Если говорить о стратегии моей редакторской активности, то она состоит вот в чем: не ограничивать себя представлением о том, как должно быть. Поэтому в моей колонке уже мелькали и классические рассказы, и фрагменты крупной прозы, и анекдоты, и что-то вроде стендапа, и дневниковая проза, и эротические мемуары, и проза поэта, и так называемая женская проза. Кроме того, я не то чтобы очень стараюсь чередовать мэтров и начинающих, но постоянно держу в уме, что в фокусе моего внимания всякий раз должно оказаться что-то главное именно для этого писателя (текста). В случае с Игорем Прежневым это главное, по всей видимости, состоит в обаятельном стремлении отслеживать и письменно проговаривать различного рода наблюдения над собой и реальностью. Потребность разбирать на составляющие свои эмоциональные реакции, рефлексировать над словами, мимикой и жестами окружающих, любоваться всеми этими сокровищами и щедро делиться — обычно все это получается у Игоря Прежнева остроумно и симпатично, часто трогательно, иногда слишком интимно. Может быть, последнее — самое важное в его неповторимой интонации. И я здесь имею в виду не эротический вайб этого текста — вероятно, в этом смысле текст скорее адресован мужчинам, а что-то совсем другое, трудноуловимое, не поддающееся вербализации. И да, это дебют.
Надя Делаланд
Игорь Прежнев родился в марте 1965 в городе Прокопьевск, Кемеровской области. Среднее образование получил в городе Белово, Кемеровской области; высшее очное — в Новосибирском электротехническом институте связи по специальности инженер радиосвязи, радиовещания и телевидения. Годы службы в Советской армии и Вооруженных Силах РФ с 1990 по 1992, в поселке городского типа Тикси-3. Женат. Один ребёнок. Всегда работал по смежным специальностям. Нигде до этого момента не публиковался.
Игорь Прежнев // Как можно не прочесть имя на бейджике
Иногда бывает так, что жизнь поджимает и приходится обращаться к врачам. Разумеется, отчётливо понимая, Кто и — честно догадываясь, — за что, посылает наказания.
Пришлось попасть в больницу. В инфекционное отделение ивановской городской больницы. Про больницу не буду, хотя там много чего интересного и смешного, — особенно развеселило, что уложили в кровать, бельё которой ещё хранило тепло предыдущего пациента, читай: бельё не менялось (ещё раз прочитайте: инфекционное отделение(!) бельё не меняли!). Полежал там несколько самых жарких летних дней. Температуру, с которой госпитализировали, сбили, ломоту уняли, бред утихомирили, короче — прокапали. И благополучно выписали, указав в сопроводительном листе, что диагноз не подтверждён, курс пройден, и посоветовав «понаблюдаться» у участкового инфекциониста. Последний оказался дамой, сорок лет отдавшей профессии, при этом следящей за внешностью и телом вообще (может быть, имело значение отчество — Львовна? Я хз), имеющей чувство юмора и выводимые нонче, истребляемые под корень, понятия «гуманизм» и «эмпатия». Нормальный, честный, добрый пожилой врач, одним словом. Реально — отчество имеет значение)).
А, я ж забыл: приключения начались после того, как поймал очередного клеща. Понятно, что это он меня поймал, но родной язык, основной язык общения внутри громадной территории, именуемой Россией, отчего-то имеет фигуру речи «поймал/словил/подцепил клеща (триппер, сифилис и т.п.)», но никак не употребляет более подходящее: «клещ/триппер/сифилис подстерёг и поймал меня». Опять же, не о загадках родного и могучего языка речь. А про клеща. На этот раз, более везучего, чем предыдущие, ибо, — забегая далеко вперёд, — отдавшего-таки мне свой боррелиоз, вследствие чего у меня, аккурат через две недели, в месте укуса появилась громадных размеров гематома с красиво очерченным центром (не, ну правда, всё было красиво. Симметрия вообще вещь завораживающая. Думаю, даже в наблюдении за ядерным грибом найдётся эстетический момент), болезненная скованность движений и высокая температура.
