вентиляционные решетки дышали холодом, и от этого казалось, что мятой в салоне пахнет еще сильнее.
— Это, в конце концов, неприлично! — подвел итог Курочкин, постукивая по рулю и выглядывая через лобовое стекло на светофор. — Выставляешь меня на посмешище!..
И всю дорогу до делового центра Курочкин бормотал что-то в усы — то возмущенно, то виновато — а когда припарковался, то выпросил у охранника кирпич, которым тот подпирал дверцу будки, и сунул под переднее колесо.
Самолет
Дорогу перегородили — и пришлось делать огромный крюк по дворам, протискиваться между припаркованными джипами, сложив зеркала, угадывать направление, кружить и натыкаться на клумбы.
В итоге заблудился и выехал не к офису управляющей компании, а к щебневым барханам, красно-белым ограждениям и толпе строителей в касках.
Строители топтались у котлована, над которым, скрипя, распрямлялась и складывалась в костлявом локте рука экскаватора.
Я прижался к бордюру, выпрыгнул из Тиидушки и побежал к строителям, на бегу пикая ключами.
Не каждый день такое увидишь!
Строители покосились недовольно, но расступились, пропустили. Я поблагодарил, извинился, пояснил, стараясь отдышаться:
— Не каждый день… Увидишь такое…
Невысокий интеллигентного вида прораб с аккуратной седой бородкой вздохнул снисходительно:
— Молоде-ежь.
Но сам смотрел, не отводя глаз.
На дне котлована возился крупный гусеничный экскаватор — по самую кабину уже засыпанный землей. Он поворачивался из стороны в сторону, вытягивал длинную руку и ковшом сгребал в котлован очередную гору щебня, песка и глины. Щебень с треском сыпался на кабину, гусеницы глухо урчали, вспенивая землю, экскаватор коротко ворочался, подаваясь то вправо, то влево, и понемногу уходил все глубже. Над котлованом висело облако пыли.
— Мобильник забыл! — закричал вдруг один из строителей — широкоплечий розовощекий, совсем еще молодой — и в досаде сорвал каску, кинул под ноги.
— В кабине? — спросил прораб с бородкой.
— В кабине!
В пустой кабине ходуном ходили рычаги, горели разноцветные лампы.
— Вижу, — протянул кто-то.
— Где ты его видишь?
— Во-он он, чуть-чуть белеется.
— Ох и глаз у тебя, Вася.
Я прищурился, всмотрелся в кабину, но мобильника не увидел.
Прораб задумчиво вздохнул.
— Весной заберешь…
Забывший мобильник поднял каску, отряхнул и надел.
А экскаватор все загребал и загребал своей огромной рукой — и скоро из земли желтела только квадратная, покатая крыша кабины, а потом и рука стала скрываться, ходить медленнее, туже, а потом и один только ковш скреб да скреб, а когда остановился, то с трудом ввернулся в землю, оставив после себя неглубокую воронку.
Но и потом еще несколько минут мы смотрели, как вздрагивает, идет рябью место, на котором полчаса назад зиял проем котлована.
Наконец, земля успокоилась, глухой гул, доносившийся из-под нее, затих.
— А тем, кто ложится спать, спокойного сна, — вздохнул добродушно прораб и оглядел строителей. — Притаптывать! Ограждения до понедельника не убирать!
Он посмотрел на меня.
— Концерт окончен. Или извольте присоединиться, каски есть.
Строители мерили шагами прямоугольник темной земли, присыпали щебнем воронку.
Я вежливо отказался, поблагодарил за любезность и заспешил к Тиидушке, которая оказалась открыта — то ли ключ не сработал, то ли электроника барахлит, и двери сами собой открываются.
Надо ехать в сервис.
И я продолжил петлять по дворам в поисках офиса управляющей компании. Стоял теплый осенний день, в воздухе пахло листвой, и даже здесь, среди новостроек колыхались пышные золотые кроны. По густо-синему небу тянулись молочные разводы облаков.
Я петлял по дворам и думал: скоро облетит листва, небо затянет, пойдут дожди. Потом высыпет первый снежок. Растает. Опять дожди. Потом заметет, как следует…
Если не будет как в прошлом году, конечно, когда до февраля без снега сидели.
Заметет, как следует.
В феврале ударят последние морозы, захватят, может быть, половину марта.
К апрелю застучит капель, на каштане за окном набухнут тугие почки-фонарики. Утоптанная сегодня земля подернется редкой зеленой травой.
А в конце апреля эта трава запляшет, вздыбится вместе с землей, поднимется глухой треск — и лучи апрельского солнца заиграют бликами на стальном боку, на крыле, на лопастях винта.
Покажется второе крыло — взрежет землю, вырвется на волю.
Засвистят, выбрасывая комья, колеса шасси, затарахтит, пробуя вращаться, винт.
Строители в касках выставят ограждения, запрут целый перекресток, наставят шершавых бетонных плит.
Самолетик выкарабкается, наконец, из опадающей, осыпающейся рыхли, поведет крыльями, взберется на дорогу.
Тарахтенье сменится ревом, винт исчезнет, превратившись в полупрозрачный круг, сквозь который видно блестящие стекла кабины, самолет двинется в сторону перекрестка, ускорится, приподнимет нос, оторвет шасси от асфальта…
И — взлетит в ясное апрельское небо.
И будет там кружиться и гудеть, оставляя за собой белые расплывающиеся вензеля.
А потом приземлится на аэродром за городом, затихнет — и из кабины можно будет достать забытый мобильник.
