Рассказы Всеволода Константинова выдержаны в почти строгом лаконичном стиле. Да и жизнь у нас часто строгая, иногда лаконичная. И по законам бытия, в конце концов, проходит, перед этим изменяясь (в лучшую или не очень сторону, по-разному). В основном меняется внутри, хотя снаружи тоже, и это намного заметнее. И рассказы здесь как будто бы про старение домов. Вот детство в семейном общежитии, и дети тогда считали, «что в отдельных квартирах жизни нет», потому что в них нет совместных игр. А вот, наконец, и свой дом, но уже пришла старость, и «…никогда они не поставят новый дом, а будут, пока ноги ходят, приезжать в этот, старый, построенный еще ее отцом семьдесят лет назад». Жизнь проходит, жилища крошатся, но ведь совсем не факт, что не было счастья.
Михаил Квадратов
Всеволод Константинов родился в Перми в 1972 году. Окончил географический факультет МГУ, учился в Литературном институте. Сценарист и режиссер документальных фильмов о природе. Публиковался в различных журналах. Автор книг стихов «Седьмой путь» (2004), «Побег» (2013), «Дугоме» (2022).
Всеволод Константинов // Лезут
Балкон
Дом построен в начале пятидесятых годов. Значит, в середине семидесятых ему было чуть больше двадцати лет — немного, но выглядел он старше. Может, потому, что возведен в стиле сталинской архитектуры и являлся отпечатком долгой эпохи, начавшейся до войны. Вскоре таких зданий уже не строили. Вокруг появились серенькие хрущевки с отдельными квартирами. И он стоял такой один — желтый, оштукатуренный, с просторной парадной, где на первый этаж вела полукруглая лестница с широкими каменными перилами. Дом был больше похож на казенное учреждение, но в нём жили люди. Здесь размещалось общежитие для семейных преподавателей политехнического института.
На каждом из трех этажей — длинный коридор, казавшийся еще более длинным из-за узких деревянных половиц, выкрашенных коричневой краской. Их длины на весь коридор не хватало, поэтому несколько раз его пересекали поперечины, отмечавшие смену половиц. Доски каждой секции звучали по-разному, и по их скрипу те, кто жил здесь давно, могли определить, по какой части коридора идет человек. По обе стороны, друг напротив друга находились двери комнат. Жили в них молодые пары с детьми разных возрастов.
Дом не с первых дней постройки стал семейным общежитием. Какое-то время в нём жили простые студенты; но когда это случилось, он заполнился быстро и практически не менял своих жильцов, потому что получить квартиру молодым преподавателям было чрезвычайно трудно. Однако, пусть и редко, люди покидали общежитие, получив где-то отдельные квартиры. Взрослые завидовали уезжавшим, впрочем, по молодости лет не слишком унывая и надеясь на собственный скорый переезд. Дети же по-настоящему сочувствовали покидавшим их товарищам, потому что полагали, что в отдельных квартирах жизни нет.
Мальчик принадлежал к старшему поколению детей общежития. Его привезли туда в год от роду, вскоре после того, как общежитие стало семейным. Уехал оттуда с родителями, когда ему было двенадцать.
В общежитии жили несколько его ровесников. Почти всё время они проводили вместе, объединяемые коридором и разлучаемые комнатами, куда родители с трудом каждый вечер их загоняли. Они росли почти как братья. Отцы получали одинаково скромные зарплаты. Продукты и одежда покупались в одних и тех же магазинах. Одинаковыми были и комнаты. И всё же существовало одно отличие.
Фасад здания, выходивший в поросший тополями переулок, украшали несколько балконов. Они располагались только на верхнем, третьем этаже и выходили не из каждой комнаты, а через одну. Причем ни в торце дома, ни с обратной его стороны балконов не было. На весь дом их насчитывалось всего пять. И один из них выходил из комнаты, где жил мальчик.
Не то, чтобы он хвастался этим перед друзьями. Дети хвастаются обычно только тем, что можно носить с собой. Но всё же, конечно, гордился этой деталью их семейного жилища. Иногда размышлял, как могло получиться, что им дали комнату с балконом. Возможно, думал он, это стало наградой за какие-то заслуги отца перед институтом. Впрочем, никаких других подтверждений особого отношения института к отцу с годами не появилось. Мысль же о том, что балкон стал результатом предприимчивости отца или его просьб, мальчик отметал сразу — не таким человеком был его отец.
Мальчик долго не хотел принять простой факт, что комната с балконом досталась им чисто случайно. Он верил в справедливость, в равенство, в разумность происходящего, а данное обстоятельство как-никак — нарушение этих принципов. Но что скрывать, иногда ему бывало приятно думать о некой собственной избранности, отмеченной таким чудесным образом.
Впрочем, балкон — сомнительное преимущество. В том климате, где жил мальчик, пользоваться им, то есть выходить на воздух, можно лишь три-четыре месяца в году. В остальное время балкон служил для хранения вещей. Хотя и в этом отношении он не очень хорош, потому что, будучи открытым, не защищал от дождя и снега. Главное неудобство жизни с ним проявлялось зимой. В балконные щели проникал мороз. Их затыкали ватой, тряпками, но все равно в комнате всегда было холодно. Приходилось пользоваться обогревателями и спать под теплыми одеялами. Мальчик зимой часто болел и, днями лежа на своем раскладном кресле, читал корешки книг на полке.
Зато, когда наступала теплая пора, все неудобства жизни с балконом забывались. Мальчик выходил, опирался на перила и смотрел вниз, в переулок. Высота казалась огромной. Потолки в сталинских домах и правда высокие. Да еще узенький переулок внизу создавал эффект глубокого ущелья.