И вот с этим вот рассказом, уже после выписки, пришОл ко Львовне. Та, изучив больничную выписку, сказала: «Вижу, анализы у тебя хорошие, клещ оказался безопасным, но давай-ко, я тебя ещё раз отправлю на биохимию». Я знать не знал, что это, но по-пионэрски помня, что врачам надо доверять, догадался, что мне нужно знать только номер кабинета, куда приду, а там всё сделают. Подкупило в общении с доХтором ещё и то, что после того, как поныл, мол, «это же к семи утра надо, и с голодным желудком (а я в течении суток всегда завтракаю — очень крепкий кофе со сливками, сметана и кусок чёрного хлеба; никогда не обедаю и ужинаю от случая к случаю, ну, то есть, без завтрака, с пустым желудком, будет некомфортно) потом на работу, иначе не успею», успокоила, что ничего плохого в том, что я позавтракаю перед сдачей крови, в результатах анализов, которые придут к ней через несколько дней, она не увидит. На том и порешили.
Взял направление и следующим же утром понёсся в 25-й кабинет местной поликлиники. Конечно же, заявившись ровно в семь утра (вот когда успевают открываться и заполняться такие учреждения?! Если работают в это время только на приём анализов?), оказался среди громадной толпы страждущих на самом последнем месте. С одной стороны, попав в подобные обстоятельства, интересно «подглядывать» за собравшейся публикой, посмеиваясь над их поведением и явной заботой о себе, с другой — противно, потому что всё это чужие люди. С явными болячками, а не как у меня — просто сдачей какого-то анализа. Да и вообще, все люди чужие. Только с некоторыми, если Господь благоволит, сходишься. Иногда на всю жизнь. И от этого чужие ещё противнее. Особенно, если нарываешься на их запахи, почему-то всегда в это время суток состоящие из немытого тела, обильно облитого синтетическими дезодорантами/одеколонами. А бывает, что случайно соприкоснёшься телом. Не знаю, у кого как, но у меня от подобных прикосновений со сразу показавшимися неприятными мне людьми какая-то брезгливость. Понятно, что я плохой. Понятно, что маргинал, мизантроп и совершенно точно — мизогин (о, полный комплект трёх литер «м» получился, МММ!), но что поделать, если у меня вот так? Не, вот правда, замечали же, что те люди, которые сразу приятны, — и с которыми, если сведёт судьба, как раз и сойдёшься, — они не имеют противных запахов и противных форм? При всех индивидуальностях всех нас. Ну вот просто: бац — и это «твой» человек. А вон тот — «не твой», и тот тоже, несмотря на то, что богатство просто вываливается из его дорогущих одежд, и вываливается не только свисающими телесами.
Тьфу! Снова унесло. Прекратил и вернулся в тему))
И вот, дождавшись своей очереди, вошёл в кабинет. Светлый, солнечный. С обычным больничным запахом стерильности. Прямо посредине — ширма, за которой угадывается «обслуживание» пациента, за которым занимал очередь. Предо мной, за столом, медсестра в годах.
Короче, ничто не предвещало ничего.
— Ну что стоите? Давайте направление. — Мою утреннюю задумчивость пробудило обращение сидящей за столом медсестры после того, как она не преминула «оригинально пошутить» с моей фамилией.
— А, простите. Задумался что-то. Вот, пожалуйста, — и протянул направление.
Кстати, заметил за собой странность, которую иначе, чем на старость, списать не могу)). Не знаю, когда началось, с каких времён, — пусть с так называемых «некоторых пор», — всем бумажкам, которые попадают в руки, стараюсь продемонстрировать свою бережливость: не комкаю их, не сгибаю. Обязательно защищаю от возможного намокания. Ранее подобного за собой не наблюдал: запихал, как попало куда попало и пошёл жить)). А теперь нет, теперь — будто жизнь в каждой бумажке. Наверное, зря когда-то про антропоморфизм читал)). Да и вообще: зря всё… Короче, отдал ей направление, вообще не сохранившее никаких признаков того, что его несколько раз брали в руки, переносили и хранили почти сутки.
Тьфу! Опять решил, что могу размышлять. Нет! Возвращаюсь к теме!
— Ого, слушай, — судя по всему медсестра обратилась к коллеге за ширмой, которую (которого?) я не видел, а только догадывался о её (его?) присутствии там, — тут биохимию надо делать. У тебя есть чем? Причём пожилая медсестра обратилась в сторону ширмы тоном, знакомым нам всем по супермаркетам: «Галя, у нас отмена».
— А кто направил? — послышался достаточно приятный невидимый голос, из тех, тембр, громкость, отчётливость которых сразу располагают к себе воспитанностью и интеллигентностью.
— Так из инфекционного. — И медсестра на ресепшене назвала фамилию Львовны.
— Тогда есть, оформляй, всё сделаю.
Не помню, ну, потому что многим вещам, обыденным вещам, не придаёшь абсолютно никакого значения (классический пример что убийца — дворник, который всегда на виду, зачем проявлять к нему интерес?), даже, наверное, вообще не заметил, как на выход, мимо меня, проскользнул предыдущий пациент.
— Проходите, долго ждать? У нас же время, — услышал из-за ширмы хоть и требовательный, но остающийся в рамках вежливости и доброты, голос.
— Да, да, ещё раз простите. Знаете ли, кучу всего в голове держать нужно, думать о многом. Рассеянность вещь такая. Как Розанов, Василий Васильевич, писал «рассеянных людей не бывает, просто люди часто выпадают из времени, решая в этот момент другие задачи», — так, бурча самому себе под нос оправдание, прошёл за ширму.
Сначала ослепило солнце, всей своей наглостью полностью занявшее окно, потом, когда глаза более-менее адаптировались, чтобы различать очертания предметов, увидел, едва угадываемый после подобного ослепления, силуэт другой медсестры. Мозг, работу которого никогда не понять, неведомо какими алгоритмами моментально определил, что медсестра является молоденькой девочкой и стоит ко мне спиной. И совершенно точно, она «в моём вкусе». Опять же, знаете же, у всех нас с возрастом накапливается т.н. вкус. Чувство вкуса. Проявляются предпочтения. Точно знаешь, с кем будет интересно. Что этот человек не разочарует, что будешь ему прощать, точнее — «на автомате» не будешь замечать какие-то раздражающие в других мелочи и крупности, что как-то сразу принимаешь его modus vivendi… (Ой, чото прям ту вспомнил финальную новеллу из «Рассказов» Михаила Сегала — прекраснейший фильм. И фразу оттуда, обращённую к очаровательной, — потому что тогда ещё совсем юной, — Любови Аксёновой, кажется, именно в этом фильме дебютировавшей в большом кино: «Нам не о чем с тобой трахаться». Ого, чо-то не к месту вспомнил!) И вот, угадывая только силуэт, со спины, по голосу, совершенно точно понимаю, что предо мной молоденькое создание.
— Здравствуйте, меня, похоже, к вам. На растерзание, или сострадание. Тут уж, как вы решите.
— И что же вы стоите? Присаживайтесь.
— Да, спасибо. Наверное, оттого, что нечастый гость подобных кабинетов, не знаю, как себя вести. Плюс ещё отголоски какого-то воспитания никак изжить не могу, поэтому жду разрешения. Так что, простите.
— Кладите локоть на эту подушечку, — реплика совпала с разворотом медсестры лицом ко мне, — стул подвиньте.