Однажды мальчик узнал, что их пьющий сосед выпрыгнул из окна (балкона в его комнате не было), чтобы догнать ушедшую жену. Мужчина не только остался жив, но даже не получил ощутимых травм. Только каким-то образом подбил глаз. Взрослые посмеивались, что, мол, пьяному море по колено. Мальчику же этот человек казался героем. А алкоголь — таинственным эликсиром, спасающим от многих бед. И после, когда он видел соседа сильно выпившим, а то и спящим у дверей своей комнаты, неизменно относился к нему с огромным уважением, как к воину, отдыхающему после тяжких, но почему-то не ценимых другими трудов.
Насмотревшись с балкона вниз, мальчик поворачивался к улице спиной и смотрел на стену дома. То, что он находится дальше наружной стены, всю осень и зиму открытую ветрам, дождям и снегу, очень волновало. Он оказывался за гранью привычного, на один шаг дальше установленного предела. Хотя в то время мальчик, конечно, не мог объяснить себе, что именно его поражало. Но само существование балконов казалось странным. Оно не поддавалось пониманию. Мальчик рос в мире, где мало излишеств. Все вещи вокруг для чего-то предназначались. Он мог бы даже понять, для чего существуют украшения на домах или на женщинах. Потому что красота нужна, чтобы на нее приятно было смотреть. Но существование этих балкончиков объяснить невозможно. Красоты в них никакой не было. Они походили на маленькие ящички огромного комода, которые забыли задвинуть, или на высунутые языки. Практической пользы от них тоже никакой. Пожалуй, впервые он столкнулся с чем-то, что существует просто так.
Не поэтому ли его отношение к балкону было очень почтительным. Иногда, когда его звали с улицы приятели и он показывался, чтобы сказать: «Сейчас», ощущалась и сладость этой возможности появиться перед всеми на высоте третьего этажа, и вместе с тем неловкость, что использует балкон в мелких тщеславных целях. Однажды с другом они вбежали туда, чтобы сверху обстрелять водой из «брызгалок» своих товарищей, неприятелей по игре. После этого у мальчика появилось чувство, что балкон осквернен. И некоторое время не выходил на него, пока это не забылось.
Так шли годы. Мальчик рос. Каждый год он выходил на балкон. И вот однажды заметил легкий его наклон. Проснувшееся беспокойство заставило исследовать причину. Он увидел, что один край порос мхом. Видимо, в этом месте с крыши стекала вода. Мальчик и раньше обращал внимание на мох, но теперь, в связи с обнаруженным наклоном, появилась тревога, а не разрушается ли балкон? Там, где рос мох, решетка проржавела. Один из ее прутиков перегнил у основания, отделился от нижней поперечины, и решетка в том месте болталась.
Сравнивая свой балкон с другими четырьмя, он обнаружил, что именно их выглядит самым ветхим. С тех пор в нём поселился страх. Представлялось, как балкон обрушивается вместе с ним. Он заставлял себя выходить и смотреть вниз. Но страх не исчезал. Однажды, чтобы его преодолеть, побороть, перелез через перила и встал снаружи, установив носки ног на узеньком бордюрчике, выступавшем чуть дальше решетки. Он стоял спиной к переулку, а лицом к двери. Родители были на работе, и мальчик знал, что в комнату никто не войдет — за это можно не волноваться. Пугало, что кто-то заметит его снизу. Но переулок в ту пору был пуст. Простояв так несколько секунд, он перелез обратно и, дрожа, бросился в комнату. Страх не исчез, а только усилился. Начали сниться кошмары, что он падает с балкона или вместе с ним. С той поры на балкон почти уже не выходил. А вскоре им дали квартиру, и мальчик с родителями переехал.
Много лет спустя он пришел сюда с девушкой. Хотелось показать ей место, где жил в детстве. Дом перестал быть общежитием, его заняло какое-то учреждение. Поднялись к двери его комнаты. Дверь была всё такой же — в трещинах и застывших подтёках краски. И половицы отзывались на шаги знакомым скрипом.
Когда спустились и снова вышли на улицу, он вспомнил про балкон и поднял голову. Но балконов не было, их срезали. А стену заново заштукатурили — так, что и следов никаких не осталось.
Лезут
Вот они лезут. Двое лезут в окно старого полуразрушенного дома. Дом обвалился как раз в месте входной двери, поэтому и приходится попадать в собственное жилище через окно.
Он подставляет лестницу, достает ключ, открывает ставни. За ставнями стекла нет — можно входить. Он спускается с лестницы и уступает ей дорогу. Жест галантности? Вовсе нет. Просто она поживей, поцепше. Теперь она стоит на лестнице, принимает вещи, мешки с продуктами и отправляет их в окно.
Оба пожилые, движения тяжелые, неторопливые, расчетливые. Приехали сюда из города на лето. Он тут будет жить безвыездно, она будет приезжать к нему на выходные. Оба на пенсии, но она еще работает, он уже нет. Забросив вещи, она влезает в дом. Потом и он с трудом втискивает в маленькое деревенское окошко вздувшийся от грыжи живот.
«Надо расширить вход», — говорит он.
«Надо», — привычно соглашается она, хотя знает: он не возьмется за это. Всегда одни планы.
Могли бы жить и в бане — им несколько лет назад привезли свежий сруб. Но он так и не прорезал окошки и не сколотил предбанник.
И каждый раз на протяжении многих лет они говорят встречным: «Собираемся строить новым дом. Закажем сруб десять на десять — нам хватит, двоим-то».
И встречные, стыдясь неправды, отводят глаза. Все понимают, что никогда они не поставят новый дом, а будут, пока ноги ходят, приезжать в этот, старый, построенный еще ее отцом семьдесят лет назад.