А я уже ни фига не слышал её. Глаза полностью привыкли к залитому солнцем кабинету. Отчётливо видел и различал любой предмет, не требующий для этого очков — возрастная болезнь длинных рук окончательно догнала меня лет десять назад, болезнь, при которой вблизи или мелкие предметы вижу только через очки. И увидел, кто передо мной. Как-то сразу очаровался. Абсолютно в «моём вкусе». Рост, телосложение, отсутствие косметики. Идеальная гигиеническая ухоженность — ну, знаете же, как это? Когда смотришь на другой гендер и понимаешь, что следит за собой в любых обстоятельствах. Что всё у неё вымыто и постирано. Из запахов — только свежесть молодого девичьего тела. Такая, общая свежесть. Не индивидуальная. Различить и понять индивидуальные запахи нужны другие обстоятельства, которые, если повезёт, и заслужить нужно, и как-то в сговор с собой войти: всё-таки заповеди «не прелюбодействуй», не «возжелай жены чужой» — они же, типа, прошивки в BIOS-е. Приятное, красивое лицо. Тёмные прямые волосы. Все вот эти переходы из шеи на плечи, с плеч в тело… Хоть и была одета в эти просторные серые одежды медперсонала, но воображение и какой-никакой опыт жизни рядом с людьми, позволили с высокой степенью точности (ну — уверенность у меня такая, разумеется — мнение моё, и в том, что было под одеждой могу ошибаться) дорисовать фигуру. Ну вот всё «моё». Ах да, про важное для нас, трусы другого фасона носящих. Грудь. Вот идеально «моя». Я не разбираюсь в размерах. Кстати, сколько ни спрашивал в разнообразных шутливых формах различных барышень про размеры и их определение, так ни разу и не получил чёткого ответа. Ни чем измерять, ни в каких единицах, ни про то, в каких пропорциях нарушена симметрия грудей. Ну да ладно, тут можно вообще далеко уйти. Я же про грудь медсестры. Обожаю маленькие. Отчётливо различимые, но, в то же время, не выпирающие, не свисающие, так называемые — античные. И вот у этой девочки угадываются именно такие. Может быть, уже усевшись и уложив руку на подушечку, даже не контролируемо облизнулся. Точно не могу сказать: возраст — он же многие штуки перестаёт контролировать. Благо, с метеоризмом ещё могу договариваться. Получилось, что девочка предо мной — определённо мой типаж. Может быть, даже мечта. Однако, про мечты ничего сказать не смогу. Не знаю, с какой стороны к ним подходить.
Мало того, что девочка красива, так она ещё и юна! Понятно, что с высоты наших лет (тут простите мне дерзость обобщения), видя пред собой что-то явно моложе, мы ни за что не определим возраст. Лично для меня, что пятнадцать лет, что тридцать лет, даже тридцать пять лет, если вижу описанный выше типаж (здесь про ухоженность и отсутствие косметики) — одно и то же. Поэтому ни за что, ни под какими пытками, не смогу даже приблизительно (плюс-минус пару лет) назвать возраст девочки. Особенно понравившейся в моменте. И да, даже за громадные деньги не скажу. Мне показалось, что девочке 19-20 лет. И от этого… Короче. Поставьте себя на моё место и додумайте сами. А я вам дальнейшее расскажу. Абзац же закончу тем, что положил правую руку на подушечку.
— Девушка, вы такая молоденькая, такая свежая. Такая красивая. Знаю, что жалость противна, но не могу сдержаться и не сказать, как мне жалко вас. Это же во сколько вам нужно просыпаться, брести на работу. И, подозреваю, очень часто выслушивать недовольства от рождения недовольных всем людей, типа: «не так жгутом обвязала, что ты так долго вену ищешь, вот в другой больнице другая медсестра больше спирта на вату выливала», одним словом, извините, что не сдержался и высказал, — расположившись на стуле, произнёс я. Произнёс, сам от себя не ожидая. И то, что заговорю. И то, что признаюсь. А произнести подобное признание порой (ух ты — подряд четыре слова на «п») труднее, нежели сказать что-то типа «я люблю вас».
И приветливое и не ставшее от возраста и прожитого багажа безэмоциональным лицо девочки посетила улыбка. Честно — не ожидал. Не думал, что высказанная ни с того ни с сего правда, причём горькая, если разобраться, правда, может вызвать улыбку незнакомого человека. И улыбка-то из тех, когда понимаешь, что и ты понравился человеку, что чем-то непонятно-необъяснимым расположил его к себе.
— Да, есть такое. Приходится очень рано просыпаться. Но ничего, привыкла уже, — всё ещё улыбаясь, ответила девочка. Я же в этот момент, — вместо того, чтобы хотя бы прочитать, что написано на её бейджике, прикреплённом к кармашку на левой груди, — судорожно гонял в голове мысли: блин, бедная. В молодости, в такой вот молодости, лишать себя ночной жизни, ночных забав. Да и всяких долгих вечерних посиделок с выпивкой (по себе, разумеется, судил. И по своему времени. Боюсь, что сейчас всё не так. И нет никаких посиделок, кроме как в гаджетах. А из более-менее общения — только парикмахерские и педикюрни. Но почему-то думаю, что последние девочка не посещает).
— Ладно я, ранний человек, обременённый всякой ерундой, но вам-то, наверное, обидно что-то не успевать? Что-то откладывать? — сам не понял, в какую степь меня понесло. И, главное, зачем? Чтобы пытаться извлекать из девочки улыбки? Так я хоть и могу иногда импровизировать, но не в подобных случайных обстоятельствах. Тем более, за ширмой сидит медсестра другого возраста, и наверняка всё слышит. И может потом что-то неприятное сказать этому точёному созданию, что сейчас манипулирует какими-то пробирками, шприцами. Или для того, чтобы слышать её голос? И понять по голосу, более отчётливо понять, что у неё за характер? Но зачем мне это? Как часто мы упираемся в это безответное «зачем»!
— Хм, а откуда вы знаете? — улыбаясь всё той же подкупающей улыбкой, поддержала диалог девочка. Наверное, именно таким улыбкам обучают в различных разведшколах. Чтобы сходу входить в доверие. Чтобы подкупать любое недоверие и настороженность. Но здесь — однозначная искренность!
— Так, по себе сужу. Вроде тоже молодым был, хоть и не помню. Хоть и не уверен. Думаю, что не вытерпел бы тогда, по молодости, — честно признался я. И, как показалось, продлил улыбку. Может, я тогда влюбился? Не знаю: бывают ли такие, краткосрочные влюблённости?
— Вы давайте, кулачком поработайте. Да-да, вот так, сжимая и разжимая. Или с другой рукой попробуете? Нет, у вас всё хорошо, всё и так получится, даже хватит кулачком работать. Просто расслабьте руку. И расправьте ладонь, — пропела девочка, своими улыбающимися и прозрачными от игры солнца губами.
А я, перестав сжимать-разжимать, успел уйти в какие-то свои думки. Отключился — ну мне бывает пофиг происходящее настолько, что даже не замечаю его, — и не увидел, не почувствовал момента проникновения иглы в знакомое всем место около локтевого сгиба. Кстати. Оффтоп, так сказать. Ранее, хрен знает до какого возраста, ну пусть до тридцати лет, было неприятно как-то и тревожно, когда брали кровь из вены. И вообще наплевать, когда из пальца. А сейчас всё поменялось: какое-то нежелание подставлять палец и какая-то ощутимая болезненность от его прокалывания, и наплевательство к забору из вены. У меня одного так?
И вдруг я понял, что оказался в другой реальности! Вообще бред! Как это может быть? Случайность? Неловкость? Что это? Реально, — вот прям до обсценной лексики впечатление: что это?
В расслабленной кисти моей правой руки, из которой выше тренированными движениями брали кровь, оказалась грудь девочки. Замерев в шоке, вообще лишившись не только каких-либо движений, но и осмысления, чётко понимал и ещё отчётливее, несмотря на шок, осязал, что в моей ладони лежит грудь девочки, что «обслуживает» (какое же грязное слово, особенно в данном контексте, но, порыскав по карманам — другого не нашёл, прошу простить) меня! Не знаю, даже боюсь подумать, какой вид был у меня со стороны! Вот я на стуле. Вот моя вытянутая рука. Вот в ней лежит обалденнейшая девичья грудь. Вот я, веря и не веря ощущениям, вперился глазами в свою ладонь. Да, в ней грудь! Да, она, грудь, прямо вся там! Да, это правая грудь девочки, в образ которой, наверное, всё-таки влюбился, когда ещё едва различил её силуэт и понял, что это женский силуэт. Да, грудь даже слегка надавилась в ладонь и заполнила её этим безумно сладким ощущением, слаще которого только облизывать и покусывать грудь. Но что это? Что происходит? Почему? Это же не сон? Ведь я вижу, что происходящее никак не неловкость. Явно девочка понимает происходящее. И делает это намеренно! А я абсолютно шокирован разворачивающимся на моих глазах и в моей руке! И я обездвижен! Я вообще не знаю, как себя вести! Позже, переживая раз за разом тот случай, понимал, что если бы я сжимал, если бы пробовал пальцами, если бы водя этими пальцами по форме оказавшейся в них, сканируя прямиком в мозг ощущения и структуру, нарисовал бы в нём и навсегда запомнил форму, то вряд ли бы получил отпор, вряд ли мне запретили это делать, вряд ли бы девочка отстранилась. Улыбаясь, отстранилась. Тем временем, временем, которое нахрен остановилось для меня (я действительно не скажу, сколь долго или быстро продолжалось произошедшее), моя ладонь успела распознать под этой серой больничной одеждой рисунок бюстгальтера. Этот ужас кайфа, этот кайф ужаса, эта вакханалия без Вакха, этот праздник плоти без Пана перешёл в ещё более эмоциональную фазу! В голове промелькнуло: «вдруг девочка специально ввела мне что-то обездвиживающее, чтобы… А что чтобы? Что у меня за мысли? Ведь мне безумно хорошо и приятно и без шевеления пальцами. И без произнесения слов… Девочка, зная и понимая, что я «на крючке», наверное, смеясь моему застывшему в недоумении лицу (не знаю, как бы расплатился с тайным фотографом, если бы он предложил мне приобрести фотографии тех моментов. Но точно, расплатился бы), очень осторожно, очень медленно «вынула» правую грудь из моей замершей ладони, к которой никак не возвращались никакие движения, тем более — хватательные, и опять же, очень осторожно и медленно провела своим телом к другой груди.
Нет у меня слов! Вот как описать, когда рука сама скользит по этой впадине влекущего к любви тела, впадине между двумя взгорьями. Когда не знаешь, не можешь ответить себе, что хочешь проглотить: грудь правую, грудь левую? Или навсегда оставить лицо, голову в этой впадине? Или чтобы рука навсегда оставалась там? Не знаю, как пережил это скольжение, этот переход от одной груди к другой. Кажется, ощущал только хлопковую ткань одежды и натянутость бюстгальтера. Может быть, но совсем не помню, по пальцам, по ладони, проскользнули очертания солнечного сплетения (о, и тут про солнце!). Но не помню! Потому что моя рука стала заполняться левой грудью. Причём сразу, с явным прижатием груди к моей ладони.
Сколько раз в дурной башке прозвучал вопрос «я схожу с ума или уже сошёл?» — не помню… Но этот вопрос точно долбился внутри всех пяти тысяч костей черепа. Напоминая сраный арканоид.
А левая грудь растеклась по моей ладони. Блин! Ну, растеклась — это грязно и пошло в отношении того естества, что дарило мне тепло, невзирая на уже зной повсюду, будто и не утро вовсе. И снова ощущение характерной формы. Снова распознаваемый ареал. Небольшой, кстати, опять же, «абсолютно мой». Снова «стоячий» сосок. Ой… В какую же грязную терминологию я скатился. Но вот так, чо. И даже рисунок чашечки бюстгальтера ничему не мешает, не отвлекает.
Я совершенно точно ощущал, осязал ладонью даже разницу температур между её соском и ареалом, не говоря уж о всей груди. Ещё раз вернусь к вынесенному где-то выше за скобки. Разумеется, задним умом до меня дошло, что можно было совершить попытку, — фу, какое снова грязное пошлое слово из-за скудности словарного запаса применю далее, — пощупать оказавшееся в моей ладони наслаждение. Но когда всё происходило, я был в шоке. Обездвижившем не только мои мышцы, но и сознание. Напрочь отключившим мысли. И, уж тем более, поиски причинно-следственных связей. Связей не о том, почему это произошло, зачем это, почему мне так повезло, — эти вопросы я как раз и хочу вынести на ваш суд, суд зрелой, умудрённой опытом публики. А связей простейших, как то: смогу ли я исследовать все подъёмы и спуски груди; как мне незаметно вынести из кабинета эрекцию; можно ли спросить её о свидании…
Что это было? Девочка намеренно подарила мне кайф? И как мне нужно было себя вести?
И нужно ли мне искать «дополнительной» встречи? После почти четырёх прошедших месяцев…
Как бы на моём месте поступили вы, кто не постесняется признаться в этом?
И самый главный вопрос, который и не даёт покоя: зачем она это сделала?
